Куреты

Куре́ты (др.-греч. κουρῆτες): в греческой мифологии название спутников Реи, а также название исторического племени. В микенских текстах есть некое божество ke-re-ta-o. Первоначально куреты имели, по-видимому, самостоятельное значение как демоны растительных сил земли.

Куреты в мифологии

В разных версиях их могут называть детьми Зевса и Геры, либо Аполлона и нимфы Данаиды, либо родившимися из слёз Зевса, либо рождёнными Реей. Согласно неизвестному лирику, «куретов и корибантов Гелиос возрастил первыми из деревьев». По Диодору, девять куретов были либо земнородными (рождёнными Геей), либо потомками Идейских дактилей. Они изобрели мечи, шлемы и пляски с оружием.

Куреты — мифические спутники Реи, сопровождавшие богиню, когда она искала место, чтобы тайно от Кроноса родить Зевса. Согласно легенде, куреты подняли невообразимый шум, дабы заглушить им крики новорождённого бога и тем самым спасти его от неминуемой гибели в чреве своего отца. В полном вооружении они охраняли Зевса-младенца на Крите, ударяя копьями о щиты. Зевс сам плясал. По словам Страбона, они представляли мифическую историю о рождении Зевса, что-то вроде сатиров у Зевса.

Согласно историку Истру, они приносили детей в жертву Кроносу. По Орфею, их три. Согласно орфическим поэмам, их предводительницей была Афина, которая увенчала их оливковой ветвью. Неоплатоники давали подробное описание чинов куретов.

Именуются «владельцами доспехов Арея». Состязались в беге в Олимпии.

Существует несколько рассказов о гибели куретов. По одному из них, Кронос превращает их во львов, а Зевс делает царями зверей. По другому сказанию, четыре курета (Лаий, Келей, Кербер и Эголий) осмелились войти в пещеру Зевса в медных доспехах, чтобы набрать мед священных пчел. Они увидели пелёнки Зевса, и доспехи раскололись на их телах, и Зевс превратил их в птиц: певчего дрозда, зелёного дятла, кербера и сипуху, являющихся благоприятными предзнаменованиями (история изображена на амфоре из Вульчи 6 в. до н. э.). Либо Зевс перебил куретов, когда те по просьбе Геры спрятали Эпафа. Мегарон куретов был в Мессене.

Согласно рассказу Диодора, пять куретов — потомки первых куретов — прибыли на Херсонес Карийский, изгнали карийцев и обосновались в стране, разделив её на пять частей, причем каждый из куретов основал город.

Им посвящены XXXI и XXXVIII орфические гимны.

Племя куретов

• Племя божественного происхождения в Акарнании и Этолии, упоминания о них есть и у Гомера.

Куреты в религии

• Жрецы Реи. После слияния культа Кибелы с культом Реи куретов стали отождествлять с корибантами. Куретами называются гадатели на Крите, давшие ответ Миносу.

Примечания

• См. также: Эсхил, фр.313 Радт из неизвестной пьесы; Платон. Законы VII 796b; Гесиод. Перечень женщин, фр.10, ст.19 М.-У. = Страбон. География X 3, 19 (стр.471) (об их происхождении).

Отрывок, характеризующий Куреты

Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.