Курибаяси, Тадамити

Тадамити Курибаяси
栗林忠道
Дата рождения	7 июля 1891(1891-07-07)
Место рождения	префектура Нагано, Япония
Дата смерти	26 марта 1945(1945-03-26) (53 года)
Место смерти	Иводзима , Япония
Принадлежность	Японская империя Японская империя
Род войск	пехота
Годы службы	1914—1945
Звание	генерал
Командовал	109-я дивизия
Сражения/войны	Битва за Гонконг Битва за Иводзиму
Награды и премии

Тадамити Курибаяси (япон. 栗林忠道; 7 июля 1891, префектура Нагано — 26 марта 1945, остров Иводзима) — японский военный деятель, генерал (март 1945), руководитель обороны острова Иводзима во время Второй мировой войны.

Семья, образование, начало военной службы

Родился в самурайской семье, его отец был вассалом старинного самурайского рода Санада. Курибаяси окончил среднюю школу в префектуре Нагано (1911), его произведения, написанные в годы учёбы, свидетельствуют, что будущий генерал обладал незаурядным литературным талантом. После окончания школы он хотел стать журналистом и успешно сдал экзамены в Гуманитарную восточноазиатскую академию, однако по рекомендации учителей поступил в Военную академию, которую окончил в 1914. Специализировался в области кавалерии, в 1918 окончил армейскую кавалерийскую школу. В 1923 окончил Высшую военную академию и в декабре того же года женился (в его семье были три дочери и сын).

Старший офицер и генерал

После производства в майоры был назначен помощником японского военного атташе в США (1927—1930), одновременно учился в Гарвардском университете. В 1931—1933 занимал пост военного атташе в Канаде. С 1933 — подполковник, в 1933—1937 служил в Генеральном штабе. В 1937 был произведён в полковники и назначен начальником отдела управления военной администрации Военного министерства. Долгое пребывание на службе за границей и хорошее знание международной обстановки привели к тому, что Курибаяси последовательно выступал за партнёрские отношения между Японией и США, в связи с чем пользовался репутацией проамерикански настроенного военного и конфликтовал с большинством руководителей Генерального штаба.

В 1939—1943 служил в Китае. Во время боевых действий 1939 года против советских и монгольских войск на реке Халхин-Гол командовал кавалерийским полком. В 1940 был командиром 2-й кавалерийской бригады, в 1940—1941 — 1-й кавалерийской бригады. С 1940 — генерал-майор. В 1941—1943 — начальник штаба 23-й армии, участвовал в декабрьской битве за Гонконг в 1941. За военные заслуги был произведён в генерал-лейтенанты. С 1943 — командир 2-й гвардейской дивизии, расквартированной на территории Японии.

Командующий войсками на Иводзиме

30 июня 1944 был назначен командующим японскими войсками (всего около 21 тысячи человек) на островах Огасавара (наиболее значимым с военной точки зрения из них являлся остров Иводзима), основу которых составляла 109-я дивизия. Перед отъездом на остров генерал Курибаяси получил аудиенцию у императора Хирохито. В течение второй половины 1944 руководил созданием укреплений на островах, особенно на Иводзиме. Понимая, что у американских войск будет огромный перевес в численности и техническом оснащении, Курибаяси принял решение перенести оборону вглубь острова, используя его рельеф; Иводзима была превращена в крепость с большим количеством подземных укреплений и тоннелей, опорных пунктов, блиндажей и дотов.

Генерал выдвинул несколько требований к подчинённым, которые противоречили традиционной для японской армии тактике, но оказались эффективными в данной ситуации:

• артиллерии было запрещено открывать огонь по десантным судам, а стрельба могла начаться только после высадки десанта;
• сразу же после высадки по американским войскам было запрещено открывать огонь;
• огонь из автоматического оружия и артиллерии должен был открываться, только когда силы десанта продвинутся вглубь острова примерно на 500 м, что должно было нанести им максимальный ущерб;
• после этого артиллерия перебазировалась на север острова с целью продолжения боевых действий;
• были запрещены атаки с возгласами «банзай», которые приводили к значительным потерям личного состава и были недостаточно эффективны. По словам Курибаяси, «ни один японский солдат не должен умереть, пока он не убьёт десять врагов… Пусть каждый считает вверенную ему позицию своей могилой».

Солдатам был роздан текст «Клятвы отважной битвы», в которой говорилось:

Отдадим обороне острова все свои силы и самих себя. Будем бросаться на вражеские танки с гранатами в руках, уничтожая их. Будем проникать в расположение противника и убивать его солдат. Каждую нашу пулю пошлём точно в цель. Каждый из нас убьет десять вражеских солдат, прежде чем сам погибнет в бою. До последнего человека мы будем изматывать врага партизанскими атаками.

В одном из писем домой генерал писал:

Враг может скоро высадиться на остров. Когда он это сделает, нас ждёт судьба защитников Атту и Сайпана. Наши офицеры и солдаты знают много о понятии «смерть». Жаль заканчивать жизнь здесь, сражаясь с Соединенными Штатами Америки, но я хочу защищать этот остров как можно долго и предотвратить вражеские воздушные рейды на Токио.

Битва за Иводзиму продолжалась с 19 февраля по 26 марта 1945. Американцы имели пятикратный перевес в живой силе и подавляющий — в технике, однако японские войска успешно противостояли им, срывая планы строительства на Иводзиме аэродрома, предназначенного для бомбардировок Японии. 10 марта японские войска исчерпали запасы продовольствия и воды, но продолжали сопротивление в северной части острова. Бои носили крайне ожесточённый характер: боевые потери морской пехоты США составили 6821 человек убитыми, около 17 тыс. человек ранеными. В плен попало около тысячи японцев (216 к 26 марта; другие в течение последующих недель, вплоть до мая), остальные погибли.

Гибель генерала

К 19 марта американские войска продвинулись к бункеру генерала, который направил императору извинения за то, что его войска не смогли удержать остров, и сообщил о том, что они готовы идти в последний бой. Тогда же он написал своё последнее стихотворение-танка:

Враг не разбит, и я не погибну в бою,

я буду рождён еще семь раз,

чтобы взять в руки нагинату.

За заслуги в боях за Иводзиму Курибаяси был произведён в чин «полного» генерала, но сообщение об этом до него уже не дошло. Оказавшись в безвыходном положении, 25 марта он отдал свой последний приказ, всё-таки разрешив атаку. Позднее в его штабе был обнаружен текст этого приказа:

Я обращаюсь ко всем ещё живым офицерам и солдатам. Настал решающий час битвы. Я приказываю всем уцелевшим офицерам и солдатам сегодня ночью пойти в последнюю атаку на врага. Всем до единого! В полночь выступайте одновременно, и сражайтесь с врагом до конца. Ваши жизни отданы императору. Не думайте о себе. Я буду впереди вас.

Существуют различные версии гибели генерала Курибаяси. Согласно одной из них, он совершил ритуальное самоубийство. Согласно другой — сняв с себя знаки различия и награды, принял участие в последней атаке и погиб в бою. Его тело не было найдено.

«Письма с Иводзимы»

Генерал Курибаяси является одним из основных персонажей фильма «Письма с Иводзимы» (Letters from Iwo Jima; 2006) режиссёра Клинта Иствуда. Эту роль исполняет японский актёр Кэн Ватанабэ. В фильме использованы письма генерала семье, опубликованные после окончания Второй мировой войны.

Ссылки

• [www.hrono.ru/biograf/bio_k/kuribayasi.html Биография]
• [www.army.lv/?s=2270&id=4009 Сражение за остров Иводзима]
• [wunderwaffe.narod.ru/HistoryBook/Kamikaze/05.htm О битве за Иводзиму]
• [www.novayagazeta.ru/data/2007/19/43.html О фильме Клинта Иствуда]
• [hikaru.narod.ru/ne_otstupai.htm О тактике японской армии]

Отрывок, характеризующий Курибаяси, Тадамити

Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.
И на ответ, что церквей более двухсот, он сказал:
– К чему такая бездна церквей?
– Русские очень набожны, – отвечал Балашев.
– Впрочем, большое количество монастырей и церквей есть всегда признак отсталости народа, – сказал Наполеон, оглядываясь на Коленкура за оценкой этого суждения.
Балашев почтительно позволил себе не согласиться с мнением французского императора.
– У каждой страны свои нравы, – сказал он.
– Но уже нигде в Европе нет ничего подобного, – сказал Наполеон.
– Прошу извинения у вашего величества, – сказал Балашев, – кроме России, есть еще Испания, где также много церквей и монастырей.
Этот ответ Балашева, намекавший на недавнее поражение французов в Испании, был высоко оценен впоследствии, по рассказам Балашева, при дворе императора Александра и очень мало был оценен теперь, за обедом Наполеона, и прошел незаметно.
По равнодушным и недоумевающим лицам господ маршалов видно было, что они недоумевали, в чем тут состояла острота, на которую намекала интонация Балашева. «Ежели и была она, то мы не поняли ее или она вовсе не остроумна», – говорили выражения лиц маршалов. Так мало был оценен этот ответ, что Наполеон даже решительно не заметил его и наивно спросил Балашева о том, на какие города идет отсюда прямая дорога к Москве. Балашев, бывший все время обеда настороже, отвечал, что comme tout chemin mene a Rome, tout chemin mene a Moscou, [как всякая дорога, по пословице, ведет в Рим, так и все дороги ведут в Москву,] что есть много дорог, и что в числе этих разных путей есть дорога на Полтаву, которую избрал Карл XII, сказал Балашев, невольно вспыхнув от удовольствия в удаче этого ответа. Не успел Балашев досказать последних слов: «Poltawa», как уже Коленкур заговорил о неудобствах дороги из Петербурга в Москву и о своих петербургских воспоминаниях.
После обеда перешли пить кофе в кабинет Наполеона, четыре дня тому назад бывший кабинетом императора Александра. Наполеон сел, потрогивая кофе в севрской чашке, и указал на стул подло себя Балашеву.
Есть в человеке известное послеобеденное расположение духа, которое сильнее всяких разумных причин заставляет человека быть довольным собой и считать всех своими друзьями. Наполеон находился в этом расположении. Ему казалось, что он окружен людьми, обожающими его. Он был убежден, что и Балашев после его обеда был его другом и обожателем. Наполеон обратился к нему с приятной и слегка насмешливой улыбкой.
– Это та же комната, как мне говорили, в которой жил император Александр. Странно, не правда ли, генерал? – сказал он, очевидно, не сомневаясь в том, что это обращение не могло не быть приятно его собеседнику, так как оно доказывало превосходство его, Наполеона, над Александром.
Балашев ничего не мог отвечать на это и молча наклонил голову.
– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.