Курляндское епископство

Курляндское епископство
лат. Episcopatus Curoniensis нем. Bisdom Curland дат. Kurland bispedømme
Княжество-архиепископство в составе Терра Мариана
← 1234 — 1559 →   →
Герб Курляндское епископство
Курляндское епископство во второй половине XIII века
Столица	Пильтен
Язык(и)	Латинский, Нижненемецкий, Куршский
Денежная единица	Фердинг, шиллинг
Население	Курши, ливы
Форма правления	Теократия

К:Появились в 1234 годуК:Исчезли в 1559 году

Курляндское епископство (также Курляндская епископия; независимое в 1234—1559 годах, в 1559—1585 годах перешло к Дании, после 1585 года — к Речи Посполитой) — духовное княжество в Ливонской Конфедерации (в западной части современной республики Латвия), созданное в историко-культурные области Курония, после 1234 года в ходе походов германских крестоносцев, целью которых было завоевание и насильственная христианизации местных прибалтийских племён (курши, ливы и т. д.). Верховными руководителями княжества был немецкие епископы и приближённое к ним немецкое духовенство, эксплуатировавшее местных крестьян. Параллельно большую часть курляндских земель включил в свой состав собственно военный Ливонский орден, а затем (в 1562—1795 годах) герцогство Курляндия и Семигалия, имевшее уже светский характер и управлявшееся немецкими помещиками-баронами.

История

Территория Курляндского епископства создавалась стихийно в ходе прибалтийских крестовых походов и поначалу включала в себя три анклава (Пилтенский, Айзпутский и Сакаслейский), в том числе и Ливский берег и стратегически важный мыс Домеснес, контролировавший Ирбенский пролив у входа в Рижский залив. Столицей епископии стал г. Пилтене (ранее нем. Пильтен). Между отдельными духовными уездами пролегали полосы рыцарских владения Ливонского ордена. Необходимость дальнейшей колонизации и сохранения завоёванных земель побуждала архиепископа привлекать новые группы немецких феодалов на территорию епископства. В результате к середине XVI столетия около 60 % земель епископства контролировали светские бароны-вассалы. В этот период активное наступление на Прибалтику начала Речь Посполитая. В поисках надёжного союзника местные феодали пошли на сближение с Данией.

В сентябре 1559 года епископ Иоганн Мюнхгаузен вынужден был продать епископские территории датскому королю Фредерику II, который в свою очередь передал их как апанаж своему брату Магнусу. Аннексия епископии позволила Дании вновь укрепится в Прибалтике и захватить крупный остров Сааремаа на противоположной стороне Ирбенского пролива.

Тем временем дни ослабевшего Ливонского ордена были сочтены. Ям-Запольское перемирие 1582 года закрепило победу польско-литовского союза над германскими феодалами. В результате завоеваний датские земли бывшей епископии оказались в кольце польско-литовских владений, оказывавших на них значительное военное давление. В эти же годы определённое сопротивление Речи Посполитой продолжал оказывать Вольный город Рига, также ставший немецким анклавом в польско-литовском государстве. Через год, после смерти Магнуса в 1583 году из-за епископии начался военный конфликт война между Данией и Речью Посполитой. Будучи не в состоянии более финансировать свои военные авантюры в Прибалтике, в 1585 году датчане продали земли бывшего епископства за 30 тысяч талеров Речи Посполитой. На территории епископства была образована Пилтенская область, которая подчинялась непосредственно польскому королю. В 1656—1717 годах Пилтенская область входила в состав Курляндского герцогства. В 1795 году Пилтенская область и Курляндское герцогство вошли в состав Российской империи.

См. также

• Рижское архиепископство
• Эзель-Викское епископство
• Дерптское епископство

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Курляндское епископство

Отрывок, характеризующий Курляндское епископство

На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.