Курочкин, Андрей Михайлович

Андрей Михайлович Курочкин
Бюст на набережной в Архангельске
Дата рождения	15 июля 1770(1770-07-15)
Дата смерти	4 декабря 1842(1842-12-04) (72 года)
Место смерти	Архангельск
Принадлежность	Российская империя Российская империя
Род войск	Флот
Звание	генерал-майор Корпуса корабельных инженеров
Награды и премии

Андрéй Михáйлович Ку́рочкин (1770—1842) — русский кораблестроитель, корабельный мастер, управляющий Соломбальской верфи в Архангельске, под его руководством было построено и спущено на воду 87 судов и им лично более 50 кораблей различного ранга и класса, среди которых линейный корабль «Азов», ставший первым кораблём отечественного флота, удостоенным высшей награды для кораблей — кормовым Георгиевским флагом, чертежи созданного им 74-пушечного линейного корабля рассылались для копирования на все верфи России, генерал-майор Корпуса корабельных инженеров, его именем назван мыс на побережье южного острова Новой Земли.

Биография

Андрей Михайлович Курочкин родился 15 июля 1770 года. Получил домашнее образование, все науки ему преподавал отец — Михаил Курочкин, служивший в одной из артиллерийских частей в Новгородской губернии, а затем в Санкт-Петербурге.

Ранние годы

В 1779 году Андрея Курочкина зачислили канониром 1-й статьи в морскую артиллерию. В 1783 году был принят тиммерманским учеником 2-го класса при Главном адмиралтействе, а затем корабельным учеником. Науку судостроения Андрей постигал под руководством корабельных мастеров Ивана Ямеса, который вместе с Игнатием Ивановым строил 74-пушечный линейный корабль «Святая Елена» (спущен на воду 6 сентября 1785 года), и Кольманом, строивший 100-пушечный линейный корабль «Двенадцать апостолов».

1 января 1790 года А. Курочкин был произведён в корабельные подмастерья. В 1793—1794 годах самостоятельно построил 6-пушечные бомбардирские катера «Гремящий», «Непобедимый», «Этна» и «Сопка» на Санкт-Петербургской верфи. 6 декабря 1795 года получил чин прапорщика, а 6 декабря 1798 года был произведён в IX класс Табеля о рангах.

Корабельный мастер

27 сентября 1800 года А. М. Курочкин был произведён в корабельные мастера VIII класса. В 1803 году Андрея Курочкина, как молодого и перспективного кораблестроителя направили в Архангелогородское адмиралтейство с назначением членом контрольной экспедиции на смену работавшему там старому корабельному мастеру Гаврииле Игнатьеву. Курочкин помог спустить на воду построенный Г. Игнатьевым фрегат «Лёгкий» и продолжил строительство 74-пушечного линейного корабля «Сильный», заложенного старым мастером. Курочкин полностью переделал чертёж «Сильного», чтобы обеспечить более надёжную защиту корпуса от гниения, усовершенствовал рангоут и повысил огневую мощь корабля. «Сильный» был спущен на воду 28 мая 1804 года и вошёл в состав Балтийского флота . За постройку этого корабля А. М. Курочкин был пожалован от императора Александра I бриллиантовым перстнем «за прочное построение и хорошую отделку корабля», а за изобретённые флортимберсы (нижняя часть шпангоута, соединяющаяся с килем), признанные более удобными к строению судов, корабельному мастеру была объявлена признательность от главной контрольной экспедиции. 16 июля 1804 года на Соломбальской верфи в Архангельске Курочкин заложил 66-пушечный линейный корабль «Мощный» (спущен на воду 17 июня 1805 года).

В 1805 году Курочкин был назначен заведующим всеми кораблестроительными работами в Архангельском порту. 16 июля 1804 года заложил 20-пушечный катер «Соломбал», который спустил на воду 1 июля 1805 года . Зимой 1805 года начал строительство четырёх кораблей. 16 декабря 1805 года на Соломбальской верфи заложил 44-пушечный фрегат «Быстрый» (спущен на воду 1 июня 1807 года), а 23 декабря 1805 года приступил к постройке ещё трёх 74-пушечных линейных кораблей: «Орёл», «Северная Звезда» и «Борей» (спущены на воду в мае 1807 года). 11 января 1806 года был произведён в корабельные мастера 7 класса.

В 1807—1809 годах корабел построил три 64-пушечных линейных корабля: «Победоносец», «Всеволод», «Саратов» (спущены на воду в мае 1809 года), три 74-пушечных линейных корабля: «Не тронь меня», «Трёх Иерархов» (спущены в мае 1809 года), «Святослав» (спущен 14 августа 1809 года) и 44-пушечный фрегат «Аргус» (спущен 1 июня 1807 года).

В 1810—1813 годах Курочкин построил ещё шесть 74-пушечных линейных кораблей: «Принц Густав», «Норд-Адлер» (заложены 20 ноября 1809 года, спущены 9 мая 1811 года), «Берлин», «Гамбург», «Дрезден» и «Любек» (заложены 10 марта 1810 года, спущены на воду 19 июля 1813 года). 31 мая 1811 года за успешную постройку линейных кораблей кораблестроитель А. М. Курочкин был награждён орденом Святого Владимира 4 степени. 14 марта 1812 года произведён в VI класс.

С 1814 по 1816 годы А. М. Курочкин построил два 74-пушечных линейных корабля «Арсис» и «Кацбах» (Заложены 30 января 1814 года, спущены 26 мая 1816 года), два фрегата — 44-пушечный «Патрикий» (заложен 30 января 1814, спущен 21 июня 1816 года) и по собственному чертежу 36-пушечный «Проворный» (заложен 8 ноября 1815, спущен 26 мая 1816 года), а также 30-пушечный транспорт « Урал». За заслуги в кораблестроении 14 марта 1816 года был пожалован в чин V класса и награждён орденом Святой Анны 2 степени. В 1816—1818 годах корабел строил 74-пушечные линейные корабли «Ретвизан» (заложен 12 июля 1816, спущен 20 мая 1818 года), 24-пушечный фрегат «Помона» (заложен 12 июля 1816, спущен 13 августа 1817 года), 44-пушечный фрегат «Диана» (заложен 12 июля 1816, спущен 10 июня 1818 года). По чертежам и проекту А. Курочкина корабельный мастер В. Ф. Стоке на Охтинской верфи в Санкт-Петербурге построил и 16 августа 1816 года спустил на воду 36-пушечный фрегат «Поспешный».

10 июля 1819 года Курочкин спустил на воду 16-пушечный военный парусный бриг «Новая Земля», который строился специально для арктических плаваний, и в связи с этим имел усиленную обшивку. В 1821—1824 годах бриг под командованием Ф. П. Литке изучал побережье Кольского полуострова, архипелага Новая Земля и островов Баренцева и Карского морей.

31 июля 1819 года на Соломбальской верфи в личном присутствии императора Александра I заложил 44-пушечный фрегат «Меркурий» («Меркуриус») и спустил на воду два корабля: 74-пушечный линейный корабль «Трёх Святителей» (заложен 8 февраля 1818 года) и 44-пушечный фрегат «Патрикий» (заложен 18 февраля 1818 года), которые вошли в состав Балтийского флота. Императором Александром Первым Курочкину были назначено столовое жалование по 1200 рублей в год. В 1821—1824 годах строил 74-пушечные линейные корабли: «Святой Андрей» (заложен в 1820 году, спущен 18 мая 1821 года), «Сысой Великий» (заложен в 1820 году, спущен 22 мая 1821 года), «Прохор» (заложен 28 ноября 1821, спущен 23 мая 1823 года) и «Царь Константин» (заложен 5 июля 1824, спущен 21 мая 1825 года); фрегаты: 36-пушечные «Крейсер» (заложен 11 июня 1820, спущен 18 мая 1821 года), «Виндхунд» (заложен в 1822 году, спущен в мае 1823 года), «Елена» (заложен 5 июля 1824 года, спущен 21 мая 1825 года), 44-пушечные «Вестовой» (заложен в 1821 году, спущен 12 мая 1822 года), «Константин» (заложен 18 июля 1823, спущен 27 мая 1824 года), «Меркурий» и 24-пушечный «Помощный» (заложен 11 июня 1819, спущен 18 мая 1821 года) 17 июня 1826 года Курочкин был пожалован за отличие в IV класс, с переименованием в генерал-майоры Корпуса корабельных инженеров.

С октября 1825 по май 1826 года Курочкиным построил два 74-пушечных линейных корабля «Иезекииль» и «Азов», которые были спущены на воду 26 мая 1826 года. Помогал Курочкину в строительстве корабля молодой корабельный мастер В. А. Ершов, прибывший в 1824 году на северную верфь, в 1829 году сменивший его на посту управляющего Соломбальской верфи. «Азов» стал первым кораблём в отечественного флота, который 17 (29) декабря 1827 года удостоился высшей награды для кораблей — кормовым Георгиевским флагом — за проявленные мужество и отвагу в достижении победы в Наваринском сражении.

В 1825 году Курочкин завершил строительство брига « Лапоминка», а также первого по проекту Курепанова парового судна на Севере — парохода «Лёгкий» с паровой машиной в 60 л.с. Пароход предназначался для буксировки и проводки через мелководье крупных линейных кораблей. Позднее Курочкин заложил и второй пароход «Спешный», который достраивал корабел В. А. Ершов.

13 ноября 1829 года А. М. Курочкин был уволен от службы с пенсией 3000 рублей в год. Не имея семьи Курочкин жил в доме своей незамужней сестры Ирины Михайловны Курочкиной в Соломбале.

Умер Андрей Михайлович Курочкин 4 декабря 1842 года в Архангельске. Похоронен на Соломбальском кладбище, на могиле установлен памятник из чёрного гранита, могила охраняется государством.

Память

• В честь кораблестроителя Курочкина был назван мыс на Карском побережье южного острова Новой Земли. Описал и назвал мыс П. К. Пахтусов в 1833 году.
• На набережной Северной Двины в Архангельске, у здания Северного морского музея установлен бюст кораблестроителю А. М. Курочкину.

Ссылки

• Брызгалов В. [www.arhpress.ru/vedpom/2005/8/3/21.shtml Корабельный мастер Курочкин] // «Ведомости Поморья» : Газета. — 3 августа 2005. — № 30.

Отрывок, характеризующий Курочкин, Андрей Михайлович

Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.