Курское наместничество

Курское наместничество

Наместничество Российской империи
Герб
Страна	Российская империя Российская империя
Адм. центр	Курск
Население	950 430 чел, (1 795) чел.
Дата образования	1779
Преемственность ← Белгородская губерния Курская губерния →

Ку́рское наме́стничество — административно-территориальная единица Российской империи в 1779—1796 годах. Наместничество состояло из 15 уездов. Административным центром являлся город Курск. В 1796 году наместничество было преобразовано в Курскую губернию.

История

В 1775—1779 годах, в соответствии с указом Екатерины II «Учреждение для управления губерний Всероссийской империи», происходило расформирование Белгородской губернии на более мелкие губернии и наместничества с населением 300—400 тысяч человек в каждой.

Указ об образовании Курской губернии был издан 23 мая 1779 года. В состав Курского наместничества вошёл и город Белгород. Оставшиеся части бывшей Белгородской губернии были переданы Слободско-Украинской (120 000 душ) и Воронежской (20 000 душ) губерниям.

При образовании Курское наместничество было разделено на 15 уездов. В дополнение к существующим городам были образованы новые: Богатый (из экономического села Богатое), Дмитриев (из села Дмитриевское), Льгов (из слободы Льгов, возникшей на месте древнего города Ольгова, уничтоженного татарами), Тим (из села Выгорное), Фатеж (из села Фатеж), Щигры (из села Троицкое). В то же время были упразднены города бывшей Белгородской губернии: Карпов и Яблонов.

Торжественное открытие Курского наместничества состоялось 27 декабря 1779 года.

8 января 1780 года Екатериной II были утверждены 12 гербов городов Курского наместничества, разработанные геральдмейстером Волковым. Старинный герб Курска, представляющий собой «серебряное поле с синей полосой и на оной три летящих куропатки», стал одновременно и гербом наместничества. Этот герб был внесён в верхнюю часть всех остнальных 11 утверждённых гербов. Белгород, Путивль и Рыльск имели собственные старые гербы и в данный приказ не вошли.

Курское наместничество существовало без значительных территориальных и административных изменений до 1796 года. 12 декабря 1796 года указом императора Павла I Курское наместничество было упразднено и официально поименовано губернией. Административно-территориальное деление Курской губернии было пересмотрено.

География

Курское наместничество граничило на севере и северо-западе с Орловским, на северо-востоке — с Новгород-Северским, на юге — с Харьковским, на востоке — с Воронежским наместничествами.

Согласно «Описанию Курского наместничества» Сергея Ларионова в длину, от востока к западу, наместничество простиралось на 230 вёрст, в ширину, с севера на юг, — на 190 вёрст.

Рельеф местности представлял собой приподнятую полого-волнистую, слегка всхолмленную равнину, сильно расчлененную глубоко вдающимися в неё широкими древними речными долинами и множеством балок и оврагов.

Из рек в «Описании Курского наместничества» выделены 5 больших (Сейм, Свапа, Северский Донец, Оскол и Псёл) и 8 средних (Тускарь, Пена, Ворскла, Усожа, Короча, Суджа, Олешня и Сосна). Мелких рек насчитывалось 495. Все реки несудоходны.

В «Описании Курского наместничества» описывается также, что климат в Курском наместничестве теплее чем в Московском крае и урожайность хлеба по этой причине выше и созревают сельскохозяйственные культуры раньше. Леса в Курском наместничестве произрастают в основном в западной части, остальная территория представляет собой степь.

Из полезных ископаемых в «Описании Курского наместничества» отмечается наличие селитренной земли, залежей бутовых камней а также, в некоторых местах, железной руды.

Административное деление

Курское наместничество состояло из 15 уездов:

№	Уезд	Уездный город	Численность городского населения, чел.	Численность населения в уезде (мужчины), чел. (1782)	Площадь, вёрст² (≈км²)
1	Белгородский	Белгород	3 713	27 095
2	Богатенский	Богатый	624	29 190
3	Дмитриевский	Дмитриев	297	27 103
4	Корочанский	Короча	3 955	26 079
5	Курский	Курск	7 590	28 818
6	Льговский	Льгов	336	28 099
7	Новооскольский	Новый Оскол	1 484	23 654
8	Обоянский	Обоянь	2 290	34 881
9	Путивльский	Путивль	4 257	22 072
10	Рыльский	Рыльск	2 355	29 094
11	Старооскольский	Старый Оскол	2 647	26 778
12	Суджанский	Суджа	2 936	28 115
13	Тимский	Тим	1045	30 252
14	Фатежский	Фатеж	507	34 089
15	Щигровский	Щигры	1 527	30 768

Население

По данным четвёртой ревизии (1782) население недавно образованного Курского наместничества составляло 902 052 человек, из них мужчин — 489 245 человек. Большую часть населения составляли русские (примерно 59 %), чуть меньше было украинцев (около 40 %).. В городах проживало 35 823 человека, из них «по службе обязанных» (чиновников, военных, представителей валсти) 3 419 человек. В уездах насчитывалось 453 392 жителя мужского пола, из них 5 634 представителя духовенства и 2 682 дворянина. Кроме того, в число жителей не включены пехотные полки размещённые в Курске (Севский полк), Белгороде (Елецкий полк) и Рыльске (Белевской полк).

Население проживало в 15 уездных городах и 2 231 сельском поселении (из них 540 сёл, 306 селец, 108 слобод, 29 слободок, 1086 деревень и 162 хутора).

Подавляющее большинство населения относилось к великороссам (русские) и малороссам (украинцы). Украинцы составляли большу́ю часть населения в южных уездах, а русское население превалировало в центральных и северных уездах.

По данным пятой ревизии (1795) численность населения Курского наместничества увеличилась до 950 430 человек.

Население (мужского пола) Курского наместничества по данным 4-й ревизии (1782)

№	Уезд	Уездный город	Численность городского населения, чел.		Численность населения в уезде (мужчины), чел.
			По службе обязанных	Разночинцев	Крестьян и однодворцев	Духовенства	Дворян
							Проживающих в уезде	Имеющих владения, но не проживающих
1	Белгородский	Белгород	251	3 462	26 615	365	97	18
2	Богатенский	Богатый	112	512	28 755	335	72	18
3	Дмитриевский	Дмитриев	97	200	26 616	309	176	52
4	Корочанский	Короча	120	3 835	25 616	366	83	14
5	Курский	Курск	1 584	6 006	28 144	316	279	79
6	Льговский	Льгов	100	236	27 486	453	117	43
7	Новооскольский	Новый Оскол	97	1 387	23 331	287	30	6
8	Обоянский	Обоянь	121	2 169	34 249	518	81	33
9	Путивльский	Путивль	261	3 996	21 422	309	310	31
10	Рыльский	Рыльск	123	2 232	28 334	442	288	30
11	Старооскольский	Старый Оскол	118	2 529	26 162	490	108	18
12	Суджанский	Суджа	97	2 839	27 692	300	99	24
13	Тимский	Тим	110	935	29 738	359	134	21
14	Фатежский	Фатеж	113	394	33 534	397	102	56
15	Щигровский	Щигры	115	1 412	30 126	379	214	49
Итого по наместничеству			3 419	32 474	445 076	5 634	2 190	492

Экономика

Курское наместничество было сельскохозяйственным регионом Российской империи, что было обусловлено наличием плодородных чернозёмных почв и относительно небольшим количеством лесов и отсутствием судоходных рек. Так в «Описании Курского наместничества» сказано, что «крестьяне здешние более хлебопашественники, нежели упражняющиеся в рукоделиях и промыслах». Преимущественно сельскохозяйственный характер экономики наместничества был отражён и в картуше соответствующей карты из Российского атласа 1792 года.

Промышленное производство в Курском наместничестве было практически неразвито и представлено в основном небольшими фабриками и заводами, занимающимися переработкой сельскохозяйственной продукции и кустарными промыслами. По состоянию на 1785 год в Курском наместничестве была 21 фабрика (3 суконных, 2 ковренных, 2 полотняных, 1 трипная, 3 канатных, 10 прядильных) и 294 завода (в городах — 111, в уездах — 183). В городах было: трактиров — 23 (из них 10 каменных), погребов для вин и товаров (каменных) — 12, лавок — 392 (из них 9 каменных), харчевен — 21, бань торговых — 3, питейных заведений — 101, кузниц — 55 (из них 28 каменных), мельниц — 37 (из них 2 ветряные, остальные водяные). По уездам насчитывалось 647 лавок, хлебных магаинов — 55, харчевен — 11, питейных заведений — 323, мельниц — 1649 (из них водяных — 1571, ветряных — 76, прочих — 2). Всего в городах Курского наместничества проживало 3590 купцов.

В городах и сёлах Курского наместничества в течение года проводились 58 ярмарок во всех уездных города, кроме Дмитриева и Богатого (всего 32 ярмарки) и некоторых крупных сёлах (26 ярмарок). Наиболее значимой из них была Коренская ярмарка, проводившаяся в Коренной пустыни. Из других ярмарок в «Описании Курского наместничества» отмечены: Суджанская Петровская, Льговская в день Рождества Богородицы и в слободе Михайловка в Петров день.

Религия

До 1788 года Курское наместничество находилось в ведении Белгородской и Обоянской епархии (11 городов с уездами, а также 9 сёл Дмитриевского уезда и 6 — Льговского) и Севского викариатства Московской епархии (Путивль и Рыльск с уездами, Дмитриев и Льгов с частью соответствующих уездов). В 1788 Святейший синод издал общий именной указ о разделении епархий сообразно с разделением губерний, в соответствии с этим указом к Белгородско-Обоянская епархия была переименована в Белгородскую и Курскую (епархальные учреждения по-прежнему оставались в Белгороде), а к ней были присоединены духовные учреждения бывшей Севской епархии, находившиеся на территории Курского наместничества.

По состоянию на 1785 год в Курском наместничесве насчитывалось 739 церквей (в гордах — 105, в архиерейских домах — 3, остальные — в уездах), из них каменных — 82. Также действовали 9 монастырей (2 в Курске, 2 в Белгороде, по одному в Путивле, Рыльске, а также в Обоянском, Новооскольском и Суджанском уездах) и 3 пустыни (1 в Курском уезде (Коренная) и 2 — в Путивльском (Глинская и Софрониевская)). В 1785 году в Курском наместничестве было 6753 лица духовного звания, из них 1119 несли службу в городах.

Руководители наместничества

Генерал-губернаторы

Высшая политическая власть в Курском наместничестве осуществлялась генерал-губернаторами. Начиная с 1781 года Курское и Орловское наместничества управлялись одним генерал-губернатором.

Генерал-губернаторы Курского наместничества

№	Годы	генерал-губернатор	Примечание
1	1779—1781	Пётр Александрович Румянцев-Задунайский	Одновременно являлся генерал-губернатором в Харьковском наместничестве и Малороссии
2	1781—1783	Александр Александрович Прозоровский	Одновременно являлся генерал-губернатором в Орловском наместничестве
3	1783—1786	Франц Николаевич Кличка	Одновременно являлся генерал-губернатором в Орловском наместничестве
4	1786—1789	Антон Богданович де Бальмен	Одновременно являлся генерал-губернатором в Орловском наместничестве
5	1789—1796	Александр Андреевич Беклешов	Одновременно являлся генерал-губернатором в Орловском наместничестве

Правители наместничества

Хозяйственными делами в Курском наместничестве ведали «правители наместничества» (наместники):

Правители Курского наместничества

№	Годы	Правитель	Примечание
1	1779—1781	Пётр Семёнович Свистунов	В 1775—1779 годах был губернатором Белгородской губернии
2	1781—1791	Афанасий Николаевич Зубов
3	1791—21.12.1796	Степан Данилович Бурнашев	Губернатор Курской губернии в 1796—1798 годах

Губернские предводители дворянства

В Курском наместничестве, как и в других регионах страны, был создан орган дворянского самоуправления — губернское дворянское собрание, во главе которого стоял губернский предводитель дворянства. Предводитель дворянства избирался дворянским собранием один раз в три года.

Губернские предводители дворянства Курского наместничества

№	Годы	Предводитель
1	1779—1782	Николай Борисович Юсупов
2	1782—1787	Алексей Васильевич Ширков
3	1787—1791	Василий Аристархович Похвиснев
4	1791—1794	Семён Михайлович Анненков
5	1794—1797	Фёдор Михайлович Заикин

Известные жители

• Корнеев, Захарий Яковлевич — первый гражданский губернатор Минской губернии, в 1782—1785 годах был «директором экономии» (членом казённой палаты) в Курском наместничестве.

См. также

• Белгородская губерния

Литература

• Ларионов С. И. [dlib.rsl.ru/viewer/01003339114 Описание Курского наместничества из древних и новых разных о нём известий вкратце собранное]. — М.: вольная типография Пономарёва, 1786. — 191 с.
• [old-kursk.ru/book/kk/kk000.html Курский край в истории Отечества] / Под ред. Л. С. Полнера. — Курск: Курский государственный технический университет, 1996. — ISBN 5-230-06857-4.
• Степанов В. Б. [old-kursk.ru/book/stepanov/index.html Наместники и губернаторы Курского края. 1779-1917 гг. Исторические очерки]. — Курск: Издательство МУП «Курская городская типография», 2005. — 244 с. — ISBN 5-8386-0058-6.
• Ю. Бугров. [old-kursk.ru/book/eparhia/index.html История Курской Епархии]. — Курск: МУ «Издательский центр «ЮМЭКС», 2003. — 104 с.

Отрывок, характеризующий Курское наместничество

Во время доклада за входной дверью князь Андрей слышал женское шептанье и хрустение женского шелкового платья. Несколько раз, взглянув по тому направлению, он замечал за дверью, в розовом платье и лиловом шелковом платке на голове, полную, румяную и красивую женщину с блюдом, которая, очевидно, ожидала входа влавввквмандующего. Адъютант Кутузова шепотом объяснил князю Андрею, что это была хозяйка дома, попадья, которая намеревалась подать хлеб соль его светлости. Муж ее встретил светлейшего с крестом в церкви, она дома… «Очень хорошенькая», – прибавил адъютант с улыбкой. Кутузов оглянулся на эти слова. Кутузов слушал доклад дежурного генерала (главным предметом которого была критика позиции при Цареве Займище) так же, как он слушал Денисова, так же, как он слушал семь лет тому назад прения Аустерлицкого военного совета. Он, очевидно, слушал только оттого, что у него были уши, которые, несмотря на то, что в одном из них был морской канат, не могли не слышать; но очевидно было, что ничто из того, что мог сказать ему дежурный генерал, не могло не только удивить или заинтересовать его, но что он знал вперед все, что ему скажут, и слушал все это только потому, что надо прослушать, как надо прослушать поющийся молебен. Все, что говорил Денисов, было дельно и умно. То, что говорил дежурный генерал, было еще дельнее и умнее, но очевидно было, что Кутузов презирал и знание и ум и знал что то другое, что должно было решить дело, – что то другое, независимое от ума и знания. Князь Андрей внимательно следил за выражением лица главнокомандующего, и единственное выражение, которое он мог заметить в нем, было выражение скуки, любопытства к тому, что такое означал женский шепот за дверью, и желание соблюсти приличие. Очевидно было, что Кутузов презирал ум, и знание, и даже патриотическое чувство, которое выказывал Денисов, но презирал не умом, не чувством, не знанием (потому что он и не старался выказывать их), а он презирал их чем то другим. Он презирал их своей старостью, своею опытностью жизни. Одно распоряжение, которое от себя в этот доклад сделал Кутузов, откосилось до мародерства русских войск. Дежурный редерал в конце доклада представил светлейшему к подписи бумагу о взысканий с армейских начальников по прошению помещика за скошенный зеленый овес.
Кутузов зачмокал губами и закачал головой, выслушав это дело.
– В печку… в огонь! И раз навсегда тебе говорю, голубчик, – сказал он, – все эти дела в огонь. Пуская косят хлеба и жгут дрова на здоровье. Я этого не приказываю и не позволяю, но и взыскивать не могу. Без этого нельзя. Дрова рубят – щепки летят. – Он взглянул еще раз на бумагу. – О, аккуратность немецкая! – проговорил он, качая головой.


– Ну, теперь все, – сказал Кутузов, подписывая последнюю бумагу, и, тяжело поднявшись и расправляя складки своей белой пухлой шеи, с повеселевшим лицом направился к двери.
Попадья, с бросившеюся кровью в лицо, схватилась за блюдо, которое, несмотря на то, что она так долго приготовлялась, она все таки не успела подать вовремя. И с низким поклоном она поднесла его Кутузову.
Глаза Кутузова прищурились; он улыбнулся, взял рукой ее за подбородок и сказал:
– И красавица какая! Спасибо, голубушка!
Он достал из кармана шаровар несколько золотых и положил ей на блюдо.
– Ну что, как живешь? – сказал Кутузов, направляясь к отведенной для него комнате. Попадья, улыбаясь ямочками на румяном лице, прошла за ним в горницу. Адъютант вышел к князю Андрею на крыльцо и приглашал его завтракать; через полчаса князя Андрея позвали опять к Кутузову. Кутузов лежал на кресле в том же расстегнутом сюртуке. Он держал в руке французскую книгу и при входе князя Андрея, заложив ее ножом, свернул. Это был «Les chevaliers du Cygne», сочинение madame de Genlis [«Рыцари Лебедя», мадам де Жанлис], как увидал князь Андрей по обертке.
– Ну садись, садись тут, поговорим, – сказал Кутузов. – Грустно, очень грустно. Но помни, дружок, что я тебе отец, другой отец… – Князь Андрей рассказал Кутузову все, что он знал о кончине своего отца, и о том, что он видел в Лысых Горах, проезжая через них.
– До чего… до чего довели! – проговорил вдруг Кутузов взволнованным голосом, очевидно, ясно представив себе, из рассказа князя Андрея, положение, в котором находилась Россия. – Дай срок, дай срок, – прибавил он с злобным выражением лица и, очевидно, не желая продолжать этого волновавшего его разговора, сказал: – Я тебя вызвал, чтоб оставить при себе.
– Благодарю вашу светлость, – отвечал князь Андрей, – но я боюсь, что не гожусь больше для штабов, – сказал он с улыбкой, которую Кутузов заметил. Кутузов вопросительно посмотрел на него. – А главное, – прибавил князь Андрей, – я привык к полку, полюбил офицеров, и люди меня, кажется, полюбили. Мне бы жалко было оставить полк. Ежели я отказываюсь от чести быть при вас, то поверьте…
Умное, доброе и вместе с тем тонко насмешливое выражение светилось на пухлом лице Кутузова. Он перебил Болконского:
– Жалею, ты бы мне нужен был; но ты прав, ты прав. Нам не сюда люди нужны. Советчиков всегда много, а людей нет. Не такие бы полки были, если бы все советчики служили там в полках, как ты. Я тебя с Аустерлица помню… Помню, помню, с знаменем помню, – сказал Кутузов, и радостная краска бросилась в лицо князя Андрея при этом воспоминании. Кутузов притянул его за руку, подставляя ему щеку, и опять князь Андрей на глазах старика увидал слезы. Хотя князь Андрей и знал, что Кутузов был слаб на слезы и что он теперь особенно ласкает его и жалеет вследствие желания выказать сочувствие к его потере, но князю Андрею и радостно и лестно было это воспоминание об Аустерлице.
– Иди с богом своей дорогой. Я знаю, твоя дорога – это дорога чести. – Он помолчал. – Я жалел о тебе в Букареште: мне послать надо было. – И, переменив разговор, Кутузов начал говорить о турецкой войне и заключенном мире. – Да, немало упрекали меня, – сказал Кутузов, – и за войну и за мир… а все пришло вовремя. Tout vient a point a celui qui sait attendre. [Все приходит вовремя для того, кто умеет ждать.] A и там советчиков не меньше было, чем здесь… – продолжал он, возвращаясь к советчикам, которые, видимо, занимали его. – Ох, советчики, советчики! – сказал он. Если бы всех слушать, мы бы там, в Турции, и мира не заключили, да и войны бы не кончили. Всё поскорее, а скорое на долгое выходит. Если бы Каменский не умер, он бы пропал. Он с тридцатью тысячами штурмовал крепости. Взять крепость не трудно, трудно кампанию выиграть. А для этого не нужно штурмовать и атаковать, а нужно терпение и время. Каменский на Рущук солдат послал, а я их одних (терпение и время) посылал и взял больше крепостей, чем Каменский, и лошадиное мясо турок есть заставил. – Он покачал головой. – И французы тоже будут! Верь моему слову, – воодушевляясь, проговорил Кутузов, ударяя себя в грудь, – будут у меня лошадиное мясо есть! – И опять глаза его залоснились слезами.
– Однако до лжно же будет принять сражение? – сказал князь Андрей.
– До лжно будет, если все этого захотят, нечего делать… А ведь, голубчик: нет сильнее тех двух воинов, терпение и время; те всё сделают, да советчики n'entendent pas de cette oreille, voila le mal. [этим ухом не слышат, – вот что плохо.] Одни хотят, другие не хотят. Что ж делать? – спросил он, видимо, ожидая ответа. – Да, что ты велишь делать? – повторил он, и глаза его блестели глубоким, умным выражением. – Я тебе скажу, что делать, – проговорил он, так как князь Андрей все таки не отвечал. – Я тебе скажу, что делать и что я делаю. Dans le doute, mon cher, – он помолчал, – abstiens toi, [В сомнении, мой милый, воздерживайся.] – выговорил он с расстановкой.
– Ну, прощай, дружок; помни, что я всей душой несу с тобой твою потерю и что я тебе не светлейший, не князь и не главнокомандующий, а я тебе отец. Ежели что нужно, прямо ко мне. Прощай, голубчик. – Он опять обнял и поцеловал его. И еще князь Андрей не успел выйти в дверь, как Кутузов успокоительно вздохнул и взялся опять за неконченный роман мадам Жанлис «Les chevaliers du Cygne».
Как и отчего это случилось, князь Андрей не мог бы никак объяснить; но после этого свидания с Кутузовым он вернулся к своему полку успокоенный насчет общего хода дела и насчет того, кому оно вверено было. Чем больше он видел отсутствие всего личного в этом старике, в котором оставались как будто одни привычки страстей и вместо ума (группирующего события и делающего выводы) одна способность спокойного созерцания хода событий, тем более он был спокоен за то, что все будет так, как должно быть. «У него не будет ничего своего. Он ничего не придумает, ничего не предпримет, – думал князь Андрей, – но он все выслушает, все запомнит, все поставит на свое место, ничему полезному не помешает и ничего вредного не позволит. Он понимает, что есть что то сильнее и значительнее его воли, – это неизбежный ход событий, и он умеет видеть их, умеет понимать их значение и, ввиду этого значения, умеет отрекаться от участия в этих событиях, от своей личной волн, направленной на другое. А главное, – думал князь Андрей, – почему веришь ему, – это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки; это то, что голос его задрожал, когда он сказал: „До чего довели!“, и что он захлипал, говоря о том, что он „заставит их есть лошадиное мясо“. На этом же чувстве, которое более или менее смутно испытывали все, и основано было то единомыслие и общее одобрение, которое сопутствовало народному, противному придворным соображениям, избранию Кутузова в главнокомандующие.


После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.
С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
– Вы никому не делаете милости, – сказала Жюли Друбецкая, собирая и прижимая кучку нащипанной корпии тонкими пальцами, покрытыми кольцами.
Жюли собиралась на другой день уезжать из Москвы и делала прощальный вечер.
– Безухов est ridicule [смешон], но он так добр, так мил. Что за удовольствие быть так caustique [злоязычным]?
– Штраф! – сказал молодой человек в ополченском мундире, которого Жюли называла «mon chevalier» [мой рыцарь] и который с нею вместе ехал в Нижний.
В обществе Жюли, как и во многих обществах Москвы, было положено говорить только по русски, и те, которые ошибались, говоря французские слова, платили штраф в пользу комитета пожертвований.
– Другой штраф за галлицизм, – сказал русский писатель, бывший в гостиной. – «Удовольствие быть не по русски.
– Вы никому не делаете милости, – продолжала Жюли к ополченцу, не обращая внимания на замечание сочинителя. – За caustique виновата, – сказала она, – и плачу, но за удовольствие сказать вам правду я готова еще заплатить; за галлицизмы не отвечаю, – обратилась она к сочинителю: – у меня нет ни денег, ни времени, как у князя Голицына, взять учителя и учиться по русски. А вот и он, – сказала Жюли. – Quand on… [Когда.] Нет, нет, – обратилась она к ополченцу, – не поймаете. Когда говорят про солнце – видят его лучи, – сказала хозяйка, любезно улыбаясь Пьеру. – Мы только говорили о вас, – с свойственной светским женщинам свободой лжи сказала Жюли. – Мы говорили, что ваш полк, верно, будет лучше мамоновского.
– Ах, не говорите мне про мой полк, – отвечал Пьер, целуя руку хозяйке и садясь подле нее. – Он мне так надоел!
– Вы ведь, верно, сами будете командовать им? – сказала Жюли, хитро и насмешливо переглянувшись с ополченцем.
Ополченец в присутствии Пьера был уже не так caustique, и в лице его выразилось недоуменье к тому, что означала улыбка Жюли. Несмотря на свою рассеянность и добродушие, личность Пьера прекращала тотчас же всякие попытки на насмешку в его присутствии.
– Нет, – смеясь, отвечал Пьер, оглядывая свое большое, толстое тело. – В меня слишком легко попасть французам, да и я боюсь, что не влезу на лошадь…
В числе перебираемых лиц для предмета разговора общество Жюли попало на Ростовых.
– Очень, говорят, плохи дела их, – сказала Жюли. – И он так бестолков – сам граф. Разумовские хотели купить его дом и подмосковную, и все это тянется. Он дорожится.
– Нет, кажется, на днях состоится продажа, – сказал кто то. – Хотя теперь и безумно покупать что нибудь в Москве.
– Отчего? – сказала Жюли. – Неужели вы думаете, что есть опасность для Москвы?
– Отчего же вы едете?
– Я? Вот странно. Я еду, потому… ну потому, что все едут, и потом я не Иоанна д'Арк и не амазонка.
– Ну, да, да, дайте мне еще тряпочек.
– Ежели он сумеет повести дела, он может заплатить все долги, – продолжал ополченец про Ростова.
– Добрый старик, но очень pauvre sire [плох]. И зачем они живут тут так долго? Они давно хотели ехать в деревню. Натали, кажется, здорова теперь? – хитро улыбаясь, спросила Жюли у Пьера.
– Они ждут меньшого сына, – сказал Пьер. – Он поступил в казаки Оболенского и поехал в Белую Церковь. Там формируется полк. А теперь они перевели его в мой полк и ждут каждый день. Граф давно хотел ехать, но графиня ни за что не согласна выехать из Москвы, пока не приедет сын.
– Я их третьего дня видела у Архаровых. Натали опять похорошела и повеселела. Она пела один романс. Как все легко проходит у некоторых людей!
– Что проходит? – недовольно спросил Пьер. Жюли улыбнулась.
– Вы знаете, граф, что такие рыцари, как вы, бывают только в романах madame Suza.
– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.