Куруковский договор

Куруковский договор (польск. Ugoda kurukowska) — договор между польским коронным гетманом Станиславом Конецпольским и запорожскими казаками, заключённый 27 октября (5 ноября) 1625 года в урочище Медвежьи Лозы возле озера Куруково.

Иногда также именуются как «договор в Медвежьих Лозах».

Предпосылки

После походов на Русское царство в первые два десятилетия XVII века и участия в Битве под Хотином (1621) казаки считали себя недостаточно вознаграждёнными со стороны короля Польши. Условия «Раставицкой комиссии» 1619 года, требующие подчинения землевладельцам, на территории которых находятся (временно или постоянно) казацкие поселения, и отказа от морских походов и уничтожения казацких челнов, ими фактически игнорировались. Вольная казацкая жизнь привлекала всё больше желающих, лишая крупных землевладельцев «поспольных людишек». Ставшая внушительной военная сила казацких отрядов также привлекала к себе тех или иных представителей как влиятельных кругов, так и откровенных самозванцев.

Эта активность «не нравилась» как Польше, так и ещё в большей мере Османской империи, чьи интересы в Молдавском и Крымском вопросе казаки, выступившие на стороне ханов Магомеда и Шагина Гереев, очевидным образом затрагивали. С избранием гетманом Жмайло, поддержанного наиболее радикально настроенной частью казачества, ситуация ещё больше усугубилась. С целью наведения порядка среди подданных польского короля с Подолья на Днепр двинулся коронный гетман Станислав Конецпольский во главе 30 тысяч квартяного войска (наёмного войска состоящего не из шляхты и нанимаемого за счет четвёртой части (кварты) доходов от королевских имений), 3-х тысяч наёмной немецкой пехоты и отрядов собранных крупными землевладельцами.

15 октября 1625 года польское войско подошло к городу Черкассы. Находившиеся там казаки, как и ранее каневские, просили Конецпольского не тревожить их до тех пор, пока не возвратиться с Запорожья гетман Жмайло, и сами отправились к Запорожью. Казаки тянули время и Конецпольский, понимая это, приказал войску продолжать продвигаться вслед за ними по течению Днепра. К 21 октября дошли до Крылова. Казаки опять просили коронного гетмана обождать Жмайло, который прибыл к Крылову с артиллерией 25 октября. Конецпольский отправил к нему переговорщиков с условиями польской стороны, которые необходимо было принять.

Казаки на раде признали условия тяжёлыми и отказались их принять. Казаки считали законной наградой за свои услуги Речи Посполитой: свободное пользование землями (даже принадлежащим землевладельцам); право принимать на Запорожье всех тех, кто туда пришёл; право свободного выбора своих властей и православной веры.

Поражение казаков

Казаки тем временем укрепились за рекой Цибульником у Днепра, где, несмотря на численное превосходство, они были разбиты поляками. Сражение происходило 29 октября возле существовавшего ещё в ХIX веке села Табурища, которое отсюда и получило своё название. Разбитые казаки с Жмайло в ночь с 30 на 31 двинулись дальше вниз по Днепру и укрепились опять в урочище Медвежьи Лозы «около старого городища, в пол четверти мили от озера называемого Куруково». Здесь они опять потерпели поражение и принуждены были согласиться на несколько смягченные условия.

5 ноября 1625 казаки переизбрали гетмана, и вместо Жмайло им стал Михаил Дорошенко, а на следующий день подписали договор и присягнули на верность польской короне.

Условия договора

• казаки не имели впредь права совершать какие-либо походы (как морские так и сухопутные) без разрешения польского короля, как не имели права сами вести переговоры с соседними государствами;
• казацкий реестр сокращался до 6 тысяч казаков, которые должны были исполнять обязанности пограничной стражи — из них одна тысяча должна была жить на Запорожье, а остальные пребывать на границах Киевского, Черниговского и Брацлавского воеводств в готовности исполнять указания властей;
• все не вошедшие в реестр обязаны были вернуться в то общественное состояние, в котором они находились до прибытия в Запорожье;
• казаки, вписанные в реестр, пользовались «казацкими вольностями»: личной свободой, правом быть судимыми своим войсковым судом, заниматься звериным и рыбным промыслами и торговлей;
• казаки в реестре должны были получать денежное жалование;
• «старшого» над казаками назначало польское государство;
• те казаки, что проживают на королевских землях, остаются как были, те же, кто жил на землях духовенства или шляхты, мог остаться на них лишь с разрешения владельцев и лишь в качестве их подданных. Если же казак не соглашался подчиняться этому — то он должен был оставить эти земли в течение 12 недель.

Дальнейшие события

Новым «старшим» или гетманом вместо Жемайло, польской стороной был назначен Михаил Дорошенко. Осенью и зимой 1625 года он, вместе с представителями польских землевладельцев т. н. «комиссией», объезжал земли чтобы отделить «выписчиков» (выписанных из реестра) от казаков, при этом первые фактически лишались всех «казацких привилегий» и переходили в поспольство к землевладельцам. До куруковской комиссии численность казачьего войска доходила до 50 тысяч. Впрочем, вскоре условия договора оказались нарушенными обеими сторонами.

Прошло чуть меньше года и Польше вновь понадобились многотысячные отряды казаков в войне со Швецией. Последние же уже в 1628 году «не спросясь» отправились в Крым на помощь крымским ханам Гиреям — по пути они сожгли турецкий Исланкермен.

В этом походе при битве у Бахчисарая был убит Дорошенко, но казаки все равно разбили сторонника Блистательной Порты Кантемир-мурзу. Новым гетманом (так же в нарушение договора) был избран Грицько Чёрный (Григорий Савич), который уже в 1629 году сражался со своими казаками под знаменами короля Польши. Впрочем уже в 1630 году он был «жестокосердно замучан» пытаясь усмирить истребление польских жолнеров (солдат-наёмников) в Киевском воеводстве.

Гетманом вместо него стал Тарас Федорович — «Трясило», возглавивший бунтующих, поражение которого в осаде Переяславля явило новые короткоживущие «Переяславские пакты».

Литература и источники

• Источники малороссийской истории, собранные Д. Н. Бантыш-Каменским. — Ч.І. — M.,1858
• Ефименко А. Я. Історія украинского народа Выпуск 2 °C.Петербург 1906 стр.196-201.
• Посад Крюков. Исторический очерк Ф. Д. Николайчика. 1891
• Ф.И Свистун "Что -то есть украинофильство …"Типография Ставропигійского Института Львов 1912

Отрывок, характеризующий Куруковский договор

По толпе пробежал одобрительный ропот удовольствия. «Он, значит, злодеев управит усех! А ты говоришь француз… он тебе всю дистанцию развяжет!» – говорили люди, как будто упрекая друг друга в своем маловерии.
Через несколько минут из парадных дверей поспешно вышел офицер, приказал что то, и драгуны вытянулись. Толпа от балкона жадно подвинулась к крыльцу. Выйдя гневно быстрыми шагами на крыльцо, Растопчин поспешно оглянулся вокруг себя, как бы отыскивая кого то.
– Где он? – сказал граф, и в ту же минуту, как он сказал это, он увидал из за угла дома выходившего между, двух драгун молодого человека с длинной тонкой шеей, с до половины выбритой и заросшей головой. Молодой человек этот был одет в когда то щегольской, крытый синим сукном, потертый лисий тулупчик и в грязные посконные арестантские шаровары, засунутые в нечищеные, стоптанные тонкие сапоги. На тонких, слабых ногах тяжело висели кандалы, затруднявшие нерешительную походку молодого человека.
– А ! – сказал Растопчин, поспешно отворачивая свой взгляд от молодого человека в лисьем тулупчике и указывая на нижнюю ступеньку крыльца. – Поставьте его сюда! – Молодой человек, брянча кандалами, тяжело переступил на указываемую ступеньку, придержав пальцем нажимавший воротник тулупчика, повернул два раза длинной шеей и, вздохнув, покорным жестом сложил перед животом тонкие, нерабочие руки.
Несколько секунд, пока молодой человек устанавливался на ступеньке, продолжалось молчание. Только в задних рядах сдавливающихся к одному месту людей слышались кряхтенье, стоны, толчки и топот переставляемых ног.
Растопчин, ожидая того, чтобы он остановился на указанном месте, хмурясь потирал рукою лицо.
– Ребята! – сказал Растопчин металлически звонким голосом, – этот человек, Верещагин – тот самый мерзавец, от которого погибла Москва.
Молодой человек в лисьем тулупчике стоял в покорной позе, сложив кисти рук вместе перед животом и немного согнувшись. Исхудалое, с безнадежным выражением, изуродованное бритою головой молодое лицо его было опущено вниз. При первых словах графа он медленно поднял голову и поглядел снизу на графа, как бы желая что то сказать ему или хоть встретить его взгляд. Но Растопчин не смотрел на него. На длинной тонкой шее молодого человека, как веревка, напружилась и посинела жила за ухом, и вдруг покраснело лицо.
Все глаза были устремлены на него. Он посмотрел на толпу, и, как бы обнадеженный тем выражением, которое он прочел на лицах людей, он печально и робко улыбнулся и, опять опустив голову, поправился ногами на ступеньке.
– Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, – говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: – Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!
Народ молчал и только все теснее и теснее нажимал друг на друга. Держать друг друга, дышать в этой зараженной духоте, не иметь силы пошевелиться и ждать чего то неизвестного, непонятного и страшного становилось невыносимо. Люди, стоявшие в передних рядах, видевшие и слышавшие все то, что происходило перед ними, все с испуганно широко раскрытыми глазами и разинутыми ртами, напрягая все свои силы, удерживали на своих спинах напор задних.
– Бей его!.. Пускай погибнет изменник и не срамит имя русского! – закричал Растопчин. – Руби! Я приказываю! – Услыхав не слова, но гневные звуки голоса Растопчина, толпа застонала и надвинулась, но опять остановилась.
– Граф!.. – проговорил среди опять наступившей минутной тишины робкий и вместе театральный голос Верещагина. – Граф, один бог над нами… – сказал Верещагин, подняв голову, и опять налилась кровью толстая жила на его тонкой шее, и краска быстро выступила и сбежала с его лица. Он не договорил того, что хотел сказать.
– Руби его! Я приказываю!.. – прокричал Растопчин, вдруг побледнев так же, как Верещагин.
– Сабли вон! – крикнул офицер драгунам, сам вынимая саблю.
Другая еще сильнейшая волна взмыла по народу, и, добежав до передних рядов, волна эта сдвинула переднии, шатая, поднесла к самым ступеням крыльца. Высокий малый, с окаменелым выражением лица и с остановившейся поднятой рукой, стоял рядом с Верещагиным.
– Руби! – прошептал почти офицер драгунам, и один из солдат вдруг с исказившимся злобой лицом ударил Верещагина тупым палашом по голове.
«А!» – коротко и удивленно вскрикнул Верещагин, испуганно оглядываясь и как будто не понимая, зачем это было с ним сделано. Такой же стон удивления и ужаса пробежал по толпе.
«О господи!» – послышалось чье то печальное восклицание.
Но вслед за восклицанием удивления, вырвавшимся У Верещагина, он жалобно вскрикнул от боли, и этот крик погубил его. Та натянутая до высшей степени преграда человеческого чувства, которая держала еще толпу, прорвалось мгновенно. Преступление было начато, необходимо было довершить его. Жалобный стон упрека был заглушен грозным и гневным ревом толпы. Как последний седьмой вал, разбивающий корабли, взмыла из задних рядов эта последняя неудержимая волна, донеслась до передних, сбила их и поглотила все. Ударивший драгун хотел повторить свой удар. Верещагин с криком ужаса, заслонясь руками, бросился к народу. Высокий малый, на которого он наткнулся, вцепился руками в тонкую шею Верещагина и с диким криком, с ним вместе, упал под ноги навалившегося ревущего народа.
Одни били и рвали Верещагина, другие высокого малого. И крики задавленных людей и тех, которые старались спасти высокого малого, только возбуждали ярость толпы. Долго драгуны не могли освободить окровавленного, до полусмерти избитого фабричного. И долго, несмотря на всю горячечную поспешность, с которою толпа старалась довершить раз начатое дело, те люди, которые били, душили и рвали Верещагина, не могли убить его; но толпа давила их со всех сторон, с ними в середине, как одна масса, колыхалась из стороны в сторону и не давала им возможности ни добить, ни бросить его.
«Топором то бей, что ли?.. задавили… Изменщик, Христа продал!.. жив… живущ… по делам вору мука. Запором то!.. Али жив?»
Только когда уже перестала бороться жертва и вскрики ее заменились равномерным протяжным хрипеньем, толпа стала торопливо перемещаться около лежащего, окровавленного трупа. Каждый подходил, взглядывал на то, что было сделано, и с ужасом, упреком и удивлением теснился назад.