Курфюрст

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Курфю́рст[1] (нем. Kurfürst, букв. — «князь-выборщик», от Kür — «выбор, избрание» и Fürst — «князь»; лат. princeps elector imperii) — в Священной Римской империиимперский князь, за которым с XIII века было закреплено право избрания императора.

«Возникновение института курфюрстов было связано, прежде всего, с особенностями политического развития феодальной Германии, с образованием там территориальных княжеств, длительным закреплением политической раздробленности и ослаблением центральной власти»[2].

Права и особые привилегии курфюрстов как признаваемые «с незапамятных времён», были документально оформлены Золотой буллой Карла IV (1356) и первоначально были привязаны к некоей общеимперской должности, которую занимал обладатель статуса курфюрста. Этот статус получили семь князей империи:

Таким образом, по одному голосу получили Люксембурги (как владельцы богемской короны) и Аскании (как герцоги Саксен-Виттенбергские), а Виттельсбахи — два (как пфальцграфы Рейнские и как маркграфы Бранденбурга). Несмотря на это, главные противники Карла IV — два старших сына императора Людовика IV Виттельсбаха, владевшие Верхней и Нижней Баварией — были лишены избирательного голоса, которым они попеременно владели с пфальцграфами Рейнскими по договору 1329 года в Павии. Австрийские Габсбурги, являвшиеся ещё одним соперником Чехии, также не получили голоса.

К середине XV века в трёх светских курфюршествах из четырёх произошла смена династий. В 1373 году маркграфами Бранденбурга стали Люксембурги, а в 1415 году — Гогенцоллерны. Асканиев в 1423 году в Саксонии сменили Веттины. В 1437 году королём Чехии был избран Альбрехт Габсбург.

В ходе Тридцатилетней войны, после объявленной в 1623 году курфюрсту Фридриху Пфальцскому «имперской опалы», его владения вместе с титулом курфюрста были переданы герцогу Максимилиану I Баварскому. Вестфальский мир в 1648 году вернул часть этих владений и титул курфюрста наследникам Фридриха, но сохранил курфюршеское достоинство и за Максимилианом. Таким образом курфюрстов стало восемь. Пфальцграф получил новую церемониальную должность имперского «архиказначея» (нем. Reichserzschatzmeister, лат. archithesaurarius imperii).

В 1692 году герцог Брауншвейг-Каленберга Эрнст Август получил титул курфюрста и новую должность имперского «архизнаменосца» (нем. Reichserzbannerträger, лат. archivexillarius imperii). Таким образом его княжество, в дальнейшем известное по имени своей столицы, как Ганновер, стало девятым курфюршеством. В 1777 году, после того как курфюрст Пфальца Карл IV Теодор занял баварский престол, курфюршеств вновь стало восемь. Курфюрст Ганноверский в связи с этим принял освободившуюся должность имперского «архиказначея».

Когда Наполеон начал перекраивать карту Европы в 1801 году, состав курфюрстов подвергся изменению. В 1803 году было отменено курфюршество Рейнских пфальцграфов, архиепископов Кёльна и Трира, курфюршеские права архиепископа Майнца были переданы вновь созданному графству Регенсбург. Кроме этого титул курфюрста получили:

Территория, управляемая курфюрстом, помимо своего обычного названия, могла также называться курфюршеством. В XVIII веке происходит усиление курфюрстов: курфюрст Бранденбургский, одновременно владевший Пруссией, принимает королевский титул, объединив наследственные владения под названием королевство Пруссия. Курфюрст Саксонии становится королём Польши, а курфюрст Ганновера становится королём Великобритании.

Институт курфюрстов прекратил своё существование после ликвидации Священной Римской империи в 1806 году. Бавария, Саксония и Вюртемберг в том же году были преобразованы в королевства, Баден стал великим герцогством, Зальцбург перешел под власть Австрии, а Регенсбург в 1810 году — Баварии. Ганновер, включенный Наполеоном в 1807 году в состав Вестфалии, в 1814 году восстановлен уже в качестве королевства. Титул курфюрста сохранил только правитель Гессен-Касселя, сохранялся этот титул за ним и после Венского конгресса (1815) с добавлением «королевское высочество». В 1866 году Гессен-Кассель был захвачен Пруссией, и титул курфюрста окончательно стал достоянием истории.

Напишите отзыв о статье "Курфюрст"



Примечания

  1. В переводной литературе (с англ. и фр. языков) часто некорректно используются термины «принц-электор», «князь-электор» или просто «электор».
  2. Советская историческая энциклопедия / Гл. редактор Е. М. Жуков. — М., Издательство «Советская энциклопедия», 1965. — Т. 8

Отрывок, характеризующий Курфюрст

После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.
– А вы все слушайте меня, – Ростов обратился к мужикам: – Сейчас марш по домам, и чтобы голоса вашего я не слыхал.
– Что ж, мы никакой обиды не делали. Мы только, значит, по глупости. Только вздор наделали… Я же сказывал, что непорядки, – послышались голоса, упрекавшие друг друга.
– Вот я же вам говорил, – сказал Алпатыч, вступая в свои права. – Нехорошо, ребята!
– Глупость наша, Яков Алпатыч, – отвечали голоса, и толпа тотчас же стала расходиться и рассыпаться по деревне.
Связанных двух мужиков повели на барский двор. Два пьяные мужика шли за ними.
– Эх, посмотрю я на тебя! – говорил один из них, обращаясь к Карпу.
– Разве можно так с господами говорить? Ты думал что?
– Дурак, – подтверждал другой, – право, дурак!
Через два часа подводы стояли на дворе богучаровского дома. Мужики оживленно выносили и укладывали на подводы господские вещи, и Дрон, по желанию княжны Марьи выпущенный из рундука, куда его заперли, стоя на дворе, распоряжался мужиками.
– Ты ее так дурно не клади, – говорил один из мужиков, высокий человек с круглым улыбающимся лицом, принимая из рук горничной шкатулку. – Она ведь тоже денег стоит. Что же ты ее так то вот бросишь или пол веревку – а она потрется. Я так не люблю. А чтоб все честно, по закону было. Вот так то под рогожку, да сенцом прикрой, вот и важно. Любо!
– Ишь книг то, книг, – сказал другой мужик, выносивший библиотечные шкафы князя Андрея. – Ты не цепляй! А грузно, ребята, книги здоровые!
– Да, писали, не гуляли! – значительно подмигнув, сказал высокий круглолицый мужик, указывая на толстые лексиконы, лежавшие сверху.

Ростов, не желая навязывать свое знакомство княжне, не пошел к ней, а остался в деревне, ожидая ее выезда. Дождавшись выезда экипажей княжны Марьи из дома, Ростов сел верхом и до пути, занятого нашими войсками, в двенадцати верстах от Богучарова, верхом провожал ее. В Янкове, на постоялом дворе, он простился с нею почтительно, в первый раз позволив себе поцеловать ее руку.
– Как вам не совестно, – краснея, отвечал он княжне Марье на выражение благодарности за ее спасенье (как она называла его поступок), – каждый становой сделал бы то же. Если бы нам только приходилось воевать с мужиками, мы бы не допустили так далеко неприятеля, – говорил он, стыдясь чего то и стараясь переменить разговор. – Я счастлив только, что имел случай познакомиться с вами. Прощайте, княжна, желаю вам счастия и утешения и желаю встретиться с вами при более счастливых условиях. Ежели вы не хотите заставить краснеть меня, пожалуйста, не благодарите.
Но княжна, если не благодарила более словами, благодарила его всем выражением своего сиявшего благодарностью и нежностью лица. Она не могла верить ему, что ей не за что благодарить его. Напротив, для нее несомненно было то, что ежели бы его не было, то она, наверное, должна была бы погибнуть и от бунтовщиков и от французов; что он, для того чтобы спасти ее, подвергал себя самым очевидным и страшным опасностям; и еще несомненнее было то, что он был человек с высокой и благородной душой, который умел понять ее положение и горе. Его добрые и честные глаза с выступившими на них слезами, в то время как она сама, заплакав, говорила с ним о своей потере, не выходили из ее воображения.
Когда она простилась с ним и осталась одна, княжна Марья вдруг почувствовала в глазах слезы, и тут уж не в первый раз ей представился странный вопрос, любит ли она его?
По дороге дальше к Москве, несмотря на то, что положение княжны было не радостно, Дуняша, ехавшая с ней в карете, не раз замечала, что княжна, высунувшись в окно кареты, чему то радостно и грустно улыбалась.