Кусабо
Кусабо, варианты написания: Cusabo, Corsaboy — племенная группа индейцев США, обитавших на Атлантическом побережье (территория современного штата Южная Каролина, между современным городам Чарлстон и рекой Саванна). Известны также как «Индейцы поселений» (англ. Settlement Indians). Делились на несколько племён: Ashepoo, Combahee, Coosa (варианты написания: Coosaw, Cussoe, Kussoe), Edisto, Escamacu (также: индейцы Святой Елены), Etiwan (также: Irwan, Eutaw), Kiawah, Stono, Wando, Wappoo и Wimbee.[1] Среди индейцев, не относившихся к кусабо и проживавших в тех же местах, в отчёте 1696 г. упоминаются племена сюи (en:Sewee) и санти (Santee).[2]
Содержание
Язык
Язык кусабо к настоящему времени исчез. Имеются свидетельства, что этот язык был общим для 5 племён (Ashepoo, Combahee, Escamaçu, Etiwan, Kiawah) на побережье от низовий реки Саванна и до реки Уондо (en:Wando River, к востоку от г. Чарльстон (Южная Каролина)), и отличался от языков гуале (en:Guale) и сиви (en:Sewee). Из этого языка сохранилось лишь несколько слов, которые записал в 16 веке Рене Гулен де Лодоньер (en:René Goulaine de Laudonnière): слово Skorrye или Skerry означало «плохой, враг», и ещё ряд слов без перевода. Известно также около 100 топонимов и 12 личных имён. Топонимы выглядят не связанными с алгонкинскими, ирокезскими или маскогскими языками. (Некоторые топонимы идентифицируются как происходящие из языка катоба — они связаны с местами, где проживали племена сюи (Sewee) и санти (en:Santee).
Джон Суонтон предполагал, что суффикс bou или boo (который, возможно, также содержался в слове языка кусабо Westo boe, означавшем название реки Westoe, встречающийся также во многих названиях прибрежных мест, связан со словом из языка чокто -bok «река». На основании этого он предполагал, что язык кусабо относился к маскогским языкам. С другой стороны, сходство слов может быть чисто случайным, тем более, что более древняя форма в языке чокто звучала bayok «небольшая река».[3]
Блэр Рудс (Blair Rudes) предполагал, что суффикс «-bo» может происходить из аравакских языков (народность таино).[4]
История
Колония Южная Каролина была образована в самой середине земель, где традиционно проживали кусабо, и племя довольно быстро интегрировалось в общественную жизнь колонии. В первом десятилетии после основания Чарлстауна в 1670 г. произошёл конфликт и война между племенем куссо (входившим в состав кусабо) и колонией, однако «боевые действия» были весьма вялыми и ограничились единичными нападениями индейцев, которые укрывались от белых в лесах и лишь однажды убили троих людей в 1674 году. В том же году ещё одно племя в составе кусабо, стоно, также начало войну с колонией. Обе войны закончились поражением индейцев, вынужденных уступить значительную территорию. Индейцы были обязаны платить дань в виде оленьих шкур ежемесячно. Тем не менее, они не покинули территорию своего проживания и продолжали мирно сосуществовать с белыми вплоть до Ямасийской войны в 1715 году.[2]
Южная Каролина первоначально заключила дружественный союз с могущественным индейским племенем весто, которые в 1670-е годы совершили ряд набегов с целью захвата рабов почти на все соседние индейские племена. К концу 1670-х гг. Южная Каролина вступила в конфликт с племенем весто и предъявила им ряд требований, одно из которых состояло в том, чтобы весто прекратили нападать на кусабо и другие племена Поселений. Весто продолжали нападать на эти племена, что в результате привело к их уничтожению жителями Южной Каролины при поддержке соседних индейских племён в 1679—1680 годы.[2]
К концу столетия племя кусабо интегрировалось в общественную жизнь Южной Каролины, сохраняя при этом свою идентичность и деление на племена и продолжая жить в собственных посёлках. Индейцы-кусабо выполняли роль местной квазиполиции, выслеживавшей беглых рабов, в обмен на товары, оружие и деньги. Также индейцы поставляли белым шкуры и мясо диких животных. Негры боялись индейцев-кусабо, поскольку местные власти дали им право убивать беглых рабов при попытке сопротивления.[2]
Во время Тускарорской войны (en:Tuscarora War) кусабо вступили в Первую армию Южной Каролины под командованием Дж. Барнуэлла (John Barnwell) и воевали против племени тускарора в Северной Каролине в 1711 и 1712 годах. Во время ямасийской кампании численность кусабо в американских войсках составляла всего 15 человек.[2]
В 1712 г. колония Южная Каролина даровала племени остров Палавана близ острова Св. Елены (Saint Helena Island), где большая часть племени обитала и до того времени.[1]
Согласно переписи, которую провёл Джон Барнуэлл в начале 1715 года, кусабо («Corsaboy») жили в 5 деревнях, их население составляло 95 мужчин, 200 женщин и детей. Отдельно было упомянуто племя Itwan, говорившее на том же языке, которое жило в 1 поселении, состоявшем из 80 мужчин, 160 женщин и детей.[2]
Во время ямасийской войны (en:Yamasee War) 1715 кусабо были одним из немногих индейских племён, вставших на сторону колонии Южная Каролина.[1] После войны племя мигрировало, его остатки влились в состав таких народов, как маскоги или катоба.[2]
Напишите отзыв о статье "Кусабо"
Примечания
- ↑ 1 2 3 [www.sciway.net/hist/indians/cusabo.html Cusabo], South Carolina Indians
- ↑ 1 2 3 4 5 6 7 Gallay Alan. The Indian Slave Trade: The Rise of the English Empire in the American South 1670-1717. — Yale University Press, 2002. — ISBN 0-300-10193-7.
- ↑ Goddard, Ives. (2005). The indigenous languages of the Southeast. Anthroplogical Linguistics, 47 (1), 1-60.; Martin, Jack. (2004). Languages. In R. D. Fogelson (Ed.), Handbook of North American Indians: Southeast (Vol. 14, pp. 68-86). Washington, D.C.: Smithsonian Institution.; Waddell, Gene. (2004). Cusabo. In R. D. Fogelson (Ed.), Handbook of North American Indians: Southeast (Vol. 14, pp. 254—264). Washington, D.C.: Smithsonian Institution.
- ↑ Rudes, Blair A. [www.as.ua.edu/lavis/abstractsOPQRS.htm#rudes Pre-Columbian Links to the Caribbean: Evidence Connecting Cusabo to Taino], paper presented at the Language Variety in the South III conference, Tuscaloosa, AL, 16 April 2004.
Ссылки
- sciway3.net/proctor/state/natam/cusabo.html SCGenWeb — The Cusabo
Отрывок, характеризующий Кусабо
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
