Кухинке, Норберт

Норберт Кухинке
Norbert Kuchinke
Дата рождения:	1 января 1940(1940-01-01)
Место рождения:	Шварцвальдау, Силезия, Пруссия, Германская империя
Дата смерти:	3 декабря 2013(2013-12-03) (73 года)
Место смерти:	Берлин, Германия
Гражданство:	Германия Германия
Профессия:	журналист, актёр
Награды:

Но́рберт Гео́рг Кухи́нке (нем. Norbert Georg Kuchinke; 1 января 1940, Шварцвальдау — 3 декабря 2013, Берлин) — немецкий журналист.

Биография

Родился в городе Шварцвальдау в прусской провинции Силезия, которая после войны стала частью Польши. До 1957 года учился в польской школе, где тоже учился русскому языку. Неплохо овладел русским языком.

С 1973 года первый московский корреспондент журнала Der Spiegel, затем журнала Stern. В Советском Союзе стал известен благодаря роли профессора-слависта, которую он исполнил в фильме Георгия Данелии «Осенний марафон» (1979). После этого сыграл ещё несколько эпизодических ролей иностранцев («Две главы из семейной хроники», «Борис Годунов», «Настя», «Откуда берутся дети?»). Был продюсером фильма «Бог в России» (режиссёры Роман Цурцумия и Артур Пелешян, 1983). В 1986 в соавторстве с Романом Цурцумией создал фильм «Неумирающий лебедь» (о Майе Плисецкой).

Из-под его пера вышли книги «Бог в России», «Россия под крестом», «Элита в России», «Вечная Россия», «От Чингисхана до Горбачёва», «Образы старой России», «Воскресение России», Missa mystica.

Инициировал строительство православного Свято-Георгиевского мужского монастыря в Гётшендорфе (Германия).

Кухинке награждён двумя орденами: Святого равноапостольного князя Владимира и Святого благоверного князя Даниила Московского за сотрудничество с Русской православной церковью.

Владел коллекцией русского изобразительного искусства. Содержал доходный дом, оформленный в советской стилистике, чем вызывал восторг постояльцев.

Скончался на 74-м году жизни в клинике Берлина после продолжительной болезни.

Семья

• Жена — Катя
• Сын — Кристоф
• Приёмная дочь — Дуня (дочь русского художника Леонида Пурыгина)

Фильмография

• 1979 — «Осенний марафон» — Билл Хансен, профессор из Дании
• 1982 — «Две главы из семейной хроники» — гость на вечеринке иностранных корреспондентов
• 1986 — «Борис Годунов» — Вальтер Розен
• 1993 — «Настя» — иностранный журналист
• 2008 — «Откуда берутся дети?» — Проксор-старший

Ссылки

• Окоменюк, Татьяна. [www.tanitch.de/kuchinke.html Русская душа Норберта Кухинке] // Районка. — 2005. — № 1.</span>
• Николаева, Наташа. [www.patriarchia.ru/db/text/377050.html Норберт Кухинке: «Я всегда старался строить мосты, а не разрушать их»]. Русская Православная Церковь (11 марта 2008). Проверено 6 декабря 2013.
• Жохова, Елена. [www.pravoslavie.ru/smi/37756.htm Ни слова об «Осеннем марафоне». Интервью с Норбертом Кухинке] // Фома. — 2009. — № 9/77 (сентябрь).</span>
• Белюшина, Наталья. [www.snob.ru/profile/26524/blog/68986 Он нас любил]. Сноб (6 декабря 2013). Проверено 6 декабря 2013.
• [www.dw-world.de/dw/article/0,,5940939,00.html Памяти Норберта Кухинке — немецкого героя «Осеннего марафона»]. DW.DE (2010, 2013). Проверено 6 декабря 2013.

Германия   Кино   Литература   Персоналии

Отрывок, характеризующий Кухинке, Норберт

Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.

Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.