Кучко
Кучко (в сочинениях XVII века Степан Иванович Кучка) — суздальский боярин XII века, который предположительно владел сёлами и деревнями по реке Москве. Это следует из того, что Кучковым назывался в древности город Москва[1]. В связи с деятельностью и убийством Андрея Боголюбского в летописях несколько раз упоминаются его родственники — Кучковичи.
Содержание
Происхождение
Российский лингвист А. Л. Шилов предполагал, что Степан Кучко происходил из местной мерянской аристократии. На это указывает его имя. По мнению исследователя оно с большей вероятностью происходит из финно-угорской лексики (ср. луговомар. кучкыж — «орёл» и луговомар. кучык — «короткий»), нежели славянской[2].
Сказания о Кучке и Кучковичах
На этот скудный исторический каркас народное воображение в XVII—XVIII веках нарастило массу беллетристических подробностей, связанных с основанием Москвы. Так, в поздних источниках появляются сообщения, что владимиро-суздальский князь Юрий Долгорукий будто бы проездом остановился в Кучковой местности, а Кучко приказал убить за какую-то грубость, завладел селами убитого боярина и заложил на берегу р. Москвы город, который на первых порах назывался Кучковым, а затем Москвой.
Этим убийством составители повестей объясняли вендетту Кучковичей против Юрьева сына. Согласно тем же сказаниям, детей Кучко великий князь взял с собой в Суздаль или Владимир, и на дочери Кучко, Улите, женил своего сына Андрея. В 1155, когда Юрий утвердился в Киеве, Андрей тайно от него уехал в Суздальскую землю; как замечено в одной из летописей, на это его «лестию подъяша Кучковичи». Один из братьев, замешанный в каком-то злодеянии, был казнён по приказу Андрея; другой брат, Яким, возненавидел за это князя и участвовал в его убийстве. Подробнее о заговоре Кучковичей см. статью Андрей Боголюбский.
Информация В. Татищева о романтической истории Юрия и жены Кучко, в результате чего Кучко будто бы и был убит, неправдоподобна, а сказание об участии жены Андрея, Кучковны, в заговоре на жизнь мужа опровергается другим сказанием, по которому Андрей был женат в то время уже во второй раз.
В художественных повестях XVII века Степан (Стефан) Иванович Кучко (Кучка) представлен суздальским боярином, владевшим сёлами и деревнями (т. н. «красными слободами») на слиянии рек Москвы и Неглинной[3]. Этот край был плодороден и населен крестьянами. Этот край назывался Кучково или Кучково Поле. Согласно «Повести о начале града Москвы», когда к Степану Кучке прибыл князь Юрий Долгорукий, боярин «очень возгордился и не почтил великого князя подобающею честью, какая надлежит великим князьям, и поносил его к тому же»[4]. За это Юрий Владимирович велел схватить боярина Кучку и казнить его. Села, принадлежавшие Кучковичам, Юрий Долгорукий присоединил к себе, основав здесь в 1147 году город Москву.
У Степана Кучки было двое сыновей: одного из них звали Яким (Аким, Иаким), имя второго неизвестно. В «Повести о начале Москвы» сыновьями Кучки названы Яким и Пётр: «сыны же его, видев млады суща и лепы зело, имянем Петр и Аким»[4] В то же время, Суздальская летопись говорит о том, что Пётр был не сыном, а «зятем Кучковым»[5]. По другой версии, один из братьев-Кучковичей был казнен князем Андреем Боголюбским, что настроило Якима Кучковича против брата.
Дочь Кучки, Улита Степановна (Стефановна) с 1148 года была замужем за Андреем Юреьвичем Боголюбским. Кучковичи служили Андрею Боголюбскому. Известно, что в 1155, когда Юрий Долгорукий утвердился в Киеве, Андрей тайно от него уехал в Суздальскую землю; как замечено в одной из летописей, на это его «лестию подъяша Кучковичи».
Называется ряд причин, которые привели к заговору против князя Андрея Юрьевича Боголюбского. Одной из главных причин была борьба великого князя и боярства. Также отношение бояр к князю испортилось после военного похода 1173 года Андрея на Киев против Ростиславичей (Рюрика Киевского и Мстислава Храброго), в ходе которого дружины Андрея и его союзников потерпели поражение под Вышгородом. Кроме того, часто причиной называют жёсткий характер князя — поводом к заговору стала казнь одного из Кучковичей, после которой Яким Кучкович сказал заговорщикам: «Сегодня этого казнил, а завтра — нас, промыслим-ка об этом князе».
Помимо Якима заговор возглавляли Пётр Кучкович (Кучков зять), княжеский ключник Анбал Ясин, а также приближенный князя Ефрем Моизич. Всего было 20 заговорщиков. Считается также, что в заговоре принимала участие Улита Кучковна, жена князя Андрея, хотя есть версия, что к тому моменту Андрей был женат вторично, на другой неназванной в летописях жене. В ночь с 28 на 29 июня 1174 года заговорщики подошли к спальне князя Андрея, один из них попытался обмануть князя и представился княжеским слугой Прокопием (этот Прокопий также был убит), но князь по голосу понял, что это не его слуга. Тогда заговорщики, опасаясь, что князь поднимет тревогу, вломились в его покои, завязалась драка. Князь бросился за своим оружием — Мечом Святого Бориса, но он был предусмотрительно вынесен из княжеских покоев ключником Анбалом. Князь сражался с заговорщиками голыми руками, однако от ударов мечами и копьями вскоре ослаб и упал.
После этого заговорщики срочно удалились из княжеской спальни, пытаясь спасти своего товарища, который в суматохе был изранен копьем. Андрей в это время пришёл в себя и попытался скрыться и позвать на помощь. Заговорщики обнаружили Андрея по кровавому следу, после чего Пётр Кучкович нанес князю последний удар, отрубив ему руку[6]. После убийства князя заговорщики разграбили дворец в Боголюбове.
После смерти Андрея Боголюбского началась междоусобная война. Заговорщики Кучковичи, оставшиеся в живых, согласно некоторым источникам, были казнены после утверждения во Владимире Всеволода Большое Гнездо, младшего брата Андрея: якобы Всеволод «Кучковичи поймал, и в коробы саждая в озере истопил»[7]. По указанию Всеволода была казнена и Улита Степановна (или, возможно, вторая неназванная жена Андрея), принимавшая участие в заговоре.
Имя Кучки осталось не только в легендах, но и в названиях местностей. В XV в. в Суздальской земле упоминается волость Кучка, в Москве тогда же хорошо знали урочище Кучково поле, находившееся в районе позднейших Сретенских ворот. Но самое важное то, что ещё во второй половине XII в. Москва носила двойное название: «Москва рекше Кучково» («Москва, то есть Кучково»)[1].
Интересные факты
Образ боярина Кучки в кино
- Князь Юрий Долгорукий (1998; Россия) режиссёр Сергей Тарасов, в роли Кучки Борис Невзоров.
Напишите отзыв о статье "Кучко"
Примечания
- ↑ 1 2 ПСРЛ. Т. II. С. 118 [ПСРЛ. М., 1962. Т. II. С. 600].
- ↑ Шилов А. Л. Этнонимы и неславянские антропонимы берестяных грамот // Вопросы ономастики. — 2010. — № 1. — С. 43—44.
- ↑ [www.bibliotekar.ru/nachalo/3-10.htm Заговор Кучковичей.]
- ↑ 1 2 [krotov.info/acts/17/2/moscow.htm О ЗАЧАЛЕ ЦАРСТВУЮЩЕГО ВЕЛИКОГО ГРАДА МОСКВЫ, КАКО ИСПЕРВА ЗАЧАТСЯ.]
- ↑ [www.krotov.info/acts/12/pvl/lavr20.htm ЛАВРЕНТЬЕВСКАЯ ЛЕТОПИСЬ]
- ↑ Н. М. Карамзин. История государства Российского. Том III. Глава I.
- ↑ Новгородская летопись по Синодальному харатейному списку. СПб., 1888. С. 436 [НПЛ. М. — Л 1950. С. 468].
- ↑ Агафонов Н. Казань и казанцы. — Казань, 1907. — Вып. II. — С. 14.
Ссылки
- Кучко, Степан Иванович // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
Отрывок, характеризующий Кучко
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.
Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.
Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?