Кушанское царство

Кушанское царство
царство
I век нашей эры — III век нашей эры
Кушанское царство с зависимыми территориями в период правления Канишки
Столица	Ланьши (до 1 млн. ч.), Бактра (200,000 - 1 млн. ч.) Пешавар (200,000)
Язык(и)	Бактрийский
Население	60 000 000 (20 % населения Земли)
Преемственность
← Греко-бактрийское царство Западные Кшатрапы →

Кушанское царство (бактр. Κυϸανο, Кушано; санскр. कुषाण राजवंश Кушана раджавамша; БГС: Guṣāṇa-vaṃśa ^IAST; парф. 𐭊𐭅𐭔𐭍 𐭇𐭔𐭕𐭓, Kušan-xšaθr; кит. 貴霜王朝, Гуйшуан, I — III века н. э.) — древнее государство на территории современной Средней Азии, Афганистана, Пакистана, Северной Индии; период расцвета приходится приблизительно на 105—250 годы н. э.

По одной из теорий, Кушанское царство было основано кочевым индоиранским народом тохаров (кит. юэчжи), пришедшим с территории, на которой сейчас находится Синьцзян-Уйгурский автономный район. Государство имело дипломатические связи с Римом, Персией и Китаем.

Этнически разнородное население Кушанского царства общалось на разных восточно-иранских языках, таких как сам кушанский язык, бактрийский язык и другие языки. В Кушанском царстве развивался т. н. греко-буддизм. Кушанская цивилизация оставила заметный след в истории мировой культуры, соединив достижения многих народов.

Несмотря на то, что на Индийском субконтиненте проживала чуть ли не половина населения Земли (140 из 300 млн человек), регион, поддатный Кушанскому царству, был слабо заселен в сравнении с остальной древней Индией.

Сам факт наличия огромной Кушанской империи был осознан историками не ранее середины XIX века. Сведения, сохранившиеся о Кушанской империи — эпизодические, разнородные и противоречивые. Хронология и история восстановлены преимущественно по сохранившимся монетам, китайским летописям (в частности «Хоу Хань Шу» — История Поздней династии Хань), а также отдельным индийским и греческим свидетельствам. По поводу имён царей и хронологии продолжаются споры.

История

Основным ядром Кушанского государства первоначально была территория Бактрии. Здесь после падения Греко-Бактрийского царства существовали мелкие политические образования, в том числе владения, подчинявшиеся вождям кочевых племен, в частности юэчжи, уничтоживших власть греко-бактрийских царей. Эти кочевники довольно быстро восприняли традиции оседлой культуры. В частности, об этом свидетельствуют гробницы представителей знати, открытые советскими и афганскими археологами под руководством Виктора Сарианиди в поселении Тилля-тепе в Северном Афганистане (смотри также статью Бактрийское золото).

В I веке до н. э. на территории Бактрии повсеместно снова проводятся новые каналы, создаются целые земледельческие оазисы, строятся города, продолжающие градостроительные принципы греко-бактрийского периода.

Основателем Кушанской империи стал Куджула Кадфиз (丘就却), по китайским сведениям — удельный правитель одной из групп юэчжи, который в начале I века н. э. подчинил четыре других удельных княжества юэчжи, располагавшихся на территории Бактрии, а затем и владения мелких греческих династов. Кадфизом была занята столица юэчжи — город Ланьши, находящийся на месте городища Шахринау в 44 км к западу от Душанбе.

Один из индо-греческих правителей, Гермей, стремясь укрепить своё положение и, получив независимость от Парфии, заключает союз с Кадфизом, и успешно объединяет несколько бактрийских княжеств, провозглашая себя царём царей (по аналогии с парфянским правителем), и помещая на обратной стороне своих монет Кадфиза как удельного князя. После смерти Гермея Кадфиз занимает его трон и объединяет оба царства (по оценкам, около 47 года), после чего приступает к постепенному завоеванию соседних государств в Гандхаре и на территории современного северного Пакистана.

В результате вся Бактрия оказалась объединённой под властью нового правителя, который принимает титул «царя царей». Затем Кадфизу I удалось утвердиться в ряде областей за Гиндукушем. Выпуск монет с индийскими надписями свидетельствует о том, что в состав его владений вошло и индийское население.

Дальнейшее расширение кушанских границ произошло при сыне и преемнике основателя государства (иногда между ними помещается ещё один гипотетический царь Вима Такто, о котором свидетельствует Рабатакская надпись) — Виме Кадфизе (阎膏珍) или Кадфизе II. Он присоединил к Кушанской державе значительную часть северо-западной Индии, возможно, вплоть до Варанаси, и поставил во главе наместника. В результате, Кушанская империя стала одной из крупнейших мировых держав, охватывающей значительную часть Средней Азии, территорию современного Афганистана, большую часть Пакистана и север Индии. На монетах Кадфиза II чаще всего встречается изображение индуистского бога Шивы с быком. Декларируя свою склонность к индуизму, царь, вероятно, стремился укрепить авторитет кушанской династии среди новых подданных.

Наибольшую известность из числа кушанских правителей получил Канишка, но по вопросу о времени его правления существуют значительные расхождения среди исследователей. Скорее всего, оно относится к первой трети II века н. э. При нём произошло определённое смещение главного центра Кушанской державы в сторону индийских владений. Столицей был город Пурушапура, современный Пешавар. Канишка известен как покровитель буддизма. Впрочем, на монетах Канишки встречаются не только изображения Будды, но и самых различных божеств — и греческие Гелиос и Гефест, и индоиранские Митра и Вертрагна, и многие другие (поэтому относительно вероисповедания самого Канишки ведутся дискуссии; возможно, что он был зороастрийцем, а не собственно буддистом). Тем не менее, именно благодаря ему утвердилась гандхарская традиция в греко-буддийском искусстве и был проведён Четвёртый буддийский собор.

Кушаны отправляли посольства в Китай и Римскую империю (кушанских послов принимал император Антонин Пий в 138 году). Поскольку границы кушанских владений на западе непосредственно соприкасались с Парфией, а на востоке — с ханьским Китаем, нередко имели место военные столкновения. Особенно упорной была борьба в Восточном Туркестане в конце I — начале II века н. э., где кушанской армии удалось в конечном счете остановить ханьскую экспансию.

В III веке н. э. кушаны потерпели поражение в столкновении с Сасанидским государством, пришедшим на смену Парфии. В III веке Кушанское царство начало распадаться. Некоторое возрождение кушан отмечается в IV веке, но былой славы они уже не достигли.

К V веку остатки кушанского мира были разрушены нашествием эфталитов («белых гуннов»), которые продолжили кушанские традиции.

Языковая ситуация

В Кушанском царстве общались на разных диалектах восточно-иранских языков, таких как сам бактрийский и кушанский язык. Учёные-лингвисты по остаткам надписей определили сам кушанский язык восточно-иранским северной подгруппы,; он являлся диалектом языков юэчжи.

Экономика

Кушаны унаследовали развитое сельское хозяйство Бактрии, основанное на поливном земледелии, что благоприятствовало высокой плотности населения, значительная часть которого проживала в городских центрах. Среди городов отчетливо выделяются два типа: города, издревле и постепенно формировавшиеся как крупные центры, и города, построенные под эгидой центральной власти по канонам, сложившимся еще в греко-бактрийский период. Значительное число городов второго типа показывает, что при кушанах продолжалась активная градостроительная политика.

Большие и малые кушанские города, как ранее существовавшие, так и вновь построенные, образовывали целую систему, связанную дорогами и караванными путями. Объединявшая их развитая внутренняя и внешняя торговля составляла характерную черту Кушанского государства. На одном из первых мест стояли торговые связи с западными странами — с Римской империей и прежде всего с её восточными провинциями. Торговля велась как по суше, так и по морю — через западные порты Индии. Сухопутная дорога шла на север, в Бактрию, и далее в Китай. Кушанские торговцы достигали Александрии Египетской, важнейшего торгового порта на Средиземном море.

В Рим экспортировались пряности, благовония, драгоценные камни, слоновая кость, сахар. Особенно большое значение имела торговля рисом и хлопчатобумажными изделиями. Транзитом из Китая шли шёлк, кожи и другие изделия. Из Рима импортировались ткани, одежды, изделия из стекла и драгоценных металлов, статуи и различные вина. В большом количестве ввозилась золотая и серебряная римская монета, клады которой довольно часто встречаются на территории Кушанской державы. Римское золото использовалось кушанами также для чеканки собственных монет. Об углубленных экономических связях кушан и римлян свидетельствует, помимо прочего, особый тип монет с изображением кушанских правителей на манер римских императоров.

Кушанское правительство получало крупные доходы в результате взимания таможенных пошлин. При раскопках дворца царского наместника в городе Баграме была обнаружена сокровищница, заполненная вещами из Рима, Индии и Китая, которые скорее всего попали сюда в качестве пошлины с проходивших караванов.

Не меньшее значение имел внутренний товарообмен. Внутренняя торговля вела к развитию денежного обращения, хорошо прослеживаемого по находкам кушанских монет. Наряду с золотом кушанские правители в больших количествах выпускали мелкую медную монету, предназначенную для розничной торговли. Имеются сведения о том, что кушанский царь считался владыкой гаваней, рудников и таможен.

Внутренняя структура

Кушанская держава представляла собой централизованное государство во главе с «царем царей», личность которого иногда обожествлялась. Кушанские правители стремились создать особый династийный культ, посвящая ему специальные храмы. Глава государства опирался на разветвленный административный аппарат, в котором существовало множество рангов и градаций. Известны титулы великих сатрапов, просто сатрапов, наместников, «начальников границ» и некоторые другие. С ослаблением центральной власти, особенно в результате неудачных для Кушанского царства войн, роль и значение правителей отдельных областей возрастали, что в результате повлияло на распад единой державы. Городами, возможно, также управляли царские наместники.

Наиболее сложен вопрос о социальной структуре Кушанской империи. Основной производственной единицей в сельском хозяйстве являлась сельская община налогоплательщиков. Вместе с тем здесь существовали и крупные централизованные хозяйства, принадлежавшие храмам и крупным собственникам. Можно предполагать, что в этих хозяйствах значительную роль играл рабский труд. Скорее всего, формы эксплуатации в кушанском обществе были весьма разнообразны, включая различные варианты рабского и крепостного состояния.

Культура

Кушанское царство испытало большое влияние эллинистической культуры. В частности, кушанское письмо было основано на греческом алфавите с добавлением одной оригинальной буквы Þ (шо) для обозначения фонемы /ш/.

Буддизм при кушанах в широких масштабах проникает в Бактрию и в некоторые области Средней Азии. Это объясняется не только тем покровительством, которое кушанские цари оказывали буддизму. Возросшая его популярность связана с ролью буддизма как идеологии, близкой и понятной в первую очередь городскому населению, численность которого в Кушанском государстве была весьма велика. Буддизм выработал новый взгляд на личность, проповедовал равенство людей, по крайней мере в духовной области. Утвердившийся при Канишке вариант буддизма значительно упростил «путь к спасению». Все это способствовало превращению буддизма в подлинно массовую религию, популярную как у рядовых горожан, так и в среде городской верхушки.

Вместе с тем, увлечение буддизмом не привело к вытеснению местных народных культов и зороастризма. Продолжали сооружаться монументальные храмы огня и небольшие домашние святилища, в которых центральное место занимал алтарь для возжигания священного пламени.

Характерной чертой кушанской культуры является тесная связь с городами и распространение урбанизированной культуры в сельской местности.

В кушанской архитектуре, скульптуре и живописи определенное отражение и преломление нашли три художественные традиции. Прежде всего это весьма древние традиции бактрийской культуры с её большими достижениями в области монументальной архитектуры. Вторым важнейшим компонентом было греческое искусство, глубокие корни которого в Бактрии определялись как значительным числом греко-македонских колонистов, так и проникновением эллинистических традиций в местную среду. Наконец, третьим компонентом было искусство Индии.

В кушанской архитектуре, как свидетельствуют раскопки, внешняя монументальная парадность дворцовых и храмовых комплексов сочеталась с пышностью внутреннего убранства. Живописные и скульптурные композиции последовательно и с большой детализацией развёртывали на стенах храмов и дворцов религиозные сцены и групповые портреты членов царской семьи в окружении воинов и слуг.

Правители

Кушанское царство (ок. 15 - 250 Р.Х.)

Средняя Азия, Афганистан, Сев.-Зап. Индия, Вост. Туркестан.

Стол. Пурушапура (н. Пешавар).

• 1. Куджула Кадфиз I (Киоцзюцю) (ок. 15 - 65).
• 2. Вима Кадфиз II (Яньгаочжэнь), сын (ок. 65 - 78).
• 3. Канишка I (ок. 78 - 101 или 2 - 23 эры Канишки).
• 4. Васишка, сын (ок. 101 - 106).
• 5. Хувишка, брат (ок. 106 - 138).
• 6. Канишка II (ок. 138 - 150).
• 7. Васудева I (ок. 150 - 180).
• ок. 180 распад на мелкие владения. Династия Канишки правила в Пурушапуре
• до ок. 250 Р.Х.
• 8. Канишка III (ок. 190).
• 9. Васудева II (По Тао) (ок. 230).

См. также

• Цари Кушана
• Хронология Кушанского царства
• Куча — малоизученное буддийское царство, существовавшее до эпохи Тан на территории современного Синьцзяна.
• Индо-парфянское царство
• Доисламская история Афганистана
• Бактрийское золото

Ссылки

• Зеймаль Е. В. Кушанская хронология (материалы по проблеме). — М.: «Наука», 1968. — 186 с.
• Шеркова Т. А. Египет и Кушанское царство (торговые и культурные контакты) / Отв. ред. Б. А. Литвинский. — М.: «Наука» (ГРВЛ), 1991. — 192 с. — 1200 экз. — ISBN 5-02-017088-7.
• Боровкова Л. А. Кушанское царство (по древним китайским источникам). — М.: Институт востоковедения РАН, 2005. — 312 с. — 300 экз. — ISBN 5-89282-265-6.
• Берзин А.. [www.berzinarchives.com/web/ru/archives/study/islam/historical_interaction/detailed_histories/history_afghanistan_buddhism.html Исторический очерк о буддизме и исламе в Афганистане.]
• [www.uzairways.com/news.aspx?pid=855&ctl=Article&dId=1288&cls=1 Г. Юдина «Дальверзин-тепе — земля кладов»]

Отрывок, характеризующий Кушанское царство

– Э! брат! Уж давно все там, вперед удрали! – сказал Ростову солдат, смеясь чему то и вырываясь.
Оставив этого солдата, который, очевидно, был пьян, Ростов остановил лошадь денщика или берейтора важного лица и стал расспрашивать его. Денщик объявил Ростову, что государя с час тому назад провезли во весь дух в карете по этой самой дороге, и что государь опасно ранен.
– Не может быть, – сказал Ростов, – верно, другой кто.
– Сам я видел, – сказал денщик с самоуверенной усмешкой. – Уж мне то пора знать государя: кажется, сколько раз в Петербурге вот так то видал. Бледный, пребледный в карете сидит. Четверню вороных как припустит, батюшки мои, мимо нас прогремел: пора, кажется, и царских лошадей и Илью Иваныча знать; кажется, с другим как с царем Илья кучер не ездит.
Ростов пустил его лошадь и хотел ехать дальше. Шедший мимо раненый офицер обратился к нему.
– Да вам кого нужно? – спросил офицер. – Главнокомандующего? Так убит ядром, в грудь убит при нашем полку.
– Не убит, ранен, – поправил другой офицер.
– Да кто? Кутузов? – спросил Ростов.
– Не Кутузов, а как бишь его, – ну, да всё одно, живых не много осталось. Вон туда ступайте, вон к той деревне, там всё начальство собралось, – сказал этот офицер, указывая на деревню Гостиерадек, и прошел мимо.
Ростов ехал шагом, не зная, зачем и к кому он теперь поедет. Государь ранен, сражение проиграно. Нельзя было не верить этому теперь. Ростов ехал по тому направлению, которое ему указали и по которому виднелись вдалеке башня и церковь. Куда ему было торопиться? Что ему было теперь говорить государю или Кутузову, ежели бы даже они и были живы и не ранены?
– Этой дорогой, ваше благородие, поезжайте, а тут прямо убьют, – закричал ему солдат. – Тут убьют!
– О! что говоришь! сказал другой. – Куда он поедет? Тут ближе.
Ростов задумался и поехал именно по тому направлению, где ему говорили, что убьют.
«Теперь всё равно: уж ежели государь ранен, неужели мне беречь себя?» думал он. Он въехал в то пространство, на котором более всего погибло людей, бегущих с Працена. Французы еще не занимали этого места, а русские, те, которые были живы или ранены, давно оставили его. На поле, как копны на хорошей пашне, лежало человек десять, пятнадцать убитых, раненых на каждой десятине места. Раненые сползались по два, по три вместе, и слышались неприятные, иногда притворные, как казалось Ростову, их крики и стоны. Ростов пустил лошадь рысью, чтобы не видать всех этих страдающих людей, и ему стало страшно. Он боялся не за свою жизнь, а за то мужество, которое ему нужно было и которое, он знал, не выдержит вида этих несчастных.
Французы, переставшие стрелять по этому, усеянному мертвыми и ранеными, полю, потому что уже никого на нем живого не было, увидав едущего по нем адъютанта, навели на него орудие и бросили несколько ядер. Чувство этих свистящих, страшных звуков и окружающие мертвецы слились для Ростова в одно впечатление ужаса и сожаления к себе. Ему вспомнилось последнее письмо матери. «Что бы она почувствовала, – подумал он, – коль бы она видела меня теперь здесь, на этом поле и с направленными на меня орудиями».
В деревне Гостиерадеке были хотя и спутанные, но в большем порядке русские войска, шедшие прочь с поля сражения. Сюда уже не доставали французские ядра, и звуки стрельбы казались далекими. Здесь все уже ясно видели и говорили, что сражение проиграно. К кому ни обращался Ростов, никто не мог сказать ему, ни где был государь, ни где был Кутузов. Одни говорили, что слух о ране государя справедлив, другие говорили, что нет, и объясняли этот ложный распространившийся слух тем, что, действительно, в карете государя проскакал назад с поля сражения бледный и испуганный обер гофмаршал граф Толстой, выехавший с другими в свите императора на поле сражения. Один офицер сказал Ростову, что за деревней, налево, он видел кого то из высшего начальства, и Ростов поехал туда, уже не надеясь найти кого нибудь, но для того только, чтобы перед самим собою очистить свою совесть. Проехав версты три и миновав последние русские войска, около огорода, окопанного канавой, Ростов увидал двух стоявших против канавы всадников. Один, с белым султаном на шляпе, показался почему то знакомым Ростову; другой, незнакомый всадник, на прекрасной рыжей лошади (лошадь эта показалась знакомою Ростову) подъехал к канаве, толкнул лошадь шпорами и, выпустив поводья, легко перепрыгнул через канаву огорода. Только земля осыпалась с насыпи от задних копыт лошади. Круто повернув лошадь, он опять назад перепрыгнул канаву и почтительно обратился к всаднику с белым султаном, очевидно, предлагая ему сделать то же. Всадник, которого фигура показалась знакома Ростову и почему то невольно приковала к себе его внимание, сделал отрицательный жест головой и рукой, и по этому жесту Ростов мгновенно узнал своего оплакиваемого, обожаемого государя.
«Но это не мог быть он, один посреди этого пустого поля», подумал Ростов. В это время Александр повернул голову, и Ростов увидал так живо врезавшиеся в его памяти любимые черты. Государь был бледен, щеки его впали и глаза ввалились; но тем больше прелести, кротости было в его чертах. Ростов был счастлив, убедившись в том, что слух о ране государя был несправедлив. Он был счастлив, что видел его. Он знал, что мог, даже должен был прямо обратиться к нему и передать то, что приказано было ему передать от Долгорукова.
Но как влюбленный юноша дрожит и млеет, не смея сказать того, о чем он мечтает ночи, и испуганно оглядывается, ища помощи или возможности отсрочки и бегства, когда наступила желанная минута, и он стоит наедине с ней, так и Ростов теперь, достигнув того, чего он желал больше всего на свете, не знал, как подступить к государю, и ему представлялись тысячи соображений, почему это было неудобно, неприлично и невозможно.
«Как! Я как будто рад случаю воспользоваться тем, что он один и в унынии. Ему неприятно и тяжело может показаться неизвестное лицо в эту минуту печали; потом, что я могу сказать ему теперь, когда при одном взгляде на него у меня замирает сердце и пересыхает во рту?» Ни одна из тех бесчисленных речей, которые он, обращая к государю, слагал в своем воображении, не приходила ему теперь в голову. Те речи большею частию держались совсем при других условиях, те говорились большею частию в минуту побед и торжеств и преимущественно на смертном одре от полученных ран, в то время как государь благодарил его за геройские поступки, и он, умирая, высказывал ему подтвержденную на деле любовь свою.
«Потом, что же я буду спрашивать государя об его приказаниях на правый фланг, когда уже теперь 4 й час вечера, и сражение проиграно? Нет, решительно я не должен подъезжать к нему. Не должен нарушать его задумчивость. Лучше умереть тысячу раз, чем получить от него дурной взгляд, дурное мнение», решил Ростов и с грустью и с отчаянием в сердце поехал прочь, беспрестанно оглядываясь на всё еще стоявшего в том же положении нерешительности государя.
В то время как Ростов делал эти соображения и печально отъезжал от государя, капитан фон Толь случайно наехал на то же место и, увидав государя, прямо подъехал к нему, предложил ему свои услуги и помог перейти пешком через канаву. Государь, желая отдохнуть и чувствуя себя нездоровым, сел под яблочное дерево, и Толь остановился подле него. Ростов издалека с завистью и раскаянием видел, как фон Толь что то долго и с жаром говорил государю, как государь, видимо, заплакав, закрыл глаза рукой и пожал руку Толю.
«И это я мог бы быть на его месте?» подумал про себя Ростов и, едва удерживая слезы сожаления об участи государя, в совершенном отчаянии поехал дальше, не зная, куда и зачем он теперь едет.
Его отчаяние было тем сильнее, что он чувствовал, что его собственная слабость была причиной его горя.
Он мог бы… не только мог бы, но он должен был подъехать к государю. И это был единственный случай показать государю свою преданность. И он не воспользовался им… «Что я наделал?» подумал он. И он повернул лошадь и поскакал назад к тому месту, где видел императора; но никого уже не было за канавой. Только ехали повозки и экипажи. От одного фурмана Ростов узнал, что Кутузовский штаб находится неподалеку в деревне, куда шли обозы. Ростов поехал за ними.
Впереди его шел берейтор Кутузова, ведя лошадей в попонах. За берейтором ехала повозка, и за повозкой шел старик дворовый, в картузе, полушубке и с кривыми ногами.
– Тит, а Тит! – сказал берейтор.
– Чего? – рассеянно отвечал старик.
– Тит! Ступай молотить.
– Э, дурак, тьфу! – сердито плюнув, сказал старик. Прошло несколько времени молчаливого движения, и повторилась опять та же шутка.
В пятом часу вечера сражение было проиграно на всех пунктах. Более ста орудий находилось уже во власти французов.
Пржебышевский с своим корпусом положил оружие. Другие колонны, растеряв около половины людей, отступали расстроенными, перемешанными толпами.
Остатки войск Ланжерона и Дохтурова, смешавшись, теснились около прудов на плотинах и берегах у деревни Аугеста.
В 6 м часу только у плотины Аугеста еще слышалась жаркая канонада одних французов, выстроивших многочисленные батареи на спуске Праценских высот и бивших по нашим отступающим войскам.
В арьергарде Дохтуров и другие, собирая батальоны, отстреливались от французской кавалерии, преследовавшей наших. Начинало смеркаться. На узкой плотине Аугеста, на которой столько лет мирно сиживал в колпаке старичок мельник с удочками, в то время как внук его, засучив рукава рубашки, перебирал в лейке серебряную трепещущую рыбу; на этой плотине, по которой столько лет мирно проезжали на своих парных возах, нагруженных пшеницей, в мохнатых шапках и синих куртках моравы и, запыленные мукой, с белыми возами уезжали по той же плотине, – на этой узкой плотине теперь между фурами и пушками, под лошадьми и между колес толпились обезображенные страхом смерти люди, давя друг друга, умирая, шагая через умирающих и убивая друг друга для того только, чтобы, пройдя несколько шагов, быть точно. так же убитыми.
Каждые десять секунд, нагнетая воздух, шлепало ядро или разрывалась граната в средине этой густой толпы, убивая и обрызгивая кровью тех, которые стояли близко. Долохов, раненый в руку, пешком с десятком солдат своей роты (он был уже офицер) и его полковой командир, верхом, представляли из себя остатки всего полка. Влекомые толпой, они втеснились во вход к плотине и, сжатые со всех сторон, остановились, потому что впереди упала лошадь под пушкой, и толпа вытаскивала ее. Одно ядро убило кого то сзади их, другое ударилось впереди и забрызгало кровью Долохова. Толпа отчаянно надвинулась, сжалась, тронулась несколько шагов и опять остановилась.
Пройти эти сто шагов, и, наверное, спасен; простоять еще две минуты, и погиб, наверное, думал каждый. Долохов, стоявший в середине толпы, рванулся к краю плотины, сбив с ног двух солдат, и сбежал на скользкий лед, покрывший пруд.
– Сворачивай, – закричал он, подпрыгивая по льду, который трещал под ним, – сворачивай! – кричал он на орудие. – Держит!…
Лед держал его, но гнулся и трещал, и очевидно было, что не только под орудием или толпой народа, но под ним одним он сейчас рухнется. На него смотрели и жались к берегу, не решаясь еще ступить на лед. Командир полка, стоявший верхом у въезда, поднял руку и раскрыл рот, обращаясь к Долохову. Вдруг одно из ядер так низко засвистело над толпой, что все нагнулись. Что то шлепнулось в мокрое, и генерал упал с лошадью в лужу крови. Никто не взглянул на генерала, не подумал поднять его.
– Пошел на лед! пошел по льду! Пошел! вороти! аль не слышишь! Пошел! – вдруг после ядра, попавшего в генерала, послышались бесчисленные голоса, сами не зная, что и зачем кричавшие.
Одно из задних орудий, вступавшее на плотину, своротило на лед. Толпы солдат с плотины стали сбегать на замерзший пруд. Под одним из передних солдат треснул лед, и одна нога ушла в воду; он хотел оправиться и провалился по пояс.
Ближайшие солдаты замялись, орудийный ездовой остановил свою лошадь, но сзади всё еще слышались крики: «Пошел на лед, что стал, пошел! пошел!» И крики ужаса послышались в толпе. Солдаты, окружавшие орудие, махали на лошадей и били их, чтобы они сворачивали и подвигались. Лошади тронулись с берега. Лед, державший пеших, рухнулся огромным куском, и человек сорок, бывших на льду, бросились кто вперед, кто назад, потопляя один другого.
Ядра всё так же равномерно свистели и шлепались на лед, в воду и чаще всего в толпу, покрывавшую плотину, пруды и берег.


На Праценской горе, на том самом месте, где он упал с древком знамени в руках, лежал князь Андрей Болконский, истекая кровью, и, сам не зная того, стонал тихим, жалостным и детским стоном.
К вечеру он перестал стонать и совершенно затих. Он не знал, как долго продолжалось его забытье. Вдруг он опять чувствовал себя живым и страдающим от жгучей и разрывающей что то боли в голове.
«Где оно, это высокое небо, которое я не знал до сих пор и увидал нынче?» было первою его мыслью. «И страдания этого я не знал также, – подумал он. – Да, я ничего, ничего не знал до сих пор. Но где я?»
Он стал прислушиваться и услыхал звуки приближающегося топота лошадей и звуки голосов, говоривших по французски. Он раскрыл глаза. Над ним было опять всё то же высокое небо с еще выше поднявшимися плывущими облаками, сквозь которые виднелась синеющая бесконечность. Он не поворачивал головы и не видал тех, которые, судя по звуку копыт и голосов, подъехали к нему и остановились.
Подъехавшие верховые были Наполеон, сопутствуемый двумя адъютантами. Бонапарте, объезжая поле сражения, отдавал последние приказания об усилении батарей стреляющих по плотине Аугеста и рассматривал убитых и раненых, оставшихся на поле сражения.
– De beaux hommes! [Красавцы!] – сказал Наполеон, глядя на убитого русского гренадера, который с уткнутым в землю лицом и почернелым затылком лежал на животе, откинув далеко одну уже закоченевшую руку.
– Les munitions des pieces de position sont epuisees, sire! [Батарейных зарядов больше нет, ваше величество!] – сказал в это время адъютант, приехавший с батарей, стрелявших по Аугесту.
– Faites avancer celles de la reserve, [Велите привезти из резервов,] – сказал Наполеон, и, отъехав несколько шагов, он остановился над князем Андреем, лежавшим навзничь с брошенным подле него древком знамени (знамя уже, как трофей, было взято французами).
– Voila une belle mort, [Вот прекрасная смерть,] – сказал Наполеон, глядя на Болконского.
Князь Андрей понял, что это было сказано о нем, и что говорит это Наполеон. Он слышал, как называли sire того, кто сказал эти слова. Но он слышал эти слова, как бы он слышал жужжание мухи. Он не только не интересовался ими, но он и не заметил, а тотчас же забыл их. Ему жгло голову; он чувствовал, что он исходит кровью, и он видел над собою далекое, высокое и вечное небо. Он знал, что это был Наполеон – его герой, но в эту минуту Наполеон казался ему столь маленьким, ничтожным человеком в сравнении с тем, что происходило теперь между его душой и этим высоким, бесконечным небом с бегущими по нем облаками. Ему было совершенно всё равно в эту минуту, кто бы ни стоял над ним, что бы ни говорил об нем; он рад был только тому, что остановились над ним люди, и желал только, чтоб эти люди помогли ему и возвратили бы его к жизни, которая казалась ему столь прекрасною, потому что он так иначе понимал ее теперь. Он собрал все свои силы, чтобы пошевелиться и произвести какой нибудь звук. Он слабо пошевелил ногою и произвел самого его разжалобивший, слабый, болезненный стон.
– А! он жив, – сказал Наполеон. – Поднять этого молодого человека, ce jeune homme, и свезти на перевязочный пункт!
Сказав это, Наполеон поехал дальше навстречу к маршалу Лану, который, сняв шляпу, улыбаясь и поздравляя с победой, подъезжал к императору.
Князь Андрей не помнил ничего дальше: он потерял сознание от страшной боли, которую причинили ему укладывание на носилки, толчки во время движения и сондирование раны на перевязочном пункте. Он очнулся уже только в конце дня, когда его, соединив с другими русскими ранеными и пленными офицерами, понесли в госпиталь. На этом передвижении он чувствовал себя несколько свежее и мог оглядываться и даже говорить.
Первые слова, которые он услыхал, когда очнулся, – были слова французского конвойного офицера, который поспешно говорил: