Кфар-Даром

Город Кфар-Даром Страна ИзраильИзраиль Координаты 31°24′13″ с. ш. 34°21′19″ в. д.31.40361° с. ш. 34.35528° в. д. / 31.40361; 34.35528    Часовой пояс UTC+2, летом UTC+3 Показать/скрыть карты

Кфар-Даро́м (ивр. ‏כפר דרום‏‎ «деревня юга») — кибуц, располагавшийся в Гуш Катиф на территории сектора Газа.

В 30-е годы 20-го века садовник Тувия Миллер купил участок земли в 26 гектаров у арабов района и посадил на этой земле сад. Во время арабского восстания 1936—1939 гг. сад был покинут, и позже эта земля была продана земельному фонду Израиля. На исходе Йом-Кипура 1946 года (в ночь с 5 на 6 октября) на этом месте был основан киббуц в ходе операции «11 точек в пустыне Негев», в 16 км к югу от Газы, и назван в честь упомянутого в Талмуде древнего еврейского поселения, располагавшегося там же.

8 июля 1948 г., в ходе Арабо-израильской войны 1948—1949 годов кибуц был эвакуирован после трёхмесячного сопротивления осаде египетской пехотой и артиллерией. После победы Израиля в Шестидневной войне (1967) сектор Газа был вновь занят израильскими вооружёнными силами, и в 1970 г. на месте бывшего кибуца была возведена военная база сил Нахаль. В 1989 г. эта база была передана для восстановления гражданского поселения. После начала Интифады аль-Акса в 2000 г., Кфар-Даром вместе с прочими еврейскими поселениями в секторе Газа стал одной из основных мишеней палестинских террористов; в частности, 20 ноября 2000 был атакован автобус с детьми, что привело к гибели двоих и ранению большого числа детей из Кфар-Даром. Несмотря на постоянные атаки, поселение продолжало расти и развиваться, и к 2005 г. насчитывало ок. 70 семей (400 чел.), занятых в сельском хозяйстве и в находившейся в поселении начальной школе.

18 августа 2005 г., в ходе эвакуации еврейских поселений в секторе Газа и на Западном берегу и передачи этих территорий Палестинской автономии, Кфар-Даром получил мировую известность как центр сопротивления Плану размежевания. После истечения срока добровольной эвакуации в поселении находилось ещё 65 семей, а также присоединившиеся к ним жители других поселений Гуш Катиф, подлежащих эвакуации, и прибывшие поддержать их активисты из других регионов, — общим числом 330 чел., преимущественно молодёжь. Они отказались покинуть поселение и забаррикадировались в его синагоге. Крыша синагоги была окружена колючей проволокой, и протестующие пытались отражать наступление полиции, забрасывая полицейских песком и водой. На крыше синагоги они установили транспарант с надписью «Кфар-Даром дважды не падёт», перефразируя лозунг оборонявших Массаду. Израильские войска приступили к принудительной эвакуации с использованием огнетушителей и водомётов. 250 из протестующих были арестованы и спустя неделю освобождены. Через некоторое время после эвакуации, силы Цахаль снесли дома поселенцев, и затем палестинские мародёры разрушили бывшую в поселении синагогу.

Эвакуированные из Кфар-Дарома, некоторые из которых были настолько уверены в успехе своего сопротивления, что даже не собрали вещи, — были расселены по гостиницам страны, а через несколько месяцев поселены в специально для них выделенный многоэтажный дом в Ашкелоне.

Ссылки

• [www.jafi.org.il/education/100/PLACES/darom.html Kfar Darom Info]

Отрывок, характеризующий Кфар-Даром

Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.