Кхами

Кхами*
Khami Ruins National Monument**
Всемирное наследие ЮНЕСКО
Страна	Зимбабве
Тип	Культурный
Критерии	iii, iv
Ссылка	[whc.unesco.org/en/list/365 365]
Регион***
Включение	1986  (10 сессия)
* [whc.unesco.org/ru/list Название в официальном рус. списке] ** [whc.unesco.org/en/list Название в официальном англ. списке] *** [whc.unesco.org/en/list/?search=&search_by_country=&type=&media=&region=&order=region Регион по классификации ЮНЕСКО]

Кхами — руины города, расположенные в 22 километрах к западу от Булавайо, административного центра провинции Северный Матабелеленд, Зимбабве. Данный город являлся столицей королевства Бутва династии Торва. Ныне это национальный памятник, занесённый ЮНЕСКО в Список всемирного наследия в 1986 году.

Описание

Поселение, руины которого можно видеть в настоящее время, является развитием архитектурной формы, возникшей на территории современного Зимбабве в XIII веке. Форма зданий и стиль, в котором они построены (дома небольшого размера с фундаментами и подвалами) показывают, что строители при их возведении справились с проблемой острой нехватки строительного камня в данной местности, хотя в целом здания в Кхами производят (внешне) впечатление более бедных и менее развитых, чем в Большом Зимбабве.

История

Город был основан, вероятно, в середине XV века, во время исчезновения средневекового зимбабвийского государства.

Он был столицей государства династии Торва в течение примерно 200 лет, начиная примерно с 1450 года. После этого (обычно считается, что это произошло в 1683 году) город был разграблен Чангамире Домбо, возглавлявшим армию родзи из Мономотапы. Раскопки показывают, что Кхами не был заселён после завоевания родзи, которые основали свою новую столицу, Дало-Дало, недалеко от этого места.

Кхами включал в себя семь кварталов, в которых проживала королевская семья, и открытые площади, в которых жили простые люди. Сохранились руины королевского дворца, который был расположен на большей высоте по сравнению с другими зданиями в этом районе. Также сохранился христианский крест, возможно, воздвигнутый здесь европейскими миссионерами. Также руины сохранились на восточном берегу реки Кхами. Существует гипотеза, что другие сохранившиеся руины могли представлять собой загоны для скота и подпорные стены, расположенные в шахматном порядке. Более поздние раскопки (2000 — 2006 годы) показали, что стены в западной части города были богато декорированы.

Ссылки

Всемирное наследие ЮНЕСКО, объект № 365 [whc.unesco.org/ru/list/365 рус.] • [whc.unesco.org/en/list/365 англ.] • [whc.unesco.org/fr/list/365 фр.]

• [www.bulawayo1872.com/pics/khamiruins1.htm Pictures of Khami Ruins,Bulawayo Zimbabwe]
• [www.bulawayo1872.com/tourist/KhamiRuins.htm Trail Guide of Khami Ruins,Bulawayo Zimbabwe]
• [whc.unesco.org/pg.cfm?cid=31&id_site=365 Khami Ruins National Monument] – UNESCO World Heritage Centre

Отрывок, характеризующий Кхами

Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.