Кшесинский, Иосиф Феликсович

Иосиф-Михал Феликсович Кшесинский
Род деятельности:	артист балета
Место смерти:	Ленинград
Отец:	Феликс Кшесинский
Мать:	Юлия Доминская

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Иосиф-Михаил Феликсович Кшесинский (1868, Санкт-Петербург — 1942, Ленинград) — характерный танцовщик и балетмейстер Мариинского, позднее Кировского театра. Заслуженный артист РСФСР (1927).

Биография

Сын и продолжатель дела характерного танцовщика Мариинского театра Феликса Ивановича Кшесинского и Юлии Доминской. Имел двух родных сестёр, также балерин Мариинского театра. Старшая сестра — Юлия в замужестве Зедделер (1866—1969). Наиболее известна, как выдающимися достижениями на сцене, так и скандальными связями с членами императорской семьи младшая сестра Матильда (1872—1971). У матери Иосифа Феликсовича было ещё пять детей от первого брака.

После окончания театрального училища был зачислен в балетную труппу корифеем первого разряда, где прослужил до 1928 с перерывом с 1905 по 1914 год. В 1905 году на волне революционных событий он выступил как один из лидеров группы, предъявившей дирекции императорских театров требования по организации труда и жизни актёров. За это он был досрочно отправлен на пенсию и взят назад на службу только в 1914 году.

В 1896—1905 годах преподавал в Петербургском театральном училище, а в 1918—1927 годах вёл класс пантомимы в Ленинградском хореографическом училище. Среди его учеников — А. П. Павлова, Л. Г. Кякшт и др.

Автор статьи «1905 год и балет» («Жизнь искусства», 1925, No 51).

Как и его отец Кшесинский-младший долго выступал на сцене. В 1927 году он получил звание Заслуженного артиста Республики. В марте 1928 года состоялся прощальный спектакль, для чего был возобновлен балет Дочь фараона. Однако и выйдя в отставку, он не прекратил активной деятельности. В частности он поставил балет Красный мак на сцене Выборгского дома культуры Ленинграда, где выступал в роли советского капитана. В 1928—1930 году он руководил молодёжной гастрольной группой, в которой выступали Ф. И. Балабина, К. М. Сергеев, Р. И. Гербек и др. В театральном музее имени А. А. Бахрушина сохранились написанные им воспоминания.

Иосиф Феликсович и его супруга скончались во время блокады Ленинграда, вероятно в 1942 году. Дата смерти и место захоронения не известны. После окончания войны его старшая сестра Юлия приезжала из эмиграции в Москву, но посетить Ленинград ей не разрешили и узнать какие-либо подробности его смерти ей не удалось.

Личная жизнь

В 1896 году женился на выпускнице балетной школы Мариинского театра Серафине Александровне Астафьевой (1876—1934), в 1898 году у них родился сын Вячеслав. Разошлись супруги видимо через несколько лет.

Второй раз был женат на балерине Целине Владиславовне Спрышинской (1882—1930). Дети:

• Целина (1909 (11?)—1959), окончила балетную школу, танцевала на Мариинской сцене, вышла замуж за инженера Константина Севенарда. Возможно была незаконнорожденной дочерью Матильды Кшесинской от Николая II. ,
• Роман (Ромуальд)

Кшесинский был женат в третий раз.

Творчество

На сцене Мариинского театра Иосиф Кшесинский следовал по стопам своего отца. Он прекрасно выступал в характерных танцах. Как и отец был лучшим исполнителем мазурки. Выступал в мимических ролях, причем во многом копировал манеру исполнения отца. Александр III однажды заметил Кшесинскому-старшему, что принял сына за него. В те годы стабильность исполнения считалась большой заслугой. Исполнительской манере Кшесинского-младшего были свойственны схематизация образа и сгущение красок, вероятно даже в большей мере, чем его отцу. В начале XX века эта манера уже воспринималась частью критики как устаревшая.

Его сценический дебют состоялся в балете Пахита в роли злодея Иниго, которая стала одной из основных его ролей.

Как и его отец, Кшесинский был лучшим исполнителем мазурки. Ещё в возрасте 12 лет он танцевал мазурку в балете Конёк-горбунок. Этот польский танец пользовался большой популярностью и включался в состав дивертисментов многих балетных и оперных спектаклей. Апломб и горделивость, свойственная рисунку этого танца, соответствовали творческой манере танцовщика. В этом танце становились достоинствами характерные черты его творчества, такие как чрезмерная пафосность, которые в других случаях смотрелись, как недостаток. Выступления в мазурке были настолько характерны для него, что он, вопреки общей традиции, получил специальное разрешение носить усы.

Репертуар

• 16 мая 1926 — Панталоне*, «Пульчинелла» И. Ф. Стравинского, хореография Ф. В. Лопухова (Пульчинелла — Б. Н. Комаров и Л. С. Леонтьев, Смеральдина — Е. П. Гердт)

(*) — первый исполнитель партии

Ссылки

• [biruch.sptl.spb.ru/index.php?view=issue&action=12&cmd=pages&id=759 35 лет в балете. (Беседа с И. Ф. Кшесинским)]

Отрывок, характеризующий Кшесинский, Иосиф Феликсович

Она обращалась к нему всегда с радостной, доверчивой, к нему одному относившейся улыбкой, в которой было что то значительней того, что было в общей улыбке, украшавшей всегда ее лицо. Пьер знал, что все ждут только того, чтобы он, наконец, сказал одно слово, переступил через известную черту, и он знал, что он рано или поздно переступит через нее; но какой то непонятный ужас охватывал его при одной мысли об этом страшном шаге. Тысячу раз в продолжение этого полутора месяца, во время которого он чувствовал себя всё дальше и дальше втягиваемым в ту страшившую его пропасть, Пьер говорил себе: «Да что ж это? Нужна решимость! Разве нет у меня ее?»
Он хотел решиться, но с ужасом чувствовал, что не было у него в этом случае той решимости, которую он знал в себе и которая действительно была в нем. Пьер принадлежал к числу тех людей, которые сильны только тогда, когда они чувствуют себя вполне чистыми. А с того дня, как им владело то чувство желания, которое он испытал над табакеркой у Анны Павловны, несознанное чувство виноватости этого стремления парализировало его решимость.
В день именин Элен у князя Василья ужинало маленькое общество людей самых близких, как говорила княгиня, родные и друзья. Всем этим родным и друзьям дано было чувствовать, что в этот день должна решиться участь именинницы.
Гости сидели за ужином. Княгиня Курагина, массивная, когда то красивая, представительная женщина сидела на хозяйском месте. По обеим сторонам ее сидели почетнейшие гости – старый генерал, его жена, Анна Павловна Шерер; в конце стола сидели менее пожилые и почетные гости, и там же сидели домашние, Пьер и Элен, – рядом. Князь Василий не ужинал: он похаживал вокруг стола, в веселом расположении духа, подсаживаясь то к тому, то к другому из гостей. Каждому он говорил небрежное и приятное слово, исключая Пьера и Элен, которых присутствия он не замечал, казалось. Князь Василий оживлял всех. Ярко горели восковые свечи, блестели серебро и хрусталь посуды, наряды дам и золото и серебро эполет; вокруг стола сновали слуги в красных кафтанах; слышались звуки ножей, стаканов, тарелок и звуки оживленного говора нескольких разговоров вокруг этого стола. Слышно было, как старый камергер в одном конце уверял старушку баронессу в своей пламенной любви к ней и ее смех; с другой – рассказ о неуспехе какой то Марьи Викторовны. У середины стола князь Василий сосредоточил вокруг себя слушателей. Он рассказывал дамам, с шутливой улыбкой на губах, последнее – в среду – заседание государственного совета, на котором был получен и читался Сергеем Кузьмичем Вязмитиновым, новым петербургским военным генерал губернатором, знаменитый тогда рескрипт государя Александра Павловича из армии, в котором государь, обращаясь к Сергею Кузьмичу, говорил, что со всех сторон получает он заявления о преданности народа, и что заявление Петербурга особенно приятно ему, что он гордится честью быть главою такой нации и постарается быть ее достойным. Рескрипт этот начинался словами: Сергей Кузьмич! Со всех сторон доходят до меня слухи и т. д.
– Так таки и не пошло дальше, чем «Сергей Кузьмич»? – спрашивала одна дама.
– Да, да, ни на волос, – отвечал смеясь князь Василий. – Сергей Кузьмич… со всех сторон. Со всех сторон, Сергей Кузьмич… Бедный Вязмитинов никак не мог пойти далее. Несколько раз он принимался снова за письмо, но только что скажет Сергей … всхлипывания… Ку…зьми…ч – слезы… и со всех сторон заглушаются рыданиями, и дальше он не мог. И опять платок, и опять «Сергей Кузьмич, со всех сторон», и слезы… так что уже попросили прочесть другого.
– Кузьмич… со всех сторон… и слезы… – повторил кто то смеясь.
– Не будьте злы, – погрозив пальцем, с другого конца стола, проговорила Анна Павловна, – c'est un si brave et excellent homme notre bon Viasmitinoff… [Это такой прекрасный человек, наш добрый Вязмитинов…]
Все очень смеялись. На верхнем почетном конце стола все были, казалось, веселы и под влиянием самых различных оживленных настроений; только Пьер и Элен молча сидели рядом почти на нижнем конце стола; на лицах обоих сдерживалась сияющая улыбка, не зависящая от Сергея Кузьмича, – улыбка стыдливости перед своими чувствами. Что бы ни говорили и как бы ни смеялись и шутили другие, как бы аппетитно ни кушали и рейнвейн, и соте, и мороженое, как бы ни избегали взглядом эту чету, как бы ни казались равнодушны, невнимательны к ней, чувствовалось почему то, по изредка бросаемым на них взглядам, что и анекдот о Сергее Кузьмиче, и смех, и кушанье – всё было притворно, а все силы внимания всего этого общества были обращены только на эту пару – Пьера и Элен. Князь Василий представлял всхлипыванья Сергея Кузьмича и в это время обегал взглядом дочь; и в то время как он смеялся, выражение его лица говорило: «Так, так, всё хорошо идет; нынче всё решится». Анна Павловна грозила ему за notre bon Viasmitinoff, а в глазах ее, которые мельком блеснули в этот момент на Пьера, князь Василий читал поздравление с будущим зятем и счастием дочери. Старая княгиня, предлагая с грустным вздохом вина своей соседке и сердито взглянув на дочь, этим вздохом как будто говорила: «да, теперь нам с вами ничего больше не осталось, как пить сладкое вино, моя милая; теперь время этой молодежи быть так дерзко вызывающе счастливой». «И что за глупость всё то, что я рассказываю, как будто это меня интересует, – думал дипломат, взглядывая на счастливые лица любовников – вот это счастие!»
Среди тех ничтожно мелких, искусственных интересов, которые связывали это общество, попало простое чувство стремления красивых и здоровых молодых мужчины и женщины друг к другу. И это человеческое чувство подавило всё и парило над всем их искусственным лепетом. Шутки были невеселы, новости неинтересны, оживление – очевидно поддельно. Не только они, но лакеи, служившие за столом, казалось, чувствовали то же и забывали порядки службы, заглядываясь на красавицу Элен с ее сияющим лицом и на красное, толстое, счастливое и беспокойное лицо Пьера. Казалось, и огни свечей сосредоточены были только на этих двух счастливых лицах.
Пьер чувствовал, что он был центром всего, и это положение и радовало и стесняло его. Он находился в состоянии человека, углубленного в какое нибудь занятие. Он ничего ясно не видел, не понимал и не слыхал. Только изредка, неожиданно, мелькали в его душе отрывочные мысли и впечатления из действительности.