Пендерецкий, Кшиштоф
Поделись знанием:
– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.
Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»
Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
(перенаправлено с «Кшиштоф Пендерецкий»)
| Кшиштоф Пендерецкий польск. Krzysztof Penderecki | ||||||||||||||||||||
 на XIII Звёздном Фестивале в Гданьске, 2008 | ||||||||||||||||||||
| Основная информация | ||||||||||||||||||||
|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|---|
| Дата рождения | ||||||||||||||||||||
| Место рождения |
Дембица, Польша | |||||||||||||||||||
| Страна | ||||||||||||||||||||
| Профессии | ||||||||||||||||||||
| Инструменты | ||||||||||||||||||||
| Награды |
| |||||||||||||||||||
| [krzysztofpenderecki.eu ofpenderecki.eu] | ||||||||||||||||||||
Кши́штоф Пендере́цкий (польск. Krzysztof Penderecki, родился 23 ноября 1933, Дембица) — польский композитор и дирижёр.
Содержание
Юность
Родился в семье адвоката. Среди предков композитора (помимо поляков) были украинцы, немцы и армяне[1].
С детства обучался игре на скрипке и фортепиано. В конце 1940-х годов играл в городском духовом оркестре Дембицы. Позже, в гимназии, Кшиштоф организовал собственный оркестр, в котором был и скрипачом, и дирижером. В 1955 году переезжает учиться в Краков, где занимается теоретическими дисциплинами с Ф. Сколышевским — пианистом и композитором, физиком и математиком.
В 1955—1958 годах учился у А. Малявского и С. Веховича в Краковской консерватории.
Большое влияние на молодого Пендерецкого оказали Бела Барток, Игорь Стравинский. Внимательное изучение произведений Пьера Булеза и Луиджи Ноно (знакомство с последним состоялось в 1958 году) способствовало его увлечению авангардом.
Авангардный период
Пендерецкий преподавал полифонию и композицию в Кракове, Эссене и Йеле. Среди его учеников в этот период — Антоний Вит, Пётр Мосс.
Первый успех Пендерецкого как композитора — победа в 1959 году на всепольском композиторском конкурсе, организованном Союзом польских композиторов: Пендерецкий представил жюри свои сочинения «Строфы», «Эманации» и «Псалмы Давидовы».
В начале 1960-х годов Пендерецкий получил всемирную известность как один из главных представителей восточноевропейского музыкального авангарда. Композитор регулярно участвует в международных фестивалях современной музыки в Варшаве, Донауэшингене, Загребе.
В раннем творчестве Пендерецкий экспериментировал в области современных свойств выразительности — главным образом сонорики, активно применял кластеры, нетрадиционные способы пения (в том числе хорового) и игры на музыкальных инструментах, имитировал музыкальными средствами различные крики, стоны, свисты, шёпоты. Для адекватного воплощения музыкального замысла композитор использовал в партитурах специально придуманные знаки[2]. Среди характерных сочинений этого периода — «Плач по жертвам Хиросимы» (1960), Симфония № 1 (1973).
Главная художественная задача композитора в ранних сочинениях — достижение максимально эмоционального воздействия на слушателя, а главными темами становились страдание, боль, истерия. Так, например, сочинение для 48 струнных «Полиморфия» (1961) было основано на энцефалограммах больных людей, сделанных во время прослушивания ими «Плача по жертвам Хиросимы». Единственная опера этого периода — «Дьяволы из Лудена» (1966, по одноимённому роману Олдоса Хаксли) повествует о массовой истерии среди монахинь женского монастыря и отличается чёткостью, графичностью в передаче ситуации эротического помешательства.
Вместе с тем уже в этот период проявилось характерное для Пендерецкого увлечение религиозной тематикой («Stabat Mater», 1962; «Страсти по Луке», 1965; «Утреня», 1970—1971), благодаря которой в его сочинениях появляются музыкальные интонации григорианского пения, православной литургической традиции и И. С. Баха.
Творчество середины 1970-х — 2000-х годов
С середины 1970-х годов Пендерецкий выступает как дирижёр, в том числе с исполнением собственных сочинений. В 1972—1987 годах Пендерецкий — ректор Краковской консерватории.
С середины 1970-х годов музыкальный стиль Пендерецкого эволюционирует в сторону большей традиционности, тяготеет к неоромантизму, обнаруживает влияние Франца Шуберта, Яна Сибелиуса, Густава Малера, Дмитрия Шостаковича. Основное внимание композитор уделяет крупным вокально-симфоническим и симфоническим произведениям («Польский реквием», 1980—2005; «Credo», 1998; два скрипичных концерта, 1977, 1992—1995; симфонии № 2—5, 7, 8). Седьмая («Семь врат Иерусалима», 1996) и Восьмая симфонии включают в себя вокальные партии, отсылая тем самым слушателя к традициям Малера и Шостаковича.
Одно из крупнейших сочинений позднего Пендерецкого — «Польский реквием» — писалось в течение нескольких десятилетий (1980—2005). В 1980 году появился его первый фрагмент — «Lacrimosa», написанная в память о гданьских докерах, расстрелянных во время восстания против тоталитарного режима десятью годами раньше; композитор посвятил эту музыку Леху Валенсе и возглавляемому им союзу «Солидарность». В 1981 году появился «Agnus Dei», посвящённый памяти глубоко почитаемому в Польше кардиналу Вышинскому; в 1982 — «Recordare Jesu pie», написанный по случаю причисления к лику блаженных священника Максимилиана Кольбе, который в 1941 году, спасая другого пленника, добровольно пошёл на смерть в Освенциме. В 1984 году — в сороковую годовщину Варшавского восстания против нацистской оккупации — был создан «Dies Irae» (отличный от одноимённого сочинения 1967 года). Первая редакция «Польского реквиема» впервые прозвучала в Штутгарте в сентябре 1984 года под управлением Мстислава Ростроповича. В 1993 году композитор дописал к партитуре «Sanctus» (в таком виде «Польский реквием» был исполнен на фестивале Пендерецкого в Стокгольме 11 ноября 1993 года под управлением автора). В 2005 году Пендерецкий дописал к реквиему «Чакону для струнного оркестра» памяти Папы Иоанна Павла II.
Музыка Кшиштофа Пендерецкого использована в фильмах Алена Рене «Люблю тебя, люблю» (1968), Уильяма Фридкина «Экзорцист», Стэнли Кубрика «Сияние», Анджея Вайды «Катынь», Мартина Скорсезе «Остров проклятых», Дэвида Линча «Внутренняя империя», Альфонсо Куарона «Дитя человеческое», Александра Муратова «Моонзунд» в сериале «Секретные материалы».
Музыка, жанр музыки композитора
Музыка Пендерецкого (даже сложнейшие эксперименты в области атональной музыки) всегда рассчитана на широкого слушателя и выгодно отличается от многих элитарных произведений композиторов XX века относительной доступностью музыкального языка. В произведениях атонального периода творческое высказывание Пендерецкого всегда было открыто лапидарным; в более поздних произведениях обнаруживает сложившиеся под влиянием Шостаковича серьёзность, ясный пафос и внутреннее напряжение.
Творчество Пендерецкого проникнуто идеями экуменизма. Будучи католиком, Пендерецкий нередко обращается к православной традиции («Утреня», 1970—1971; «Слава святому Даниилу, князю Московскому», 1997). Произведение написано по заказу А.С Пономарёва, директора канала ТВ-6 Москва, который познакомился с Пендерецким по инициативе Бари Алибасова[3].
С большим интересом Пендерецкий относится к русской культуре, что проявилось при создании сочинений «Слава святому Даниилу, князю Московскому» (1997), «Страсти по Иоанну» (на тексты из Библии, Булгакова и Достоевского; в настоящее время не окончено) и оратории на тексты Сергея Есенина (не окончена, точное название неизвестно).
Большинство сочинений позднего Пендерецкого написаны на заказ. Среди музыкантов, в расчёте на мастерство которых созданы произведения композитора — Мстислав Ростропович. Впрочем, необходимость следования заказам никак не ограничивает творческую свободу композитора.
Награды
- Орден Белого орла (2005 год)[4].
- Командор со звездой ордена Возрождения Польши (1993 года)[5].
- Командор ордена Возрождения Польши (1974 год)[6].
- Кавалер ордена Возрождения Польши (1964 год)[7].
- Золотая медаль «За заслуги в культуре Gloria Artis»[8]
- Командор ордена «За заслуги перед Федеративной Республикой Германия» (Германия, 1990 год)[9].
- Офицер ордена «За заслуги перед Итальянской Республикой» (Италия, 14 марта 2000 года)[10].
- Командор ордена Трёх звёзд (Латвия, 12 октября 2006 года)[11].
- Орден Почёта (Армения, 2009 год)[12].
- Австрийский почётный знак «За науку и искусство» (Австрия, 1992 год)[13].
- Орден Креста земли Марии I степени (Эстония, 14 мартa 2014 года)[14].
- Офицер ордена Великого князя Литовского Гядиминаса (Литва, 19 ноября 1998 года)[15].
- Большой крест ордена pro Merito Melitensi (Мальтийский орден, 2011 год)[16].
Признание
В 1992 году Пендерецкий был удостоен Премии Гравемайера за Адажио для большого оркестра (1989).
29 апреля 2003 года дирижёру и композитору Кшиштофу Пендерецкому было присвоено звание доктора Honoris causa Санкт-Петербургского государственного университета. 6 ноября 2008 года Гданьской Музыкальной Академией дирижёру и композитору Кшиштофу Пендерецкому было присвоено звание доктора Honoris causa.
4 июня 2010 года Харьковским университетом искусств им. Котляревского Кшиштофу Пендерецкому присвоено звание почётного доктора университета.
Сочинения
Оперы
- 1965: Самый смелый рыцарь («Najdzielniejszy z rycerzy»), опера для детей;
- 1968—1969: Дьяволы из Лудена (The Devils of Loudun) — опера в трёх актах на либретто Кшиштофа Пендерецкого по мотивам одноимённого романа Олдоса Хаксли (в 2012 г. закончена работа над новой, дополненной редакцией произведения)
- 1976—1978: Потерянный рай (Paradise Lost, Raj utracony) — священное представление в двух актах по мотивам поэмы Джона Милтона
- 1986: Чёрная маска — одноактная опера на либретто Харри Купфера и Кшиштофа Пендерецкого по мотивам драмы Герхарда Гауптмана; премьера в Венской гос. опере, 1986
- 1990—1991: Король Убю — опера-буффа в двух актах на либретто Ежи Яроцкого по мотивам драмы «Король Убю» Альфреда Жарри.
Вокально-симфонические сочинения
- 1959: Строфы для сопрано, чтеца и десяти инструментов (на слова Менандра, Софокла и др.)
- 1958: Псалмы Давида для смешанного хора и струнных (на тексты псалмов XXVIII, XXX, XLIII и CXLIII)
- 1959—1960: Wymiary czasu i ciszy («Меры времени и тишины») для 40-голосного смешанного хора (САТБ), ударных и струнных;
- 1964: Cantata in honorem Almae Matris Universitatis Iagellonicae sescentos abhinc annos fundatae для двух смешанных хоров и оркестра;
- 1963—1966: Passio Et Mors Domini Nostri Jesu Christi Secundum Lucam(«Страсти по Луке») для сопрано, баритона, баса, чтеца, хора мальчиков, трёх хоров САТБ и оркестра;
- 1967: Dies Irae — Oratorium ob memoriam in perniciei castris in Oświęcim necatorum inexstinguibilem reddendam для сопрано, тенора, баса, хора САТБ и оркестра: I. Lamentatio, II. Apocalypsis III. Apotheosis (Oratorium);
- 1970: Kosmogonia для сопрано, тенора, баса, смешанного хора и оркестра;
- 1969—1970: Utrenja I (Jutrznia — złożenie do grobu) («Положение во гроб») для сопрано, альта, тенора, баса, баса-профундо, двух смешанных хоров и оркестра;
- 1970—1971: Utrenja II (Zmartwychwstanie) («Воскресение») для сопрано, альта, тенора, баса, баса-профундо, двух смешанных хоров и оркестра;
- 1970—1973: Canticum Canticorum Salomonis («Песнь песней») для 16-голосного смешанного хора, камерного оркестра и пары танцоров (ad lib.- по усмотрению исполнителей);
- 1973—1974: Magnificat для баса-соло, вокального ансамбля, двух смешанных хоров, голосов мальчиков и оркестра: I. Magnificat, II. Fuga, III. Et misericordia eius…, IV. fecit potentiam, V. passacaglia, IV. sicut locutus est, VII. gloria;
- 1979—1980: Te Deum для сопрано, меццо-сопрано, тенора, баса, двух смешанных хоров и оркестра;
- 1980—1984: Польский реквием для четырёх солистов, смешанного хора и оркестра (отредактирован в 1993; дополнен в 2005)
- 1995: Agnus Dei для четырёх солистов, смешанного хора и оркестра;
- 1997: Слава Святому Даниилу, князю Московскому для смешанного хора и оркестра;
- 1997: Hymn do św. Adalberta («Гимн святому Адальберту») для смешанного хора и оркестра;
- 1997—1998: Credo для пяти солистов (сопрано, меццо-сопрано, альта, тенора и баса), детского и смешанного хоров и оркестра;
- 2004: Phedra для голоса, хора и оркестра;
- 2008: Drei Chinesische Lieder для баритона и оркестра;
- 2009: Кадиш для солистов, смешанного хора и оркестра;
- 2011: вокальный цикл Повеяло на меня море снов для трех солистов, смешанного хора и оркестра
Симфонии и симфониетты
- 1972—1973: Симфония № 1, премьера состоялась 19 июля 1973 года
- 1979—1980: Симфония № 2 «Рождественская»
- 1988—1995: Симфония № 3 «Мюнхенская»
- 1989: Симфония № 4 «Парижская»
- 1991—1992: Симфония № 5 «Корейская»
- 1992: Симфониетта № 1 для струнных
- 1994: Симфониетта № 2 для кларнета и струнных
- 1996: Симфония № 7 «Семь врат Иерусалима» («Siedem bram Jerozolimy») для пяти солистов, чтеца, смешанного хора и оркестра
- 2005: Симфония № 8 «Песни мимолётности» («Lieder der Vergänglichkeit») для сопрано, меццо-сопрано, баритона, хора и оркестра
- 2008: Симфониетта № 3
Оркестровая музыка
- 1959—1960: Anaklasis для 42 струнных инструментов и ударных;
- 1961—1962: Fluorescencje («Флуоресценции») для оркестра;
- 1966: De natura sonoris No. 1 для оркестра;
- 1967: Pittsburgh Ouverture для духового оркестра;
- 1971: Prélude для медных духовых, ударных и контрабасов;
- 1971: De natura sonoris No. 2 для оркестра;
- 1974: «Przebudzenie Jakuba» («Пробуждение Иакова») для оркестра;
- 1979: Adagietto из оперы «Потерянный рай» для оркестра;
- 1994: Entrata для 4-х валторн, 3-х труб, 3-х тромбонов, тубы и литавр;
- 1998: Luzerner Fanfare для 8-ми труб и ударных;
- 2003: Fanfarria Real для оркестра;
- 2003: Largo для виолончели с оркестром;
Сочинения для струнного оркестра
- 1959: Emanacje («Эманации») для двух струнных оркестров;
- 1960: Плач по жертвам Хиросимы для 52 струнных инструментов
- 1961: Полиморфия для 48 струнных инструментов
- 1962: Kanon для струнного оркестра;
- 1973: Intermezzo для 24-х струнных инструментов;
- 1996—1997: Serenade для струнного оркестра: Passacaglia (1996), Larghetto (1997)
Сочинения для джазового ансамбля
- 1971: Actions для джазового ансамбля
Концертные сочинения
- 1961: Фонограммы для флейты и камерного оркестра
- 1964: Каприччио для гобоя и 10 струнных
- 1964: Соната для виолончели с оркестром
- 1966—1967: Концерт № 1 для виолончели с оркестром (вторая редакция — 1971—1972)
- 1967: Каприччио для скрипки с оркестром
- 1971: Партита для клавесина, электрической гитары, фагота, арфы, контрабаса и оркестра (вторая редакция — 1991)
- 1976—1977: Концерт № 1 для скрипки с оркестром (вторая редакция — 1988)
- 1982: Концерт № 2 для виолончели с оркестром
- 1983: Концерт для альта (виолончели или кларнета) с оркестром
- 1992: Концерт для флейты (или кларнета) с оркестром
- 1992—1995: Концерт № 2 «Метаморфозы» («Metamorfozy») для скрипки с оркестром
- 2000: Музыка для блок-флейты, маримбы и струнных;
- 2001: Concerto Grosso № 1 для трёх виолончелей с оркестром
- 2001—2002: Концерт «Воскресение» («Resurection») для фортепиано с оркестром
- 2004: Concerto Grosso № 2 для пяти кларнетов с оркестром
- 2008: Концерт для валторны с оркестром
- 2012: Концерт для скрипки и альта с оркестром
- 2015: Концертино для трубы с оркестром
Камерные сочинения
- 1953: Соната для скрипки и фортепиано;
- 1956: 3 миниатюры для кларнета и фортепиано;
- 1959: Миниатюра для скрипки и фортепиано;
- 1960: Quartetto per archi No. 1 (I Струнный квартет);
- 1968: Каприччио для Зигфрида Пальма
- 1968: Quartetto per archi No. 2 (II Струнный квартет);
- 1980: Каприччио для тубы соло;
- 1984: Cadenza для альта соло;
- 1985—1986: Per Slava для виолончели соло;
- 1987: Prélude для кларнета соло in B;
- 1988: Der unterbrochene Gedanke для струнного квартета;
- 1990—1991: Струнное трио;
- 1993: Квартет для кларнета, скрипки, альта и виолончели;
- 1994: Divertimento для виолончели соло;
- 1999: Соната для скрипки и фортепиано № 2;
- 2000: Секстет для скрипки, альта, виолончели, кларнета, валторны и фортепиано;
- 2004: Tempo di Valse для виолончели соло;
- 2007: Серенада для трёх виолончелей;
- 2008: Каприччио для скрипки соло;
- 2008: Quartetto per archi No. 3 (III Струнный квартет);
- 2010: Violoncello totale для виолончели соло
Киномузыка
- 1964: Рукопись, найденная в Сарагосе, реж. — Войцех Хас
- 1968: Люблю тебя, люблю, реж. — Ален Рене
Электронная музыка
- 1961: Psalmus для магнитной ленты;
- 1972: Ekecheiria — музыка для магнитной ленты в честь XX Олимпийских игр
Сочинения для хора a cappella
- 1962: Stabat Mater из Страстей по Луке для трёх смешанных хоров САТБ;
- 1965: Miserere из Страстей по Луке для трёх смешанных хоров АТБ и хора мальчиков ad lib.;
- 1965: In Pulverem Mortis из Страстей по Луке для трёх смешанных хоров САТБ;
- 1972: Ecloga VIII (Vergili «Bucolica») для 6 голосов ААТБББ;
- 1981: Agnus Dei из Польского Реквиема для смешанного хора ССААТТББ;
- 1986: Иже херувимы для смешанного хора ССААТТББ на староцерковнославянский текст;
- 1987: Veni creator (Hrabanus Maurus) для смешанного хора ССААТТББ;
- 1992: Benedicamus Domino (Organum i Psalm 117) для пятиголосного мужского хора ТТТББ;
- 1993: Benedictus для смешанного хора САТБ;
- 2008: Sanctus для хора
Напишите отзыв о статье "Пендерецкий, Кшиштоф"
Примечания
- ↑ Ormianką była Eugenia Szylkiewicz, babka ze strony ojca kompozytora. Źródło: Ciągle myślę o Fedrze — wywiad z Krzysztofem Pendereckim, Rzeczpospolita, dodatek Opera Narodowa we Lwowie, 21 grudnia 2007
- ↑ [www.ashtray.ru/main/GALERY/scores.html Графические партитуры]
- ↑ [www.kommersant.ru/doc/185567 Коммерсант. Прием Пендерецкого].
- ↑ [wyborcza.pl/1,76842,3010759.html Balcerowicz i Penderecki z Orderem Orła Białego] (польск.)
- ↑ [isap.sejm.gov.pl/DetailsServlet?id=WMP19930660585 Postanowienie Prezydenta Rzeczypospolitej Polskiej z dnia 5 listopada 1993 r. o nadaniu orderów — M.P. 1993 nr 66 poz. 585] (польск.)
- ↑ Dziennik Polski, rok XXX, nr 175 (9456), s. 2. (польск.)
- ↑ Dziennik Polski, rok XX, nr 171 (6363), s. 6. (польск.)
- ↑ [www.e-teatr.pl/en/artykuly/16039.html Warszawa. Wręczono złote medale «Gloria Artis»] (польск.)
- ↑ [www.krzysztofpenderecki.eu/pl/3/242/246/Nagrody-i-wyroznienia Nagrody i wyróżnienia] (польск.)
- ↑ [www.quirinale.it/elementi/DettaglioOnorificenze.aspx?decorato=77060 Ufficiale Ordine al Merito della Repubblica Italiana Sig. Krysztof Penderecki] (итал.)
- ↑ [www.president.lv/images/modules/items/DOC/item_2069_item_1916_tzo_registrs.doc Ar Triju Zvaigžņu ordeni apbalvoto personu reģistrs apbalvošanas secībā, sākot no 2004. gada 1.oktobra] (лат.)
- ↑ [www.rian.ru/culture/20091029/191193168.html Президент Армении наградил польского композитора Орденом Почёта]
- ↑ [www.kurienwissenschaftundkunst.at/mitglieder-kunst/kurie-fuer-kunst-ausland/krzysztof-penderecki/ KURIEN FÜR WISSENSCHAFT UND KUNST] (нем.)
- ↑ [www.president.ee/et/vabariik/teenetemargid/kavaler/19057/krzysztof-eugeniusz-penderecki Teenetemärkide kavalerid] (эст.)
- ↑ Декрет от 19 ноября 1998 года № 240 [grybauskaite1.lrp.lt/lt/prezidento_veikla/apdovanojimai/apdovanojimai_256.html на сайте Президента Литвы под именем Krzysztofas PENDERECKIS] (лит.)
- ↑ [www.beethoven.org.pl/index.php/en/aktualnosci/691] (англ.)
Литература
- Никольская И. И. Кшиштоф Пендерецкий. Инструментальная музыка. Симфонии. Оперы. Очерки. М., «Композитор», 2012. — 300 стр. — ISBN 978-5-4254-0050-5
- Лаврова С. [elibrary.ru/item.asp?id=12944519 Кшиштоф Пендерецкий и «повороты судьбы» новой музыки] // Musicus. Вестник Санкт-Петербургской государственной консерватории им. Н.А. Римского-Корсакова. — Санкт-Петербург, 2007. — № 9. — С. 14-15. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=2072-0262&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 2072-0262].
- Дмитрий Евтушенко. Мастер-класс Кшиштофа Пендерецкого в Вюрцбурге// Новая Польша, 2009, № 4 (107), с.70-71
Ссылки
- [krzysztofpenderecki.eu/ Официальный сайт] (польск.) (англ.)
- [www.remusik.org/journal/interviews/3-110907/ Интервью с Кшиштофом Пендерецким, Галина Жукова — Журнал «reMusik»] Санкт-Петербургский центр современной академической музыки «реМузык.орг».
- [d-tretyakov.livejournal.com/32219.html#cutid1/ Интервью с Кшиштофом Пендерецким], Денис Третьяков — Живой Журнал
Отрывок, характеризующий Пендерецкий, Кшиштоф
Михаил Иваныч встал и пошел в кабинет. Но только что он вышел, старый князь, беспокойно оглядывавшийся, бросил салфетку и пошел сам.– Ничего то не умеют, все перепутают.
Пока он ходил, княжна Марья, Десаль, m lle Bourienne и даже Николушка молча переглядывались. Старый князь вернулся поспешным шагом, сопутствуемый Михаилом Иванычем, с письмом и планом, которые он, не давая никому читать во время обеда, положил подле себя.
Перейдя в гостиную, он передал письмо княжне Марье и, разложив пред собой план новой постройки, на который он устремил глаза, приказал ей читать вслух. Прочтя письмо, княжна Марья вопросительно взглянула на отца.
Он смотрел на план, очевидно, погруженный в свои мысли.
– Что вы об этом думаете, князь? – позволил себе Десаль обратиться с вопросом.
– Я! я!.. – как бы неприятно пробуждаясь, сказал князь, не спуская глаз с плана постройки.
– Весьма может быть, что театр войны так приблизится к нам…
– Ха ха ха! Театр войны! – сказал князь. – Я говорил и говорю, что театр войны есть Польша, и дальше Немана никогда не проникнет неприятель.
Десаль с удивлением посмотрел на князя, говорившего о Немане, когда неприятель был уже у Днепра; но княжна Марья, забывшая географическое положение Немана, думала, что то, что ее отец говорит, правда.
– При ростепели снегов потонут в болотах Польши. Они только могут не видеть, – проговорил князь, видимо, думая о кампании 1807 го года, бывшей, как казалось, так недавно. – Бенигсен должен был раньше вступить в Пруссию, дело приняло бы другой оборот…
– Но, князь, – робко сказал Десаль, – в письме говорится о Витебске…
– А, в письме, да… – недовольно проговорил князь, – да… да… – Лицо его приняло вдруг мрачное выражение. Он помолчал. – Да, он пишет, французы разбиты, при какой это реке?
Десаль опустил глаза.
– Князь ничего про это не пишет, – тихо сказал он.
– А разве не пишет? Ну, я сам не выдумал же. – Все долго молчали.
– Да… да… Ну, Михайла Иваныч, – вдруг сказал он, приподняв голову и указывая на план постройки, – расскажи, как ты это хочешь переделать…
Михаил Иваныч подошел к плану, и князь, поговорив с ним о плане новой постройки, сердито взглянув на княжну Марью и Десаля, ушел к себе.
Княжна Марья видела смущенный и удивленный взгляд Десаля, устремленный на ее отца, заметила его молчание и была поражена тем, что отец забыл письмо сына на столе в гостиной; но она боялась не только говорить и расспрашивать Десаля о причине его смущения и молчания, но боялась и думать об этом.
Ввечеру Михаил Иваныч, присланный от князя, пришел к княжне Марье за письмом князя Андрея, которое забыто было в гостиной. Княжна Марья подала письмо. Хотя ей это и неприятно было, она позволила себе спросить у Михаила Иваныча, что делает ее отец.
– Всё хлопочут, – с почтительно насмешливой улыбкой, которая заставила побледнеть княжну Марью, сказал Михаил Иваныч. – Очень беспокоятся насчет нового корпуса. Читали немножко, а теперь, – понизив голос, сказал Михаил Иваныч, – у бюра, должно, завещанием занялись. (В последнее время одно из любимых занятий князя было занятие над бумагами, которые должны были остаться после его смерти и которые он называл завещанием.)
– А Алпатыча посылают в Смоленск? – спросила княжна Марья.
– Как же с, уж он давно ждет.
Когда Михаил Иваныч вернулся с письмом в кабинет, князь в очках, с абажуром на глазах и на свече, сидел у открытого бюро, с бумагами в далеко отставленной руке, и в несколько торжественной позе читал свои бумаги (ремарки, как он называл), которые должны были быть доставлены государю после его смерти.
Когда Михаил Иваныч вошел, у него в глазах стояли слезы воспоминания о том времени, когда он писал то, что читал теперь. Он взял из рук Михаила Иваныча письмо, положил в карман, уложил бумаги и позвал уже давно дожидавшегося Алпатыча.
На листочке бумаги у него было записано то, что нужно было в Смоленске, и он, ходя по комнате мимо дожидавшегося у двери Алпатыча, стал отдавать приказания.
– Первое, бумаги почтовой, слышишь, восемь дестей, вот по образцу; золотообрезной… образчик, чтобы непременно по нем была; лаку, сургучу – по записке Михаила Иваныча.
Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»
Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Два раза покормив дорогой, к вечеру 4 го августа Алпатыч приехал в город.
По дороге Алпатыч встречал и обгонял обозы и войска. Подъезжая к Смоленску, он слышал дальние выстрелы, но звуки эти не поразили его. Сильнее всего поразило его то, что, приближаясь к Смоленску, он видел прекрасное поле овса, которое какие то солдаты косили, очевидно, на корм и по которому стояли лагерем; это обстоятельство поразило Алпатыча, но он скоро забыл его, думая о своем деле.
Все интересы жизни Алпатыча уже более тридцати лет были ограничены одной волей князя, и он никогда не выходил из этого круга. Все, что не касалось до исполнения приказаний князя, не только не интересовало его, но не существовало для Алпатыча.
Алпатыч, приехав вечером 4 го августа в Смоленск, остановился за Днепром, в Гаченском предместье, на постоялом дворе, у дворника Ферапонтова, у которого он уже тридцать лет имел привычку останавливаться. Ферапонтов двенадцать лет тому назад, с легкой руки Алпатыча, купив рощу у князя, начал торговать и теперь имел дом, постоялый двор и мучную лавку в губернии. Ферапонтов был толстый, черный, красный сорокалетний мужик, с толстыми губами, с толстой шишкой носом, такими же шишками над черными, нахмуренными бровями и толстым брюхом.
Ферапонтов, в жилете, в ситцевой рубахе, стоял у лавки, выходившей на улицу. Увидав Алпатыча, он подошел к нему.
– Добро пожаловать, Яков Алпатыч. Народ из города, а ты в город, – сказал хозяин.
– Что ж так, из города? – сказал Алпатыч.
– И я говорю, – народ глуп. Всё француза боятся.
– Бабьи толки, бабьи толки! – проговорил Алпатыч.
– Так то и я сужу, Яков Алпатыч. Я говорю, приказ есть, что не пустят его, – значит, верно. Да и мужики по три рубля с подводы просят – креста на них нет!
Яков Алпатыч невнимательно слушал. Он потребовал самовар и сена лошадям и, напившись чаю, лег спать.
Всю ночь мимо постоялого двора двигались на улице войска. На другой день Алпатыч надел камзол, который он надевал только в городе, и пошел по делам. Утро было солнечное, и с восьми часов было уже жарко. Дорогой день для уборки хлеба, как думал Алпатыч. За городом с раннего утра слышались выстрелы.
С восьми часов к ружейным выстрелам присоединилась пушечная пальба. На улицах было много народу, куда то спешащего, много солдат, но так же, как и всегда, ездили извозчики, купцы стояли у лавок и в церквах шла служба. Алпатыч прошел в лавки, в присутственные места, на почту и к губернатору. В присутственных местах, в лавках, на почте все говорили о войске, о неприятеле, который уже напал на город; все спрашивали друг друга, что делать, и все старались успокоивать друг друга.
У дома губернатора Алпатыч нашел большое количество народа, казаков и дорожный экипаж, принадлежавший губернатору. На крыльце Яков Алпатыч встретил двух господ дворян, из которых одного он знал. Знакомый ему дворянин, бывший исправник, говорил с жаром.
– Ведь это не шутки шутить, – говорил он. – Хорошо, кто один. Одна голова и бедна – так одна, а то ведь тринадцать человек семьи, да все имущество… Довели, что пропадать всем, что ж это за начальство после этого?.. Эх, перевешал бы разбойников…
– Да ну, будет, – говорил другой.
– А мне что за дело, пускай слышит! Что ж, мы не собаки, – сказал бывший исправник и, оглянувшись, увидал Алпатыча.
– А, Яков Алпатыч, ты зачем?
– По приказанию его сиятельства, к господину губернатору, – отвечал Алпатыч, гордо поднимая голову и закладывая руку за пазуху, что он делал всегда, когда упоминал о князе… – Изволили приказать осведомиться о положении дел, – сказал он.
– Да вот и узнавай, – прокричал помещик, – довели, что ни подвод, ничего!.. Вот она, слышишь? – сказал он, указывая на ту сторону, откуда слышались выстрелы.
– Довели, что погибать всем… разбойники! – опять проговорил он и сошел с крыльца.
Алпатыч покачал головой и пошел на лестницу. В приемной были купцы, женщины, чиновники, молча переглядывавшиеся между собой. Дверь кабинета отворилась, все встали с мест и подвинулись вперед. Из двери выбежал чиновник, поговорил что то с купцом, кликнул за собой толстого чиновника с крестом на шее и скрылся опять в дверь, видимо, избегая всех обращенных к нему взглядов и вопросов. Алпатыч продвинулся вперед и при следующем выходе чиновника, заложив руку зазастегнутый сюртук, обратился к чиновнику, подавая ему два письма.
– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
Категории:
- Родившиеся 23 ноября
- Родившиеся в 1933 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Дембице
- Музыканты по алфавиту
- Композиторы по алфавиту
- Композиторы Польши
- Композиторы XX века
- Композиторы XXI века
- Дирижёры по алфавиту
- Дирижёры Польши
- Дирижёры XX века
- Дирижёры XXI века
- Скрипачи по алфавиту
- Скрипачи Польши
- Скрипачи XX века
- Скрипачи XXI века
- Педагоги по алфавиту
- Музыкальные педагоги Польши
- Музыкальные педагоги XX века
- Музыкальные педагоги XXI века
- Кавалеры ордена Белого орла (Польша)
- Кавалеры Командорского креста со звездой ордена Возрождения Польши
- Кавалеры Командорского креста ордена Возрождения Польши
- Кавалеры Рыцарского креста ордена Возрождения Польши
- Кавалеры ордена Знамя Труда 1 степени
- Награждённые золотой медалью «За заслуги в культуре Gloria Artis»
- Кавалеры ордена Креста земли Марии 1 класса
- Командоры ордена «За заслуги перед Федеративной Республикой Германия»
- Командоры ордена Трёх звёзд
- Офицеры ордена «За заслуги перед Итальянской Республикой»
- Офицеры ордена Бернардо О’Хиггинса
- Офицеры ордена Великого князя Литовского Гядиминаса
- Кавалеры Австрийского почётного знака За науку и искусство
- Кавалеры Большого креста ордена pro Merito Melitensi
- Командоры французского ордена Искусств и литературы
- Командоры ордена Льва Финляндии
- Командоры ордена Культурных заслуг
- Кавалеры ордена Заслуг (Люксембург)
- Кавалеры ордена Почёта (Армения)
- Выпускники Краковской музыкальной академии
- Оперные композиторы Польши
- Преподаватели Краковской музыкальной академии
- Лауреаты премии Вольфа (искусство)
- Лауреаты Императорской премии Японии
- Лауреаты премии «Грэмми»
- Почётные доктора Вестфальского университета имени Вильгельма
- Почётные доктора Лейпцигского университета
- Почётные доктора Мадридского университета Комплутенсе
- Почётные доктора университетов Польши
- Почётные граждане городов Польши
- Члены Баварской академии изящных искусств
- Почётные доктора Мадридского автономного университета
- Преподаватели Йельского университета
- Лауреаты премии Гердера
- Авторы Реквиемов
