Кьябрера, Габриэлло

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Кьябрера»)
Перейти к: навигация, поиск

Габриэ́лло Кьябре́ра (итал. Gabriello Chiabrera; 18 июня 1552, Савона — 14 октября 1638, Савона) — наряду с Марино один из наиболее известных итальянских поэтов рубежа XVIXVII веков.





Биография

Кьябрера учился в коллеже иезуитов в Риме; общался с Паоло Мануцио (сын известного гуманиста Альда Мануция), другом Ронсара Марком-Антуаном Мюре, мыслителем-аристотеликом Спероне Сперони. В 1575 г. познакомился с Тассо. В 15791581 совершил множество криминальных выходок и чуть не стал членом бандитской шайки. В середине 1580-х вернулся в Савону, занимал ряд административных должностей, посещал с дипломатическими миссиями Геную. Многие из его стихотворений связаны были с прославлением различных княжеских династий: Савойских, Гонзага, Сфорца, Эсте, Орсини, что способствовало его социальному преуспеянию. Среди покровителей Кьябреры был и папа Урбан VIII. С 1600 г. находился на службе у великих герцогов Тосканских. С 1602 г. и до конца жизни жил у себя на родине.

Творчество

В трёх масштабных эпических поэмах Кьябреры: «Война готов» (Della guerra de’ Goti, 1582), «Флоренция» (Firenze, 1615), «Амадеида» (Amedeide, 16201635)[1], которые поэт считал наиболее существенной частью своего творчества, прослеживается упорное стремление автора избегать характерных для барокко метафор, следовать эстетической модели «Освобождённого Иерусалима» Тассо и добиться строгой классицистичности. Между тем в историю литературы Кьябрера вошёл именно как лирический (а не эпический) поэт, причём как сами избираемые им жанры, так и метрика стихов Кьябреры, и его повышенный интерес к изобразительному искусству роднят его с Марино. Лирика Кьябреры ориентирована на античные образцы — прежде всего на Пиндара, за что поэт был при жизни прозван «итальянским Пиндаром», — а также на Анакреонта, Горация и Катулла. Лирическая продукция Кьябреры чрезвычайно обширна: три тома «Канцон» (Canzone, 15861588), один «Канцонетт» (Canzonette, 1591), «Шутки и нравственные канцонетты» (Scherzi e canzonette morali, 1599), «Различные манеры тосканских стихотворений» (Le maniere de’ versi toscani, 15951599) и т. д. Все эти сборники неоднократно перекраивались автором. Стихотворения Кьябреры высоко ценились за музыкальность (в этом отношении он выглядит как предшественник Метастазио и Аркадии) и изощренную строфику. Кьябрере принадлежат также тексты для шести «музыкальных драм». В их числе наиболее известна приуроченная к торжествам по случаю бракосочетания Марии Медичи и Генриха IV аллегорическая постановка «Похищение Цефала» (Il rapimento di Cefalo, 1600) на музыку Каччини. Таким образом, он относится к числу литераторов, стоявших у истоков оперы.

Напишите отзыв о статье "Кьябрера, Габриэлло"

Примечания

  1. «Амадеида» в иносказательной форме прославляет борьбу герцога Карла Эммануила Савойского с французскими и женевскими протестантами. В 1618 г. французский писатель Оноре д’Юрфе, весьма сведущий в истории Савойи, по просьбе герцога составил отзыв на эту поэму и в целом дал ей высокую оценку.

Ссылки

  • [gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k51251p Поэма «Амадеида»] (итал.)

Литература

  • La scelta della misura : Gabriello Chiabrera: l’altro fuoco del barocco italiano. Atti del Convegno di studi su Gabriello Chiabrera nel 350. anniversario della morte. — Genova: 1993. — ISBN 88-7648-169-9.

Отрывок, характеризующий Кьябрера, Габриэлло

– Какой рыцарь? Отчего? – краснея, спросил Пьер.
– Ну, полноте, милый граф, c'est la fable de tout Moscou. Je vous admire, ma parole d'honneur. [это вся Москва знает. Право, я вам удивляюсь.]
– Штраф! Штраф! – сказал ополченец.
– Ну, хорошо. Нельзя говорить, как скучно!
– Qu'est ce qui est la fable de tout Moscou? [Что знает вся Москва?] – вставая, сказал сердито Пьер.
– Полноте, граф. Вы знаете!
– Ничего не знаю, – сказал Пьер.
– Я знаю, что вы дружны были с Натали, и потому… Нет, я всегда дружнее с Верой. Cette chere Vera! [Эта милая Вера!]
– Non, madame, [Нет, сударыня.] – продолжал Пьер недовольным тоном. – Я вовсе не взял на себя роль рыцаря Ростовой, и я уже почти месяц не был у них. Но я не понимаю жестокость…
– Qui s'excuse – s'accuse, [Кто извиняется, тот обвиняет себя.] – улыбаясь и махая корпией, говорила Жюли и, чтобы за ней осталось последнее слово, сейчас же переменила разговор. – Каково, я нынче узнала: бедная Мари Волконская приехала вчера в Москву. Вы слышали, она потеряла отца?
– Неужели! Где она? Я бы очень желал увидать ее, – сказал Пьер.
– Я вчера провела с ней вечер. Она нынче или завтра утром едет в подмосковную с племянником.
– Ну что она, как? – сказал Пьер.
– Ничего, грустна. Но знаете, кто ее спас? Это целый роман. Nicolas Ростов. Ее окружили, хотели убить, ранили ее людей. Он бросился и спас ее…
– Еще роман, – сказал ополченец. – Решительно это общее бегство сделано, чтобы все старые невесты шли замуж. Catiche – одна, княжна Болконская – другая.
– Вы знаете, что я в самом деле думаю, что она un petit peu amoureuse du jeune homme. [немножечко влюблена в молодого человека.]
– Штраф! Штраф! Штраф!
– Но как же это по русски сказать?..


Когда Пьер вернулся домой, ему подали две принесенные в этот день афиши Растопчина.
В первой говорилось о том, что слух, будто графом Растопчиным запрещен выезд из Москвы, – несправедлив и что, напротив, граф Растопчин рад, что из Москвы уезжают барыни и купеческие жены. «Меньше страху, меньше новостей, – говорилось в афише, – но я жизнью отвечаю, что злодей в Москве не будет». Эти слова в первый раз ясно ыоказали Пьеру, что французы будут в Москве. Во второй афише говорилось, что главная квартира наша в Вязьме, что граф Витгснштейн победил французов, но что так как многие жители желают вооружиться, то для них есть приготовленное в арсенале оружие: сабли, пистолеты, ружья, которые жители могут получать по дешевой цене. Тон афиш был уже не такой шутливый, как в прежних чигиринских разговорах. Пьер задумался над этими афишами. Очевидно, та страшная грозовая туча, которую он призывал всеми силами своей души и которая вместе с тем возбуждала в нем невольный ужас, – очевидно, туча эта приближалась.
«Поступить в военную службу и ехать в армию или дожидаться? – в сотый раз задавал себе Пьер этот вопрос. Он взял колоду карт, лежавших у него на столе, и стал делать пасьянс.
– Ежели выйдет этот пасьянс, – говорил он сам себе, смешав колоду, держа ее в руке и глядя вверх, – ежели выйдет, то значит… что значит?.. – Он не успел решить, что значит, как за дверью кабинета послышался голос старшей княжны, спрашивающей, можно ли войти.
– Тогда будет значить, что я должен ехать в армию, – договорил себе Пьер. – Войдите, войдите, – прибавил он, обращаясь к княжие.
(Одна старшая княжна, с длинной талией и окаменелым лидом, продолжала жить в доме Пьера; две меньшие вышли замуж.)
– Простите, mon cousin, что я пришла к вам, – сказала она укоризненно взволнованным голосом. – Ведь надо наконец на что нибудь решиться! Что ж это будет такое? Все выехали из Москвы, и народ бунтует. Что ж мы остаемся?
– Напротив, все, кажется, благополучно, ma cousine, – сказал Пьер с тою привычкой шутливости, которую Пьер, всегда конфузно переносивший свою роль благодетеля перед княжною, усвоил себе в отношении к ней.