Киси, Кэйко

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Кэйко Киси»)
Перейти к: навигация, поиск
В Википедии есть статьи о других людях с фамилией Киси.
Кэйко Киси
яп. 岸惠子
англ. Keiko Kishi
Дата рождения:

11 августа 1932(1932-08-11) (91 год)

Место рождения:

Йокогама, Япония

Гражданство:

Япония Япония

Профессия:

актриса

Карьера:

1951—2013

Награды:

премия имени
Кинуё Танака
за карьеру (1991)[1]
(2002).

IMDb:

0457204

[www.my-pro.co.jp/kishi/kishi.html Официальный сайт (яп.)]

Кэйко Киси (яп. 岸惠子 : Киси Кэйко?), англ. Keiko Kishi. Родилась 11 августа 1932 года в Йокогаме, Япония, — одна из популярных японских киноактрис второй половины XX века. Известна также как писательница и посол доброй воли ООН по проблемам народонаселения (ЮНФПА).





Биография

Ранние годы

Родившаяся в Йокогаме, Кэйко Киси там же проведёт своё детство, получив образование в средней школе для девочек. В школе девочка занималась балетом, ещё юной пристрастилась к походам в кино, позже признавшись, что особенно её впечатлил увиденный в детские годы французский фильм «Красавица и чудовище» (1946, режиссёр Жан Кокто). После окончания школы девушка поступит в балетную школу-студию «Комаки». На красивую молодую девушку кинорежиссёры обратят внимание ещё когда ей исполнится только шестнадцать, в 1949 году, когда Кэйко впервые переступит порог кинокомпании «Сётику», однако родители не дадут согласия на съёмки. Лишь через два года Кэйко получит родительское разрешение на её работу в кино[2].

Карьера в кино

В марте 1951 года Кэйко Киси подписала контракт с кинокомпанией «Сётику» и дебютировала в том же году ролью в фильме Нобору Накамуры «Прекрасная жизнь семьи»[3]. В этом фильме, снятом в жанре «сёмингэки» (англ.)русск. (семейные драмы из жизни простых людей), жанре, ставшем визитной карточкой «Сётику» юная Кэйко Киси попала в окружение блистательных звёзд японского кино тех лет. Она сыграла Нобуко, дочь Косаку и Намико Уэмура, которых на экране воплотили популярные кинозвёзды Тисю Рю и Исудзу Ямада, а их другую дочь играла не менее популярная звезда Хидэко Такаминэ. В том, 1951-м году, начинающая актриса снимется уже в семи кинолентах, а далее пойдёт по нарастающей — в 1952-м она сыграет в одиннадцати фильмах[4].

Приняв приглашение Масахиро Макино, Кэйко Киси снимется в 1952 году в фильме «Соломенная шляпа Ятаро», снятом в павильонах студии «Синтохо» (англ.)русск.. Партнёром Кэйко Киси в этой киноленте был популярный на тот момент молодой актёр Кодзи Цурута, и хотя они и до этой картины уже работали вместе на других проектах, но именно после этой совместной их работы Киси и Цурута станут любовниками, об их романе много будут писать в японских таблоидах тех лет[2]. После работы на другой студии Кэйко Киси вернётся для съёмок в родные павильоны кинокомпании «Сётику», но она уже будет настолько умна, чтобы начать диктовать свои условия хозяевам кинокомпании. Кэйко Киси добьётся, что она будет не только актрисой всецело принадлежащей компании «Сётику», но и свободно уходить для работы на съёмочных площадках других студий.

Приобрела популярность у японских кинозрителей после исполнения главной роли в фильме «Твоё имя» (1953, режиссёр Хидэо Ооба)[3], история любви в которой её партнёром был актёр Кэйдзи Сада. Фильм имел оглушительный успех в японском прокате, в результате чего на экранах появилось ещё два сиквела, в том же 1953-м к концу года на экраны вышла кинолента «Твоё имя. Часть II», а в следующем, 1954 году — «Твоё имя. Часть III». Общий доход от трёх фильмов составил более одного миллиарда йен, что было рекордной суммой по тем временам. Вскоре Кэйко Киси была названа лучшей актрисой Азии на кинофестивале в Сингапуре (1955, фильм Bomeiki, реж. Ёситаро Номура).

В апреле 1955 года закончится срок её контракта с кинокомпанией «Сётику»[2], однако актриса и в дальнейшем будет продолжать работать на съёмочной площадке студии «Офуна», входящей в холдинг кинокомпании «Сётику», однако уже на основе не долгосрочного контракта, как это было ранее, а заключая контракты на отдельные фильмы компании. На следующий год актриса снимется в «Сётику» у выдающегося режиссёра Ясудзиро Одзу в кинокартине «Ранняя весна».

В 1956 году Кэйко Киси получит предложение сняться в фильме французского режиссёра Ива Чампи «Тайфун над Нагасаки» (выпуск в прокат — 1957). Её партнёрами на экране будут знаменитые Жан Марэ и Даниэль Дарьё. В декабре 1956 года, после завершения съёмок этого фильма, Кэйко Киси и режиссёр Ив Чампи объявят о помолвке, а свадьба их состоится полгода спустя — в мае 1957 года в Париже. Одним из свидетелей на их свадьбе будет знаменитый японский писатель Ясунари Кавабата[2]. В том, 1957 году актриса как раз будет сниматься в фильме, снятом по роману Кавабаты «Снежная страна» (режиссёр Сиро Тоёда), исполнив роль Комако, одну из лучших работ Кэйко Киси периода 1950-х годов.

Из-за огромной популярности Кэйко Киси в тот период, она имела множество предложений на съёмки, большинство из которых была вынуждена отклонять. Так, например, из-за занятости на съёмках «Снежной страны», актриса отказалась от работы на не менее интересных и престижных проектах — у Ясудзиро Одзу в фильме «Токийские сумерки» и у Тадаси Имаи в «Ночном барабане»[2]. А уже переехав на постоянное место жительства к мужу в Париж, отклонила предложение от известного английского кинорежиссёра Дэвида Лина об участии в его «оскароносном» фильме «Мост через реку Квай»[2]. В сентябре 1958 года Киси в первый раз после годовалого отсутствия приедет в Японию, приняв предложение от известного кинорежиссёра Кэйсукэ Киносита на главную роль в его фильме «Лепестки на ветру» (1959).

Актриса Кэйко Киси была одним из инициаторов создания хорошо известного в нашей стране фильма «Кто вы, доктор Зорге?», поставленного её супругом Ивом Чампи в 1961 году. Вот как она об этом вспоминает в своём интервью, данном во время её визита в Москву в качестве гостя V Московского международного кинофестиваля:

Приблизительно через год после нашей женитьбы Ив Чампи искал в Париже сюжет для новой постановки. Я написала ему из Японии о советском разведчике, рассказами о котором в своё время зачитывалась. Все материалы для фильма собирались мной или с моим участием. Мне удалось, пользуясь связями, получить на два дня из архива «Дело Зорге», составленное агентами «Кампетай» — японского гестапо времён войны. Но, если хотите, главную роль в создании картины я сыграла не как её инициатор, исследователь и актриса, а как переводчик. На студии в Париже снималось только несколько сцен, основные съёмки происходили в Японии. В переводчиках недостатка не было, но я буквально всё переводила сама. Чтобы перевод был настоящим, надо хорошо знать не только слова, но и душу того и другого народа. Если этого нет, не поможет никакой словарь. Было тяжело, я изматывалась, ни на минуту не отлучаясь со съёмочной площадки, подчас теряла силы, но понимала, что участвую в большом и важном деле.

— Сборник «Экран. 1967—1968»[5].

В этом фильме актриса исполнила роль баронессы Юки Сакураи. Для работы над образом Кэйко Киси встречалась и беседовала со многими, кто знал лично Рихарда Зорге и тех, кто его окружал во время его жизни в Японии.

В этот же период Кэйко Киси исполнит интересные характерные роли в фильмах режиссёра Кона Итикавы «Младший брат» (1960) и «Десять тёмных женщин» (1961). За исполнение главной роли в «Младшем брате» Киси будет названа лучшей актрисой года по результатам награждения кинопремий «Голубая лента» и «Майнити». Творчество Кэйко Киси в 1960-е годы было преимущественно связано с независимой кинокомпанией «Ниндзин курабу»[3], где она снялась в режиссёрской работе актрисы Кинуё Танака «О-Гин-сама» (1962), а также в кинолентах Масаки Кобаяси «Наследство» (1962) и «Кайдан» (1964, новелла «Снежная женщина»). В шестидесятых Кэйко Киси, продолжавшая жить во Франции, будет много раз посещать родную Японию не только для съёмок в кино, но и для работы на телевидении, где среди прочего снимется в шести эпизодах сериала «Лимонная девушка». А занятость во французском сериале «Параллельный мир» принуждала актрису регулярно совершать перелёты между Токио и Парижем.

Заметной работой актрисы в 1970-х будет роль в успешном фильме «Обещание» (1972, режиссёр Коити Сайто). Фильм будет представлен в конкурсе международного кинофестиваля в Западном Берлине и удостоится трёх наград кинопремии «Майнити»[6]. В 1973 году Киси примет участие в одном из эпизодов самого популярного в Японии комедийного киносериала о Тора-сане «Мужчине живётся трудно. Фильм 12: Мой Тора-сан» режиссёра Ёдзи Ямады. После успеха фильма «Обещание» в японском прокате, актриса снимется ещё раз с молодым партнёром по этому фильму, Кэнъити Хагиварой, в фильме Корэёси Курахары «Двое в Амстердаме» (1975). Как одна из самых востребованных звёзд японского кинематографа будет приглашена для участия в совместном американо-японском проекте «Якудза» (1974, режиссёр Сидни Поллак), где её партнёрами будут звезда Голливуда Роберт Митчум и один из самых популярных японских киноактёров Кэн Такакура.

В последующие годы наиболее интересны будут работы актрисы в детективных фильмах режиссёра Кона Итикавы, снятых по романам Сэйси Ёкомидзо (англ.)русск. «Дьявольская считалочка» (1977) и «Пчелиная матка» (1978). За роль серийной убийцы Рики Аоти в «Дьявольской считалочке» актриса номинировалась на кинопремию Японской академии (англ.)русск.. Успешной будет и роль Цуруко Макиоки в киноленте «Мелкий снег» (1983), экранизации одноимённого романа классика японской литературы Дзюнъитиро Танидзаки, поставленной всё тем же Коном Итикавой и отмеченной множеством кинопремий как в Японии, так и за рубежом[7].

В 1990-е — 2000-е годы актриса Кэйко Киси будет всё больше задействована на телевидении, снявшись во множестве сериалов, однако будет изредка появляться и на большом экране. Примет участие в очередном кинодетективе Кона Итикавы «Убийцы в театральных масках» (1991) и в его же комедии «Мама» (2001, премии за лучшую женскую роль от Японской академии и Nikkan Sports Film Awards). В популярном в мировом прокате фильме Ёдзи Ямады «Сумрачный самурай» (2002) актриса появляется на экране буквально в кратком минутном эпизоде в заключительных кадрах, сыграв постаревшую дочь главного героя фильма, от лица которой и велось повествование. Несмотря на столь краткий эпизод Кэйко Киси попала в число номинантов на кинопремию Японской академии в категории «Лучшая актриса второго плана».

Кэйко Киси станет известна и как писательница, опубликовавшая несколько эссе: «Багровые облака в небе Парижа», «В мире песка», «Белорусские яблоки», а также серию рассказов «Ветер видел» в издательстве «Сёсэцу Синтё». Написала также автобиографическую книгу «Тридцатилетняя история», состоящую из двенадцати глав и по выходе из печати сразу же ставшую бестселлером[2].

С апреля 1996 года является послом доброй воли ООН по проблемам народонаселения (ЮНФПА), побывала во многих странах третьего мира, пропагандируя семейное планирование[2].

Личная жизнь

В первой половине 1950-х годов у Кэйко Киси был роман с популярным молодым актёром Кодзи Цурутой.

После семнадцатилетнего брака с французским режиссёром Ивом Чампи, неожиданно для всех супруги разведутся в начале 1975 года. В браке с Чампи у Кэйко Киси в 1963 году родилась дочь Дельфина Чампи, ставшая музыкантом и композитором[2].

Признание

В 1991 году на церемонии награждения кинопремии «Майнити» Кэйко Киси будет удостоена специальной премии имени Кинуё Танака за достижения в карьере[1].

В 2002 году награждена Орденом искусства и литературы французского правительства[8].

В 2009 году в Японии решили определить десятку самых красивых японских киноактрис. По результатам голосования, проведённым ведущим японским журналом «Бунгэй сюндзю[en]», в голосовании приняли участие как читатели, так и авторы журнала (всего в голосовании приняли участие 1043 человека), в десятку лучших попали: Сэцуко Хара, Саюри Ёсинага, Хидэко Такаминэ, Кинуё Танака, Сима Ивасита, Матико Кё, Исудзу Ямада, Аяко Вакао, Кэйко Киси и Сумико Фудзи[9].

Премии и номинации

Азиатско-тихоокеанский кинофестиваль
  • 2-й Азиатско-тихоокеанский кинофестиваль (1955) — приз за лучшее исполнение женской роли — в фильме Bomeiki[1].
Кинопремия «Голубая лента»
  • 11-я церемония награждения (за 1960 год) — приз за лучшую женскую роль — в фильме «Младший брат»[1].
Кинопремия «Майнити»
  • 15-я церемония награждения (за 1960 год) — приз за лучшую женскую роль — в фильме «Младший брат»[10].
  • 45-я церемония награждения (1991) — премия имени Кинуё Танака[11].
Кинопремия Японской академии[en]
  • 1978 — номинация на премию за лучшую женскую роль (за 1977 год) — в фильме «Дьявольская считалочка»[1].
  • 2002 — премия за лучшее исполнение женской роли (за 2001 год) — в фильме «Мама»[1].
  • 2003 — номинация на премию за лучшее исполнение женской роли второго плана (за 2002 год) — в фильме «Сумрачный самурай»[1].
Nikkan Sports Film Award[en]
  • 2001 — премия за лучшее исполнение женской роли — в фильме «Мама»[1].

Фильмография

Напишите отзыв о статье "Киси, Кэйко"

Комментарии

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 [www.imdb.com/name/nm0457204/awards?ref_=nm_ql_2 IMDb-Awards] (англ.)
  2. ↑ 1 2 3 4 5 6 7 8 9 [baike.baidu.com/view/261490.htm 岸惠子，日本女演员]на сайте baidu.com (кит.)
  3. ↑ 1 2 3 «Кинословарь» в двух томах (том 1: А-Л) / Под редакцией С. И. Юткевича. — М.: Советская энциклопедия, 1970. — С. 772.
  4. ↑ 1 2 [www.jmdb.ne.jp/person/p0067650.htm 岸恵子]на сайте Japanese Movie Database (JMDb) (яп.)
  5. ↑ Сборник «Экран. 1967—1968» (ежегодник) / Составители: М. Долинский и С. Черток. — М.: Искусство, 1968. — С. 157-158. — 290 с.
  6. ↑ [www.imdb.com/title/tt0224421/awards?ref_=tt_ql_4 Yakusoku (1972): Awards] на сайте IMDb (англ.)
  7. ↑ [www.imdb.com/title/tt0086242/awards?ref_=tt_ql_4 Sasame-yuki (1983): Awards]на сайте IMDb (англ.)
  8. ↑ [www.cinemasia.ru/persons/_18/_2/182.html Кэйко Киси] на сайте cinemasia.ru (рус.)
  9. ↑ [baike.baidu.com/view/1071976.htm 若尾文子（わかお あやこ)] на сайте baidu.com (кит.)
  10. ↑ [mainichi.jp/enta/cinema/mfa/etc/history/15.html Лауреаты премий за работы 1960 года] (яп.) на официальном сайте премии «Майнити»
  11. ↑ [mainichi.jp/enta/cinema/mfa/etc/history/45.html Лауреаты премий церемонии 1991 года] (яп.) на официальном сайте премии «Майнити»
  12. ↑ [www.imdb.com/name/nm0457204/ Keiko Kishi] на сайте IMDb (англ.)

Ссылки


Отрывок, характеризующий Киси, Кэйко

– Несправедливо то, что есть зло для другого человека, – сказал Пьер, с удовольствием чувствуя, что в первый раз со времени его приезда князь Андрей оживлялся и начинал говорить и хотел высказать всё то, что сделало его таким, каким он был теперь.
– А кто тебе сказал, что такое зло для другого человека? – спросил он.
– Зло? Зло? – сказал Пьер, – мы все знаем, что такое зло для себя.
– Да мы знаем, но то зло, которое я знаю для себя, я не могу сделать другому человеку, – всё более и более оживляясь говорил князь Андрей, видимо желая высказать Пьеру свой новый взгляд на вещи. Он говорил по французски. Je ne connais l dans la vie que deux maux bien reels: c'est le remord et la maladie. II n'est de bien que l'absence de ces maux. [Я знаю в жизни только два настоящих несчастья: это угрызение совести и болезнь. И единственное благо есть отсутствие этих зол.] Жить для себя, избегая только этих двух зол: вот вся моя мудрость теперь.
– А любовь к ближнему, а самопожертвование? – заговорил Пьер. – Нет, я с вами не могу согласиться! Жить только так, чтобы не делать зла, чтоб не раскаиваться? этого мало. Я жил так, я жил для себя и погубил свою жизнь. И только теперь, когда я живу, по крайней мере, стараюсь (из скромности поправился Пьер) жить для других, только теперь я понял всё счастие жизни. Нет я не соглашусь с вами, да и вы не думаете того, что вы говорите.
Князь Андрей молча глядел на Пьера и насмешливо улыбался.
– Вот увидишь сестру, княжну Марью. С ней вы сойдетесь, – сказал он. – Может быть, ты прав для себя, – продолжал он, помолчав немного; – но каждый живет по своему: ты жил для себя и говоришь, что этим чуть не погубил свою жизнь, а узнал счастие только тогда, когда стал жить для других. А я испытал противуположное. Я жил для славы. (Ведь что же слава? та же любовь к другим, желание сделать для них что нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других, и не почти, а совсем погубил свою жизнь. И с тех пор стал спокойнее, как живу для одного себя.
– Да как же жить для одного себя? – разгорячаясь спросил Пьер. – А сын, а сестра, а отец?
– Да это всё тот же я, это не другие, – сказал князь Андрей, а другие, ближние, le prochain, как вы с княжной Марьей называете, это главный источник заблуждения и зла. Le prochаin [Ближний] это те, твои киевские мужики, которым ты хочешь сделать добро.
И он посмотрел на Пьера насмешливо вызывающим взглядом. Он, видимо, вызывал Пьера.
– Вы шутите, – всё более и более оживляясь говорил Пьер. Какое же может быть заблуждение и зло в том, что я желал (очень мало и дурно исполнил), но желал сделать добро, да и сделал хотя кое что? Какое же может быть зло, что несчастные люди, наши мужики, люди такие же, как и мы, выростающие и умирающие без другого понятия о Боге и правде, как обряд и бессмысленная молитва, будут поучаться в утешительных верованиях будущей жизни, возмездия, награды, утешения? Какое же зло и заблуждение в том, что люди умирают от болезни, без помощи, когда так легко материально помочь им, и я им дам лекаря, и больницу, и приют старику? И разве не ощутительное, не несомненное благо то, что мужик, баба с ребенком не имеют дня и ночи покоя, а я дам им отдых и досуг?… – говорил Пьер, торопясь и шепелявя. – И я это сделал, хоть плохо, хоть немного, но сделал кое что для этого, и вы не только меня не разуверите в том, что то, что я сделал хорошо, но и не разуверите, чтоб вы сами этого не думали. А главное, – продолжал Пьер, – я вот что знаю и знаю верно, что наслаждение делать это добро есть единственное верное счастие жизни.
– Да, ежели так поставить вопрос, то это другое дело, сказал князь Андрей. – Я строю дом, развожу сад, а ты больницы. И то, и другое может служить препровождением времени. А что справедливо, что добро – предоставь судить тому, кто всё знает, а не нам. Ну ты хочешь спорить, – прибавил он, – ну давай. – Они вышли из за стола и сели на крыльцо, заменявшее балкон.
– Ну давай спорить, – сказал князь Андрей. – Ты говоришь школы, – продолжал он, загибая палец, – поучения и так далее, то есть ты хочешь вывести его, – сказал он, указывая на мужика, снявшего шапку и проходившего мимо их, – из его животного состояния и дать ему нравственных потребностей, а мне кажется, что единственно возможное счастье – есть счастье животное, а ты его то хочешь лишить его. Я завидую ему, а ты хочешь его сделать мною, но не дав ему моих средств. Другое ты говоришь: облегчить его работу. А по моему, труд физический для него есть такая же необходимость, такое же условие его существования, как для меня и для тебя труд умственный. Ты не можешь не думать. Я ложусь спать в 3 м часу, мне приходят мысли, и я не могу заснуть, ворочаюсь, не сплю до утра оттого, что я думаю и не могу не думать, как он не может не пахать, не косить; иначе он пойдет в кабак, или сделается болен. Как я не перенесу его страшного физического труда, а умру через неделю, так он не перенесет моей физической праздности, он растолстеет и умрет. Третье, – что бишь еще ты сказал? – Князь Андрей загнул третий палец.
– Ах, да, больницы, лекарства. У него удар, он умирает, а ты пустил ему кровь, вылечил. Он калекой будет ходить 10 ть лет, всем в тягость. Гораздо покойнее и проще ему умереть. Другие родятся, и так их много. Ежели бы ты жалел, что у тебя лишний работник пропал – как я смотрю на него, а то ты из любви же к нему его хочешь лечить. А ему этого не нужно. Да и потом,что за воображенье, что медицина кого нибудь и когда нибудь вылечивала! Убивать так! – сказал он, злобно нахмурившись и отвернувшись от Пьера. Князь Андрей высказывал свои мысли так ясно и отчетливо, что видно было, он не раз думал об этом, и он говорил охотно и быстро, как человек, долго не говоривший. Взгляд его оживлялся тем больше, чем безнадежнее были его суждения.
– Ах это ужасно, ужасно! – сказал Пьер. – Я не понимаю только – как можно жить с такими мыслями. На меня находили такие же минуты, это недавно было, в Москве и дорогой, но тогда я опускаюсь до такой степени, что я не живу, всё мне гадко… главное, я сам. Тогда я не ем, не умываюсь… ну, как же вы?…
– Отчего же не умываться, это не чисто, – сказал князь Андрей; – напротив, надо стараться сделать свою жизнь как можно более приятной. Я живу и в этом не виноват, стало быть надо как нибудь получше, никому не мешая, дожить до смерти.
– Но что же вас побуждает жить с такими мыслями? Будешь сидеть не двигаясь, ничего не предпринимая…
– Жизнь и так не оставляет в покое. Я бы рад ничего не делать, а вот, с одной стороны, дворянство здешнее удостоило меня чести избрания в предводители: я насилу отделался. Они не могли понять, что во мне нет того, что нужно, нет этой известной добродушной и озабоченной пошлости, которая нужна для этого. Потом вот этот дом, который надо было построить, чтобы иметь свой угол, где можно быть спокойным. Теперь ополчение.
– Отчего вы не служите в армии?
– После Аустерлица! – мрачно сказал князь Андрей. – Нет; покорно благодарю, я дал себе слово, что служить в действующей русской армии я не буду. И не буду, ежели бы Бонапарте стоял тут, у Смоленска, угрожая Лысым Горам, и тогда бы я не стал служить в русской армии. Ну, так я тебе говорил, – успокоиваясь продолжал князь Андрей. – Теперь ополченье, отец главнокомандующим 3 го округа, и единственное средство мне избавиться от службы – быть при нем.
– Стало быть вы служите?
– Служу. – Он помолчал немного.
– Так зачем же вы служите?
– А вот зачем. Отец мой один из замечательнейших людей своего века. Но он становится стар, и он не то что жесток, но он слишком деятельного характера. Он страшен своей привычкой к неограниченной власти, и теперь этой властью, данной Государем главнокомандующим над ополчением. Ежели бы я два часа опоздал две недели тому назад, он бы повесил протоколиста в Юхнове, – сказал князь Андрей с улыбкой; – так я служу потому, что кроме меня никто не имеет влияния на отца, и я кое где спасу его от поступка, от которого бы он после мучился.
– А, ну так вот видите!
– Да, mais ce n'est pas comme vous l'entendez, [но это не так, как вы это понимаете,] – продолжал князь Андрей. – Я ни малейшего добра не желал и не желаю этому мерзавцу протоколисту, который украл какие то сапоги у ополченцев; я даже очень был бы доволен видеть его повешенным, но мне жалко отца, то есть опять себя же.
Князь Андрей всё более и более оживлялся. Глаза его лихорадочно блестели в то время, как он старался доказать Пьеру, что никогда в его поступке не было желания добра ближнему.
– Ну, вот ты хочешь освободить крестьян, – продолжал он. – Это очень хорошо; но не для тебя (ты, я думаю, никого не засекал и не посылал в Сибирь), и еще меньше для крестьян. Ежели их бьют, секут, посылают в Сибирь, то я думаю, что им от этого нисколько не хуже. В Сибири ведет он ту же свою скотскую жизнь, а рубцы на теле заживут, и он так же счастлив, как и был прежде. А нужно это для тех людей, которые гибнут нравственно, наживают себе раскаяние, подавляют это раскаяние и грубеют от того, что у них есть возможность казнить право и неправо. Вот кого мне жалко, и для кого бы я желал освободить крестьян. Ты, может быть, не видал, а я видел, как хорошие люди, воспитанные в этих преданиях неограниченной власти, с годами, когда они делаются раздражительнее, делаются жестоки, грубы, знают это, не могут удержаться и всё делаются несчастнее и несчастнее. – Князь Андрей говорил это с таким увлечением, что Пьер невольно подумал о том, что мысли эти наведены были Андрею его отцом. Он ничего не отвечал ему.
– Так вот кого мне жалко – человеческого достоинства, спокойствия совести, чистоты, а не их спин и лбов, которые, сколько ни секи, сколько ни брей, всё останутся такими же спинами и лбами.
– Нет, нет и тысячу раз нет, я никогда не соглашусь с вами, – сказал Пьер.


Вечером князь Андрей и Пьер сели в коляску и поехали в Лысые Горы. Князь Андрей, поглядывая на Пьера, прерывал изредка молчание речами, доказывавшими, что он находился в хорошем расположении духа.
Он говорил ему, указывая на поля, о своих хозяйственных усовершенствованиях.
Пьер мрачно молчал, отвечая односложно, и казался погруженным в свои мысли.
Пьер думал о том, что князь Андрей несчастлив, что он заблуждается, что он не знает истинного света и что Пьер должен притти на помощь ему, просветить и поднять его. Но как только Пьер придумывал, как и что он станет говорить, он предчувствовал, что князь Андрей одним словом, одним аргументом уронит всё в его ученьи, и он боялся начать, боялся выставить на возможность осмеяния свою любимую святыню.
– Нет, отчего же вы думаете, – вдруг начал Пьер, опуская голову и принимая вид бодающегося быка, отчего вы так думаете? Вы не должны так думать.
– Про что я думаю? – спросил князь Андрей с удивлением.
– Про жизнь, про назначение человека. Это не может быть. Я так же думал, и меня спасло, вы знаете что? масонство. Нет, вы не улыбайтесь. Масонство – это не религиозная, не обрядная секта, как и я думал, а масонство есть лучшее, единственное выражение лучших, вечных сторон человечества. – И он начал излагать князю Андрею масонство, как он понимал его.
Он говорил, что масонство есть учение христианства, освободившегося от государственных и религиозных оков; учение равенства, братства и любви.
– Только наше святое братство имеет действительный смысл в жизни; всё остальное есть сон, – говорил Пьер. – Вы поймите, мой друг, что вне этого союза всё исполнено лжи и неправды, и я согласен с вами, что умному и доброму человеку ничего не остается, как только, как вы, доживать свою жизнь, стараясь только не мешать другим. Но усвойте себе наши основные убеждения, вступите в наше братство, дайте нам себя, позвольте руководить собой, и вы сейчас почувствуете себя, как и я почувствовал частью этой огромной, невидимой цепи, которой начало скрывается в небесах, – говорил Пьер.
Князь Андрей, молча, глядя перед собой, слушал речь Пьера. Несколько раз он, не расслышав от шума коляски, переспрашивал у Пьера нерасслышанные слова. По особенному блеску, загоревшемуся в глазах князя Андрея, и по его молчанию Пьер видел, что слова его не напрасны, что князь Андрей не перебьет его и не будет смеяться над его словами.
Они подъехали к разлившейся реке, которую им надо было переезжать на пароме. Пока устанавливали коляску и лошадей, они прошли на паром.
Князь Андрей, облокотившись о перила, молча смотрел вдоль по блестящему от заходящего солнца разливу.
– Ну, что же вы думаете об этом? – спросил Пьер, – что же вы молчите?
– Что я думаю? я слушал тебя. Всё это так, – сказал князь Андрей. – Но ты говоришь: вступи в наше братство, и мы тебе укажем цель жизни и назначение человека, и законы, управляющие миром. Да кто же мы – люди? Отчего же вы всё знаете? Отчего я один не вижу того, что вы видите? Вы видите на земле царство добра и правды, а я его не вижу.
Пьер перебил его. – Верите вы в будущую жизнь? – спросил он.
– В будущую жизнь? – повторил князь Андрей, но Пьер не дал ему времени ответить и принял это повторение за отрицание, тем более, что он знал прежние атеистические убеждения князя Андрея.
– Вы говорите, что не можете видеть царства добра и правды на земле. И я не видал его и его нельзя видеть, ежели смотреть на нашу жизнь как на конец всего. На земле, именно на этой земле (Пьер указал в поле), нет правды – всё ложь и зло; но в мире, во всем мире есть царство правды, и мы теперь дети земли, а вечно дети всего мира. Разве я не чувствую в своей душе, что я составляю часть этого огромного, гармонического целого. Разве я не чувствую, что я в этом огромном бесчисленном количестве существ, в которых проявляется Божество, – высшая сила, как хотите, – что я составляю одно звено, одну ступень от низших существ к высшим. Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше. Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был. Я чувствую, что кроме меня надо мной живут духи и что в этом мире есть правда.
– Да, это учение Гердера, – сказал князь Андрей, – но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что убеждает. Убеждает то, что видишь дорогое тебе существо, которое связано с тобой, перед которым ты был виноват и надеялся оправдаться (князь Андрей дрогнул голосом и отвернулся) и вдруг это существо страдает, мучается и перестает быть… Зачем? Не может быть, чтоб не было ответа! И я верю, что он есть…. Вот что убеждает, вот что убедило меня, – сказал князь Андрей.
– Ну да, ну да, – говорил Пьер, – разве не то же самое и я говорю!
– Нет. Я говорю только, что убеждают в необходимости будущей жизни не доводы, а то, когда идешь в жизни рука об руку с человеком, и вдруг человек этот исчезнет там в нигде, и ты сам останавливаешься перед этой пропастью и заглядываешь туда. И, я заглянул…
– Ну так что ж! вы знаете, что есть там и что есть кто то? Там есть – будущая жизнь. Кто то есть – Бог.
Князь Андрей не отвечал. Коляска и лошади уже давно были выведены на другой берег и уже заложены, и уж солнце скрылось до половины, и вечерний мороз покрывал звездами лужи у перевоза, а Пьер и Андрей, к удивлению лакеев, кучеров и перевозчиков, еще стояли на пароме и говорили.
– Ежели есть Бог и есть будущая жизнь, то есть истина, есть добродетель; и высшее счастье человека состоит в том, чтобы стремиться к достижению их. Надо жить, надо любить, надо верить, – говорил Пьер, – что живем не нынче только на этом клочке земли, а жили и будем жить вечно там во всем (он указал на небо). Князь Андрей стоял, облокотившись на перила парома и, слушая Пьера, не спуская глаз, смотрел на красный отблеск солнца по синеющему разливу. Пьер замолк. Было совершенно тихо. Паром давно пристал, и только волны теченья с слабым звуком ударялись о дно парома. Князю Андрею казалось, что это полосканье волн к словам Пьера приговаривало: «правда, верь этому».
Князь Андрей вздохнул, и лучистым, детским, нежным взглядом взглянул в раскрасневшееся восторженное, но всё робкое перед первенствующим другом, лицо Пьера.
– Да, коли бы это так было! – сказал он. – Однако пойдем садиться, – прибавил князь Андрей, и выходя с парома, он поглядел на небо, на которое указал ему Пьер, и в первый раз, после Аустерлица, он увидал то высокое, вечное небо, которое он видел лежа на Аустерлицком поле, и что то давно заснувшее, что то лучшее что было в нем, вдруг радостно и молодо проснулось в его душе. Чувство это исчезло, как скоро князь Андрей вступил опять в привычные условия жизни, но он знал, что это чувство, которое он не умел развить, жило в нем. Свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь.


Уже смерклось, когда князь Андрей и Пьер подъехали к главному подъезду лысогорского дома. В то время как они подъезжали, князь Андрей с улыбкой обратил внимание Пьера на суматоху, происшедшую у заднего крыльца. Согнутая старушка с котомкой на спине, и невысокий мужчина в черном одеянии и с длинными волосами, увидав въезжавшую коляску, бросились бежать назад в ворота. Две женщины выбежали за ними, и все четверо, оглядываясь на коляску, испуганно вбежали на заднее крыльцо.
– Это Машины божьи люди, – сказал князь Андрей. – Они приняли нас за отца. А это единственно, в чем она не повинуется ему: он велит гонять этих странников, а она принимает их.
– Да что такое божьи люди? – спросил Пьер.
Князь Андрей не успел отвечать ему. Слуги вышли навстречу, и он расспрашивал о том, где был старый князь и скоро ли ждут его.
Старый князь был еще в городе, и его ждали каждую минуту.
Князь Андрей провел Пьера на свою половину, всегда в полной исправности ожидавшую его в доме его отца, и сам пошел в детскую.
– Пойдем к сестре, – сказал князь Андрей, возвратившись к Пьеру; – я еще не видал ее, она теперь прячется и сидит с своими божьими людьми. Поделом ей, она сконфузится, а ты увидишь божьих людей. C'est curieux, ma parole. [Это любопытно, честное слово.]
– Qu'est ce que c'est que [Что такое] божьи люди? – спросил Пьер
– А вот увидишь.
Княжна Марья действительно сконфузилась и покраснела пятнами, когда вошли к ней. В ее уютной комнате с лампадами перед киотами, на диване, за самоваром сидел рядом с ней молодой мальчик с длинным носом и длинными волосами, и в монашеской рясе.
На кресле, подле, сидела сморщенная, худая старушка с кротким выражением детского лица.
– Andre, pourquoi ne pas m'avoir prevenu? [Андрей, почему не предупредили меня?] – сказала она с кротким упреком, становясь перед своими странниками, как наседка перед цыплятами.
– Charmee de vous voir. Je suis tres contente de vous voir, [Очень рада вас видеть. Я так довольна, что вижу вас,] – сказала она Пьеру, в то время, как он целовал ее руку. Она знала его ребенком, и теперь дружба его с Андреем, его несчастие с женой, а главное, его доброе, простое лицо расположили ее к нему. Она смотрела на него своими прекрасными, лучистыми глазами и, казалось, говорила: «я вас очень люблю, но пожалуйста не смейтесь над моими ». Обменявшись первыми фразами приветствия, они сели.
– А, и Иванушка тут, – сказал князь Андрей, указывая улыбкой на молодого странника.
– Andre! – умоляюще сказала княжна Марья.
– Il faut que vous sachiez que c'est une femme, [Знай, что это женщина,] – сказал Андрей Пьеру.
– Andre, au nom de Dieu! [Андрей, ради Бога!] – повторила княжна Марья.
Видно было, что насмешливое отношение князя Андрея к странникам и бесполезное заступничество за них княжны Марьи были привычные, установившиеся между ними отношения.
– Mais, ma bonne amie, – сказал князь Андрей, – vous devriez au contraire m'etre reconaissante de ce que j'explique a Pierre votre intimite avec ce jeune homme… [Но, мой друг, ты должна бы быть мне благодарна, что я объясняю Пьеру твою близость к этому молодому человеку.]
– Vraiment? [Правда?] – сказал Пьер любопытно и серьезно (за что особенно ему благодарна была княжна Марья) вглядываясь через очки в лицо Иванушки, который, поняв, что речь шла о нем, хитрыми глазами оглядывал всех.
Княжна Марья совершенно напрасно смутилась за своих. Они нисколько не робели. Старушка, опустив глаза, но искоса поглядывая на вошедших, опрокинув чашку вверх дном на блюдечко и положив подле обкусанный кусочек сахара, спокойно и неподвижно сидела на своем кресле, ожидая, чтобы ей предложили еще чаю. Иванушка, попивая из блюдечка, исподлобья лукавыми, женскими глазами смотрел на молодых людей.
– Где, в Киеве была? – спросил старуху князь Андрей.
– Была, отец, – отвечала словоохотливо старуха, – на самое Рожество удостоилась у угодников сообщиться святых, небесных тайн. А теперь из Колязина, отец, благодать великая открылась…
– Что ж, Иванушка с тобой?
– Я сам по себе иду, кормилец, – стараясь говорить басом, сказал Иванушка. – Только в Юхнове с Пелагеюшкой сошлись…
Пелагеюшка перебила своего товарища; ей видно хотелось рассказать то, что она видела.
– В Колязине, отец, великая благодать открылась.
– Что ж, мощи новые? – спросил князь Андрей.
– Полно, Андрей, – сказала княжна Марья. – Не рассказывай, Пелагеюшка.
– Ни… что ты, мать, отчего не рассказывать? Я его люблю. Он добрый, Богом взысканный, он мне, благодетель, рублей дал, я помню. Как была я в Киеве и говорит мне Кирюша юродивый – истинно Божий человек, зиму и лето босой ходит. Что ходишь, говорит, не по своему месту, в Колязин иди, там икона чудотворная, матушка пресвятая Богородица открылась. Я с тех слов простилась с угодниками и пошла…
Все молчали, одна странница говорила мерным голосом, втягивая в себя воздух.
– Пришла, отец мой, мне народ и говорит: благодать великая открылась, у матушки пресвятой Богородицы миро из щечки каплет…
– Ну хорошо, хорошо, после расскажешь, – краснея сказала княжна Марья.
– Позвольте у нее спросить, – сказал Пьер. – Ты сама видела? – спросил он.
– Как же, отец, сама удостоилась. Сияние такое на лике то, как свет небесный, а из щечки у матушки так и каплет, так и каплет…
– Да ведь это обман, – наивно сказал Пьер, внимательно слушавший странницу.
– Ах, отец, что говоришь! – с ужасом сказала Пелагеюшка, за защитой обращаясь к княжне Марье.
– Это обманывают народ, – повторил он.
– Господи Иисусе Христе! – крестясь сказала странница. – Ох, не говори, отец. Так то один анарал не верил, сказал: «монахи обманывают», да как сказал, так и ослеп. И приснилось ему, что приходит к нему матушка Печерская и говорит: «уверуй мне, я тебя исцелю». Вот и стал проситься: повези да повези меня к ней. Это я тебе истинную правду говорю, сама видела. Привезли его слепого прямо к ней, подошел, упал, говорит: «исцели! отдам тебе, говорит, в чем царь жаловал». Сама видела, отец, звезда в ней так и вделана. Что ж, – прозрел! Грех говорить так. Бог накажет, – поучительно обратилась она к Пьеру.
– Как же звезда то в образе очутилась? – спросил Пьер.
– В генералы и матушку произвели? – сказал князь Aндрей улыбаясь.
Пелагеюшка вдруг побледнела и всплеснула руками.
– Отец, отец, грех тебе, у тебя сын! – заговорила она, из бледности вдруг переходя в яркую краску.
– Отец, что ты сказал такое, Бог тебя прости. – Она перекрестилась. – Господи, прости его. Матушка, что ж это?… – обратилась она к княжне Марье. Она встала и чуть не плача стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.
– Ну что вам за охота? – сказала княжна Марья. – Зачем вы пришли ко мне?…
– Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, – сказал Пьер. – Princesse, ma parole, je n'ai pas voulu l'offenser, [Княжна, я право, не хотел обидеть ее,] я так только. Ты не думай, я пошутил, – говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину. – Ведь это я, а он так, пошутил только.
Пелагеюшка остановилась недоверчиво, но в лице Пьера была такая искренность раскаяния, и князь Андрей так кротко смотрел то на Пелагеюшку, то на Пьера, что она понемногу успокоилась.


Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Киси,_Кэйко&oldid=80292671»