Кэмпбелл, Джон, 1-й граф Лаудон
| Джон Кэмпбелл John Campbell<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
| |||
| |||
|---|---|---|---|
| 1637 — 1662 | |||
| Предшественник: | новый титул | ||
| Преемник: | Джеймс Кэмпбелл | ||
| |||
| 1641 — 1660 | |||
| Предшественник: | Джеймс Гамильтон | ||
| Преемник: | Уильям Каннингем | ||
| Рождение: | 1598 | ||
| Смерть: | 1662 | ||
| Род: | Кэмпбеллы | ||
| Отец: | сэр Джеймс Кэмпбелл из Лоэрса | ||
| Мать: | Джин Колвилль | ||
| Супруга: | Маргарет Кэмпбелл | ||
| Дети: | Маргарет, Джейн | ||
Джон Кэмпбелл (англ. John Campbell; 1598—1662), 1-й граф Лаудон (с 1637 года) — крупный шотландский политический деятель, один из инициаторов ковенантского движения и канцлер Шотландии в 1641—1660 годах.
Джон Кэмпбелл Лаудонский происходил из боковой линии дворянского рода Кэмпбеллов, глава которого носил титул графа Аргайла. Политика короля Карла I по ограничению могущества шотландской аристократии и усиление власти епископов в 1630-е годы привели Джона Кэмпбелла в ряды дворянской оппозиции королю. Уже на парламенте 1633 года Кэмпбелл примкнул к партии недовольных, пытавшихся убедить короля отказаться от церковных реформ и «восстановить» права и привилегии шотландского парламента. Рассерженный Карл I в ответ отказал Кэмпбеллу в возведении его в графское достоинство, несмотря на то, что соответствующий патент уже прошёл канцелярию короля (лишь в 1637 году Джон наконец получил титул графа Лаудона).
Это не остановило Кэмпбелла и он стал одним из тайных организаторов мятежа в Эдинбурге 23 июля 1637 года, который быстро перерос в общенациональное восстание. Вместе с Роутсом, Балмерино и Хендерсоном, Лаудон стоял у истоков ковенантского движения и принял участие в редактировании «Национального Ковенанта 1638 г.». Вскоре вся Шотландия объединилась против короля и его церковных реформ. В 1639—1640 годах шотландцы одержали победу над королевскими войсками в «Епископских войнах» и добились утверждения в Шотландии парламентарной монархии. Королевская власть была существенно ограничена, епископальное устройство ликвидировано. Лаудон принимал самое активное участие в этих событиях: так в 1639 году возглавляемый им отряд захватил королевский замок Танталлон, а в 1640 году граф обратился за помощью к Франции, что привело к аресту Лаудона.
Во время визита Карла I в Шотландию в 1641 году Лаудон был освобождён под давлением Гамильтона. Более того, король был вынужден признать завоевания ковенантеров и назначить Лаудона канцлером Шотландии. В этот период Кэмпбелл сблизился с ультра-протестантским крылом движения во главе с Аргайлом. После начала гражданской войны в Англии Лаудон поддержал стремление радикалов вступить в войну на стороне английского парламента, желая добиться утверждения пресвитерианства в качестве государственной религии Англии. Канцлер встретил сопротивление со стороны умеренных ковенантеров и роялистов во главе с Гамильтоном, которому удалось добиться преобладания в Тайном совете Шотландии. Однако генеральная ассамблея шотландской церкви поддержада идею интервенции. Уже весной 1643 года во время переговоров канцлера с королём в Оксфорде Лаудон пригрозил последнему вступлением Шотландии в войну в случае, если Карл I не обеспечит пресвитерианских реформ в Англии.
Лаудон поддержал принятие осенью 1643 года «Торжественной лиги и Ковенанта», оформившей союз Шотландии и английского парламента, и в начале 1644 года прибыл в Лондон для переговоров о церковной унификации двух британских государств и порядке оказания военной помощи английскому парламенту. Однако развитие Английской революции и установление в Англии к концу 1647 г. всевластия армии и «индепедентов», отрицательно относящихся к пресвитерианским реформам и монархии вообще, заставили Лаудона пойти на сближение с королём. 27 декабря 1647 года Лаудон, Ланарк и Лодердейл, представляющие правительство Шотландии, заключили с Карлом I Карисбрукский договор, более известный под названием «Ингейджмент», в соответствии с которым шотландцы обязались оказать поддержку королю, в том числе и путём военной интервенции, взамен на установление в Англии пресвитерианства.
«Ингейджмент» был поддержан большей частью шотландского общества, обеспокоенного скатыванием Англии к республиканизму, и был одобрен парламентом Шотландии. Но генеральная ассамблея, в которой доминировали радикалы, резко осудила уступки королю. 19 августа 1648 года шотландские войска были разбиты английской армией в битве при Престоне, а восстание ультра-протестантов в Айршире свергло правление «ингейджеров». Лаудон, однако, сохранил свой пост канцлера в новом правительстве Аргайла, успев перейти на сторону радикалов. В дальнейшем Лаудон участвовал в чистке государственного аппарата Шотландии и изгнании из него сторонников примирения с королём, боролся с Монтрозом и поддержал его казнь в 1650 году. Высадка в Шотландии Карла II в 1650 году вновь заставила Лаудона сменить политический лагерь: канцлер вошёл в состав правительства молодого короля и участвовал в его неудачной войне с Кромвелем. В 1651 году Шотландия была оккупирована английскими войсками и на долгие годы оказалась подчинена режиму Кромвеля. Лаудон был исключён из Акта об амнистии (1654 г.) из-за его сотрудничества с Карлом II и перестал играть существенную роль в шотландской политике.
Лаудон скончался вскоре после Реставрации Стюартов, в 1662 году. К этому времени благосостояние графа сильно ухудшилось, его имения в Шотландии были заложены и перезаложены. В результате его сын и наследник оказался обладателем пустого титула и вынужден был эмигрировать из страны.
Напишите отзыв о статье "Кэмпбелл, Джон, 1-й граф Лаудон"
Ссылки
- [www.thepeerage.com/p7256.htm#i72555 Джон Кэмпбелл, 1-й граф Лаудон, на сайте The Peerage.com.] (англ.)
- [www.british-civil-wars.co.uk/biog/loudoun.htm Джон Кэмпбелл, 1-й граф Лаудон, на сайте British Civil Wars.co.uk.] (англ.)
Отрывок, характеризующий Кэмпбелл, Джон, 1-й граф Лаудон
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…
Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.
