Кэри, Гарри
Поделись знанием:
Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
| Гарри Кэри | |
| англ. Harry Carey | |
 В 1919 году | |
| Имя при рождении: |
Генри ДеУитт Кэри-второй |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Место смерти: |
Лос-Анджелес, Калифорния, США |
| Гражданство: | |
| Профессия: | |
| Карьера: |
1909—1947 |
| Направление: | |
Га́рри Кэ́ри (англ. Harry Carey) — американский актёр кино, отец известного актёра Гарри Кэри-младшего.
Содержание
Биография
Генри ДеУитт Кэри-второй (настоящее имя актёра) родился 16 января 1878 года в Нью-Йорке. Отец — Генри ДеУитт Кэри, известный адвокат и судья Верховного суда Нью-Йорка[en], мать — Элла Дж. Ладлам[1].
Кэри-младший успел побывать ковбоем, железнодорожным супер-интендантом, юристом (некоторое время учился в Нью-Йоркском университете) и писателем-драматургом, но в возрасте 31 года впервые снялся в кино и остался в кинематографе на всю жизнь. В 1911 году друг Кэри, Генри Вольтхолл, познакомил его с известным режиссёром Дэвидом Гриффитом, Кэри и Гриффит плодотворно сотрудничали после этого много лет.
Гарри Кэри успешно перешёл из эры немого кино в век звукового, в 1940 году номинировался на «Оскар» в категории «Лучший актёр второго плана» за роль в фильме «Мистер Смит едет в Вашингтон», но не выиграл награды.
Гарри Кэри был женат дважды или даже трижды, но достоверная информация есть только о его последнем браке: с актрисой Олайв Кэри, с 1920 года и до самой смерти актёра в 1947 году. От этого брака у пары родилась дочь Элена и сын Гарри Кэри-младший, как и отец ставший известным актёром.
Гарри Кэри скончался 21 сентября 1947 года от сочетания рака лёгкого, хронической обструктивной болезни лёгких и коронарного тромбоза[en]. Похоронен актёр на кладбище Вудлон в семейном мавзолее.
В 1960 году Гарри Кэри получил звезду на Аллее славы Голливуда (1521, Вайн-стрит). В 1976 году актёр был включён в Зал великих актёров вестернов Национального музея наследия ковбоев и вестернов[en] в Оклахома-Сити. В 1991 году Гарри Кэри удостоился награды «Золотой ботинок»[en].
Избранная фильмография
- С полной фильмографией актёра можно ознакомиться в статье Фильмография Гарри Кэри[en]
За свою кино-карьеру длиной 38 лет Гарри Кэри снялся в 270 фильмах (около половины из них — короткометражные), в 1913—1925 годах стал сценаристом к 20 лентам, в 1914—1920 годах — продюсером 9 картин, а в 1914—1916 годах стал режиссёром четырёх фильмов.
- 1912 — Невидимый враг / An Unseen Enemy — вор
- 1912 — Друзья[en] / Friends — Боб Кайн
- 1912 — Любительница румян / The Painted Lady — прогуливающийся на Фестивале мороженого
- 1912 — Мушкетёры аллеи Пиг / The Musketeers of Pig Alley — Snapper’s Sidekick
- 1913 — Битва за Элдербуш-Галч[en] / The Battle at Elderbush Gulch
- 1914 — Юдифь из Бетулии / Judith of Bethulia — предатель-ассириец
- 1917 — Против Бродвея / Bucking Broadway — Гарри Шайенн
- 1918 — Дикие женщины / Wild Women — Гарри Шайенн
- 1919 — Оружие джентльмена[en] / A Gun Fightin' Gentleman — Гарри Шайенн
- 1921 — Дороги отчаяния / Desperate Trails — Барт Карсон
- 1924 — Пылающие сороковые[en] / The Flaming Forties — Билл Джонс
- 1931 — Рожок торговца[en] / Trader Horn — Алоизий «Рожок торговца»
- 1931 — Исчезающий легион[en] / The Vanishing Legion — «Счастливчик» Кардиган, нефтедобытчик
- 1932 — Последний из могикан[en] / The Last of the Mohicans — Натаниэль Бампо
- 1935 — Варварское побережье[en] / Barbary Coast — Джед Слокам
- 1936 — Узник острова акул / The Prisoner of Shark Island — комендант тюрьмы Форт-Джефферсон
- 1936 — Отвага — второе имя Керри[en] / Valiant Is the Word for Carrie — Фил Йонн, адвокат
- 1937 — Кид Галахад[en] / Kid Galahad — Силвер Джексон
- 1937 — Загубленные в море[en] / Souls at Sea — капитан «Уильяма Брауна»
- 1938 — Ты и я[en] / You and Me — Джером Моррис
- 1938 — Воздушный гигант[en] / Sky Giant — полковник Корнелий Стоктон
- 1939 — Мистер Смит едет в Вашингтон / Mr. Smith Goes to Washington — Президент Сената[en] США
- 1940 — Завтра и послезавтра[en] / Beyond Tomorrow — Джордж Мелтон, инженер
- 1940 — Они знали, что хотели[en] / They Knew What They Wanted — доктор
- 1941 — Ковбой с холмов[en] / The Shepherd of the Hills — Дэниэль Хоуитт
- 1941 — Парашютный батальон[en] / Parachute Battalion — мастер-сержант Билл «Грозовой фронт» Ричардс
- 1941 — Закат[en] / Sundown — Дьюи
- 1941 — Среди живущих / Among the Living — доктор Бен Сондерс
- 1942 — Негодяи / The Spoilers — Эл Декстри
- 1943 — Военно-воздушные силы / Air Force — мастер-сержант Роберт Уайт, бортинженер и командир экипажа
- 1943 — Счастливая земля[en] / Happy Land — Грэмп
- 1944 — Великий момент[en] / The Great Moment — профессор Джон Уоррен
- 1946 — Дуэль под солнцем / Duel in the Sun — Лем Смут
- 1947 — Ангел и злодей[en] / Angel and the Badman — шериф Уистфул Макклинток
- 1947 — Море травы / The Sea of Grass — Док Дж. Рейд
- 1948 — Красная река / Red River — мистер Мелвилл[2]
- 1948 — Так дорого моему сердцу[en] / So Dear to My Heart — главный судья на окружной выставке[2]
Напишите отзыв о статье "Кэри, Гарри"
Примечания
Ссылки
- [www.matineeclassics.com/celebrities/actors/harry_carey/details/ Гарри Кэри] на сайте matineeclassics.com
- [www.virtual-history.com/movie/person/6444/harry-carey Гарри Кэри] на сайте virtual-history.com
Отрывок, характеризующий Кэри, Гарри
Один вз них бежал наперерез коляске графа Растопчина. И сам граф Растопчин, и его кучер, и драгуны, все смотрели с смутным чувством ужаса и любопытства на этих выпущенных сумасшедших и в особенности на того, который подбегал к вим.Шатаясь на своих длинных худых ногах, в развевающемся халате, сумасшедший этот стремительно бежал, не спуская глаз с Растопчина, крича ему что то хриплым голосом и делая знаки, чтобы он остановился. Обросшее неровными клочками бороды, сумрачное и торжественное лицо сумасшедшего было худо и желто. Черные агатовые зрачки его бегали низко и тревожно по шафранно желтым белкам.
– Стой! Остановись! Я говорю! – вскрикивал он пронзительно и опять что то, задыхаясь, кричал с внушительными интонациями в жестами.
Он поравнялся с коляской и бежал с ней рядом.
– Трижды убили меня, трижды воскресал из мертвых. Они побили каменьями, распяли меня… Я воскресну… воскресну… воскресну. Растерзали мое тело. Царствие божие разрушится… Трижды разрушу и трижды воздвигну его, – кричал он, все возвышая и возвышая голос. Граф Растопчин вдруг побледнел так, как он побледнел тогда, когда толпа бросилась на Верещагина. Он отвернулся.
– Пош… пошел скорее! – крикнул он на кучера дрожащим голосом.
Коляска помчалась во все ноги лошадей; но долго еще позади себя граф Растопчин слышал отдаляющийся безумный, отчаянный крик, а перед глазами видел одно удивленно испуганное, окровавленное лицо изменника в меховом тулупчике.
Как ни свежо было это воспоминание, Растопчин чувствовал теперь, что оно глубоко, до крови, врезалось в его сердце. Он ясно чувствовал теперь, что кровавый след этого воспоминания никогда не заживет, но что, напротив, чем дальше, тем злее, мучительнее будет жить до конца жизни это страшное воспоминание в его сердце. Он слышал, ему казалось теперь, звуки своих слов:
«Руби его, вы головой ответите мне!» – «Зачем я сказал эти слова! Как то нечаянно сказал… Я мог не сказать их (думал он): тогда ничего бы не было». Он видел испуганное и потом вдруг ожесточившееся лицо ударившего драгуна и взгляд молчаливого, робкого упрека, который бросил на него этот мальчик в лисьем тулупе… «Но я не для себя сделал это. Я должен был поступить так. La plebe, le traitre… le bien publique», [Чернь, злодей… общественное благо.] – думал он.
У Яузского моста все еще теснилось войско. Было жарко. Кутузов, нахмуренный, унылый, сидел на лавке около моста и плетью играл по песку, когда с шумом подскакала к нему коляска. Человек в генеральском мундире, в шляпе с плюмажем, с бегающими не то гневными, не то испуганными глазами подошел к Кутузову и стал по французски говорить ему что то. Это был граф Растопчин. Он говорил Кутузову, что явился сюда, потому что Москвы и столицы нет больше и есть одна армия.
– Было бы другое, ежели бы ваша светлость не сказали мне, что вы не сдадите Москвы, не давши еще сражения: всего этого не было бы! – сказал он.
Кутузов глядел на Растопчина и, как будто не понимая значения обращенных к нему слов, старательно усиливался прочесть что то особенное, написанное в эту минуту на лице говорившего с ним человека. Растопчин, смутившись, замолчал. Кутузов слегка покачал головой и, не спуская испытующего взгляда с лица Растопчина, тихо проговорил:
– Да, я не отдам Москвы, не дав сражения.
Думал ли Кутузов совершенно о другом, говоря эти слова, или нарочно, зная их бессмысленность, сказал их, но граф Растопчин ничего не ответил и поспешно отошел от Кутузова. И странное дело! Главнокомандующий Москвы, гордый граф Растопчин, взяв в руки нагайку, подошел к мосту и стал с криком разгонять столпившиеся повозки.
В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртембергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.
Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость «le Kremlin».
Вокруг Мюрата собралась небольшая кучка людей из остававшихся в Москве жителей. Все с робким недоумением смотрели на странного, изукрашенного перьями и золотом длинноволосого начальника.
– Что ж, это сам, что ли, царь ихний? Ничево! – слышались тихие голоса.
Переводчик подъехал к кучке народа.
– Шапку то сними… шапку то, – заговорили в толпе, обращаясь друг к другу. Переводчик обратился к одному старому дворнику и спросил, далеко ли до Кремля? Дворник, прислушиваясь с недоумением к чуждому ему польскому акценту и не признавая звуков говора переводчика за русскую речь, не понимал, что ему говорили, и прятался за других.
Мюрат подвинулся к переводчику в велел спросить, где русские войска. Один из русских людей понял, чего у него спрашивали, и несколько голосов вдруг стали отвечать переводчику. Французский офицер из передового отряда подъехал к Мюрату и доложил, что ворота в крепость заделаны и что, вероятно, там засада.
– Хорошо, – сказал Мюрат и, обратившись к одному из господ своей свиты, приказал выдвинуть четыре легких орудия и обстрелять ворота.
Артиллерия на рысях выехала из за колонны, шедшей за Мюратом, и поехала по Арбату. Спустившись до конца Вздвиженки, артиллерия остановилась и выстроилась на площади. Несколько французских офицеров распоряжались пушками, расстанавливая их, и смотрели в Кремль в зрительную трубу.
В Кремле раздавался благовест к вечерне, и этот звон смущал французов. Они предполагали, что это был призыв к оружию. Несколько человек пехотных солдат побежали к Кутафьевским воротам. В воротах лежали бревна и тесовые щиты. Два ружейные выстрела раздались из под ворот, как только офицер с командой стал подбегать к ним. Генерал, стоявший у пушек, крикнул офицеру командные слова, и офицер с солдатами побежал назад.
Послышалось еще три выстрела из ворот.
Один выстрел задел в ногу французского солдата, и странный крик немногих голосов послышался из за щитов. На лицах французского генерала, офицеров и солдат одновременно, как по команде, прежнее выражение веселости и спокойствия заменилось упорным, сосредоточенным выражением готовности на борьбу и страдания. Для них всех, начиная от маршала и до последнего солдата, это место не было Вздвиженка, Моховая, Кутафья и Троицкие ворота, а это была новая местность нового поля, вероятно, кровопролитного сражения. И все приготовились к этому сражению. Крики из ворот затихли. Орудия были выдвинуты. Артиллеристы сдули нагоревшие пальники. Офицер скомандовал «feu!» [пали!], и два свистящие звука жестянок раздались один за другим. Картечные пули затрещали по камню ворот, бревнам и щитам; и два облака дыма заколебались на площади.
