Кэррадайн, Джон

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Джон Кэррадайн
John Carradine
в фильме Кровь и песок (1941)
Имя при рождении:

Ричмонд Рид Кэррадайн

Род деятельности:

актёр

Дата рождения:

5 февраля 1906(1906-02-05)

Место рождения:

Нью-Йорк, США

Дата смерти:

27 ноября 1988(1988-11-27) (82 года)

Место смерти:

Милан, Италия

Отец:

Уильям Рид Кэррадайн (William Reed Carradine)

Мать:

Женевьев Уинифред (урожденная Ричмонд) (Genevieve Winifred)

Супруга:
  • Арданелл МакКул Коснер (1935-44; развелись, 2 детей)
  • Соня Сорел (1944-56; развелись, 3 детей)
  • Дорис Рич (1957-71; её смерть)
  • Эмили Сиснерос (1975-88; его смерть)
Дети:

Джон Кэ́ррадайн[1] (наст. имя Ричмонд Рид Кэррадайн, 5 февраля 1906 — 27 ноября, 1988) — американский характёрный актёр, исполнивший роли (как правило, эпизодические и второго плана) в 340 фильмах, из которых многие являются классикой Голливуда. Был четыре раза женат, четверо его сыновей и внуков стали актёрами.





Ранняя биография

Джон Кэррадайн родился в 1906 году в Нью-Йорке в США, в семье хирурга Женевьев Уинифред и её супруга, репортера «Associated Press» Уильяма Рида Кэррадайна.[2][3] Семья жила в Пикскилле и Кингстоне, Нью-Йорк.[4] Отец Джона умер от туберкулеза, когда мальчику было два года, и его мать снова вышла замуж, за мануфактурщика по фамилии Пек (Peck), производителя бумаги «Philadelphia», который не был особо любезен с Джоном, и его воспитание все чаще основывалось на наказаниях, в том числе и физических.

Джон окончил христианскую школу в Кингстоне, а позже учился в епископальной академии в Суортморе, Пенсильвания. Именно там он натренировал свою память и поставил дикцию, выучивая наизусть и декламируя отрывки из книги «Episcopal Book of Common Prayer» (практиковалось это в качестве наказания для учеников).

Уже в возрасте 11 лет Джон решил связать свою жизнь с актёрством. Его сценический дебют состоялся в 1925 году в Новом Орлеане (это была постановка «Camille»), после чего Джон ещё на некоторое время остался с Шекспировской компанией Нового Орлеана.

В 1927 году Джон устроился работать сопровождающим грузы бананов из Далласа, штат Техас, в Лос-Анджелес, где он в конце концов сумел попасть в местный театр (под псевдонимом «Питер Ричмонд», который он взял в честь своего дяди). Там он подружился с Джоном Бэрримором и начал работать на Сесила Б. Де Милля в качестве сценографа и декоратора. В один из дней Сесил Де Милль услышал баритон Кэррадайна, и предложил Джону озвучивать роли за кадром. А ещё через какое-то время ему удалось начать работать и перед камерой.

Карьера

Первым фильмом с участием Кэррадайна-актёра стал «Tol’able David» вышедший в 1930 году. Первые его роли не были особенно большими, однако со временем Кэррадайн получал все больше и больше экранного времени.

В 1936-м он появился в биографической драме «Мария Шотландская» («Mary of Scotland») вместе с Кэтрин Хепберн, и в том же году играл вместе с Лореттой Янг в драме «Рамона» («Ramona»).

Через год актёр попал в приключенческую картину «Отважные капитаны» и криминальную драму «Агент президента» («This Is My Affair»).

Позже в тех же 1930-х вышли мюзикл «Рэгтайм Бэнд Александра» («Alexander’s Ragtime Band»), драма «Похищенный» («Kidnapped»), вестерн 1939 года «Дилижанс», а также музыкальный фильм «Три мушкетера» и детектив «Шерлок Холмс: Собака Баскервилей».

После «Дилижанса» Кэррадайн попал в обойму постоянных актёров «короля вестерна» Джона Форда. В 1940-м Кэррадайн появился у Форда в драме «Гроздья гнева», а также в вестерне «Возвращение Фрэнка Джеймса» («The Return of Frank James»).

Актёр снимался, кроме популярных и дорогих картин, и в десятках малобюджетных фильмов ужасов — так он старался заработать побольше денег для гастрольных туров своей театральной компании.

Кэррадайн утверждал, что снялся более чем в 450 фильмах, из них достоверно известны 225 кинофильмов с его участием. С учётом телефильмов количество актёрских работ возрастает до 340[5]. Кроме того, он сыграл в десятке бродвейских спектаклей, большинство которых пришлись на период 1940-х годов.

К концу 1940-х и в 1950-х Кэррадайн много снимался в телесериалах, среди которых можно выделить «Студия один» («Studio One»), «Саспенс» («Suspense»), «Театр звезд Шлица» («Schlitz Playhouse of Stars»), «Кульминация» («Climax!»).

Одной из последних значительных ролей Кэррадайна стала работа в комедийной мелодраме «Пегги Сью вышла замуж» («Peggy Sue Got Married») в 1986-м. К тому моменту за плечами актёра было более 300 картин.

Личная жизнь

Актёр был женат четыре раза. Впервые он женился в 1935-м, на Арданелл МакКул Коснер, которая стала матерью его сыновей Брюса и Дэвида. Развод состоялся в 1944-м, и в том же году Джон уже женился на актрисе по имени Соня Сорел, вместе с которой ему довелось сниматься в триллере «Синяя борода» («Bluebeard»). Брак этот окончился разводом в 1957-м, в нём появилось трое детей — Кристофер, Кит и Роберт.

На актрисе Дорис Рич Джон женился в том же 1957-м, вместе они прожили до 1964-го.

В последний раз актёр женился в 1975-м, на Эмили Сиснерос, с которой оставался до конца своей жизни.

Смерть

В последние годы жизни Джон страдал от артрита, который причинял ему много боли, однако, актёр продолжал работать. Скончался Джон Кэррадайн 27 ноября 1988 года от полиорганной недостаточности в больнице Fatebenefratelli Hospital в итальянском Милане. На момент смерти ему было 82 года.

Награды

Джон Кэррадайн имеет звезду на Голливудской Аллее Славы, а в 2003-м он был введен в Зал Славы Вестернов (Western Performers Hall of Fame) в музее Оклахомы (National Cowboy & Western Heritage Museum in Oklahoma City).

Избранная фильмография

Напишите отзыв о статье "Кэррадайн, Джон"

Примечания

  1. Согласно практической транскрипции, правильным вариантом передачи имени является Джон Кэррадин (см. [ru.forvo.com/word/john_carradine Как произносится John Carradine, язык: Английский] — Forvo, [inogolo.com/query.php?qstr=carradine&key=1 How to pronounce carradine] — inogolo, [www.loc.gov/nls/other/sayhow/abcd.html#c Say How?] — NLS/BPH).
  2. Krebs, Albin. «John Carradine, Actor, Dies; appeared in Numerous Roles», New York Times, November 29, 1988.
  3. [www.filmreference.com/film/50/John-Carradine.html Filmreference.com: John Carradine].
  4. Beaver, Jim. «John Carradine», Films in Review, October 1979.
  5. [www.imdb.com/name/nm0001017/ John Carradine — IMDb]

Ссылки

Отрывок, характеризующий Кэррадайн, Джон

– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]