Кэри, Томас

Томас Кэри
Thomas Carew
Дата рождения:	1594 или 1595
Дата смерти:	1640(1640)
Гражданство:	Великобритания Великобритания
Род деятельности:	поэт, придворный и дипломат.
Направление:	чувственная поэзия

Томас Кэри (англ. Thomas Carew; 1594 или 1595—1640) — английский поэт, придворный и дипломат.

Биография

Ранняя биография

Томас Кэри был сыном сэра Мэтью Кэри, владельца канцелярии, и его жены, Элис Ингпенни, вдовы сэра Джона Риверса, лорд-мэра Лондона. Поэт был, вероятно, третьим из одиннадцати детей. Он был рождён в Вэст Викхэм, в Лондоне, в 1594 или 1595 году. В июне 1608 года Томас Кэри поступил в Колледж Мэртон в Оксфорде. Получив степень бакалавра гуманитарных наук в 1611 году, он продолжил учёбу в Middle Temple («Средний темпл» — один из четырёх «Судебных иннов» — английских школ подготовки барристеров). Двумя годами позже его отец пожаловался сэру Дадли Карлтону на то, что его сын не справляется с учёбой. Из-за этого Томас Кэри был отправлен в Италию как член семейства сэра Дадли. Томас Кэри работал секретарём сэра Карлтона в Гааге в начале 1616 года. Тем не менее, он был уволен осенью этого года из-за ветреного характера и клеветы; очень сложно было найти другую работу. В августе 1618 года умирает его отец, и Томас поступает на службу к Эдварду Херберту, барону из Чербэри. В его сопровождении Кэри отправился во Францию в марте 1619 года. В апреле 1624 года после завершения своих дипломатических миссий он вернулся в Англию.

Расцвет. Придворная жизнь

Неплохо разбиравшийся в искусстве Карл I благоволил к Томасу Кэри, называя его одним из самых остроумных людей при дворе. Надо полагать, что в 1630 году Кэри стал «прислужником» у короля. К этому периоду следует отнести его близкую дружбу с сэром Джоном Саклингом, Бэном Джонсоном и Эдуардом Хайдом, первым графом Кларендона. Последний называл Кэрью «человеком приятного и живого ума». Джон Донн, славившийся при дворе, оказал значительное влияние на Кэри. В феврале 1633 года Coelum Britanicum — представление с масками (masque) Томаса Кэри было поставлено в банкетном зале в Уайтхолл, а затем издано в 1634 году.

Уход из жизни

Об окончании жизни Кэри мало известно. Долгое время предполагалось, что он умер в 1639 году. Это предположение было основано на том, что первому изданию его Стихотворений (Poems), опубликованному в 1640 году, казалось, был присущ посмертный характер. Но Клэредон говорит, что «после 50 лет жизни, проведённой с меньшей серьёзностью и аккуратностью, чем положено, он умер с величайшими угрызениями совести за эту вольность». Если Кэри был старше 50 лет, должно быть, он умер в 1645 году или позже, и к тому же в свет вышли последние дополнения к его Стихотворениям в третьем издании в 1651 году.

Кэри во время болезни мучали ужасы, о которых он поведал Джону Хэйлсу. Хэйлс

сказал ему, что он должен молиться, но ни в коем случае не причастит его и не освободит от наказания.

Отзывы критиков

Кэри долгое время признавали значительной фигурой в истории английской литературы. Его первые критики — в большинстве своём другие поэты — несомненно выделяли его работы. Среди многих других, двое из числа самых знаменитых писателей времени, Сэр Джон Саклинг (Sir John Suckling) и Уильям Давенант (William Davenant), отдавали должное Кэри, восхищаясь его мастерством. Тем не менее, репутация Кэри медленно, но верно ухудшалась во второй половине XVII века. Несмотря на некоторый интерес к Кэри в последующие годы, до XX века критики не возвращались к творчеству Кэри и не рассматривали его роль в истории английской литературы. Ф. Р. Ливис (Leavis) писал в 1936: «Кэри, как мне кажется, имеет претензии на больший почёт, нежели тот, который ему оказывают. Его можно поставить в один ряд с Лавлэйс (Lovelace) и Саклингом (Suckling).» Позднее, место Кэри среди поэтов-кавалеров (Cavalier poets) было переосмысленно, так же, как и его сходство с Бэном Джонсоном и Джоном Донном; «Блаженство» («A rapture») был внимательно исследован как со стороны биографической, так и выдуманной; погребальная поэзия была изучена как субжанр; свидетельства взглядов Кэри, касающихся политической иерархии, были найдены в его стихах, написанных по особым случаям; любовь и ухаживание были темами в стихотворениях из цикла Селия. К концу XX века, Кэри признали важным поэтом-представителем своего времени и мастером лирики. Согласно Эдмунду Госсу, «Стихотворения Кэри, в своих лучших проявлениях, восхитительны и по-настоящему чувственны».

Поэзия

Общее описание

Стихотворения Кэри — чувственная поэзия. Они открывают нам, как он сам сказал, «сокровищницу богатой и полной смысла мечты». На его метрический стиль повлиял Джонсон, а на воображение Донн, которым он неимоверно восхищался. У Кэрью была ясность и непосредственность в лирике, не знакомая Донну. Томас Кэри был одним из первых авторов песен кавалеров (cavalier songs), Джон Уилмот (John Wilmot) был его последователем. Поэты показывали постыдные случаи праздной жизни двора в стихах, которым зачастую была присуща редкая утончённость и чистейшая мелодия и цвет. Самое длинное стихотворение Кэри «Блаженство» («A rapture») было бы выше оценено, если бы богатая фантазия была обуздана сдержанностью вкуса. Наградой его потомкам стало то, что поэзия Кэрью была исследована такими критиками XIX века, как Чарльз Нивз (Charles Neaves), который даже спустя два столетия считал, что поэзия Кэри находится на «чувственной» грани приличия.

Сборник «Стихотворения»

«Стихотворения» («Poems») Томаса Кэри — это сборник стихотворений, песен, пасторалей, поэтических диалогов, элегий и стихотворений, написанных по особому случаю. Большинство стихотворений небольшие, самое длинное из них «Блаженство» («A Rapture») содержит 166 строк, больше половины других содержат меньше 50 строк. Основное место в наследии Кэри занимает любовная лирика. Самим пониманием любви Кэри больше обязан Джону Донну, автору элегий и других стихотворений в стиле Овидия, чем Джонсону, хотя и тут он по-своему переосмысливает традицию Донна. Несколько стихотворений, включая «An Elegy upon the death ot the Deane of Pauls, Dr. John Donne», — дань памяти. Другие, в частности «To Saxham» прославляют загородную жизнь, и несколько отмечают такие события, как успешная постановка пьесы («To my worthy Friend, M. D’Avenant, upon his Excellent Play, The Iust Italian») или свадьба друзей («On the Marriage of T. K. and C. C. the Morning Stormie»). Многие песни и стихи адресованы женщине, о которой до сих пор нет никаких сведений- Селии. Селия, очевидно, была возлюбленной Кэрью многие годы. Стихотворения к Селии говорят о настойчивых ухаживаниях, о том, что нужно «ловить мгновение».

Физические удовольствия любви также отмечаются: «Блаженство» («A Rapture») графически описывает сексуальный контакт через аналогию, эвфемизм, парадокс, в то время как «Любовные ухаживания» («Loves Courtship») говорит о раннем лишении невинности. Ряд стихотворений Кэрью сосредоточены на теме поэзии как таковой. Его элегия к Джону Донну была оценена как шедевр критики, а также как выдающийся проницательный анализ метафизических характеристик литературной деятельности Донна. Томас Кэри в своей элегии на смерть Джона Донна назвал его «королём, правившим по своему произволению всемирной монархией ума». Английский поэт и сценарист Бэн Джонсон — это тема другого критического стиха «To Ben Johnson, Upon Occasion of His Ode of Defiance Annext to His Play of The New Inne». Это стихотворение, как и элегия к Донну, затрагивает тему стиля смысла литературной деятельности автора, а также личные его качества. Среди стихотворений Кэри «по случаю» известны его обращения к любительницам моды, похвала великодушия, похоронные песни по поводу смерти друзей или известных людей, таких как король Швеции Густав Адольф.

Литература

• Карю, Томас // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [www.poetryfoundation.org/archive/poet.html?id=81305 Стихотворения Томаса Кэрью в оригинале на poetryfoundation.org]
• [theotherpages.org/poems/poem-cd.html#carew Томас Кэрью на Poet’s Corner]
• [englishpoetry/F_Carew.html Томас Кэри — биографическая справка и переводы Александра Лукьянова]

• Эта статья (раздел) содержит текст, взятый (переведённый) из одиннадцатого издания энциклопедии «Британника», перешедшего в общественное достояние.

Отрывок, характеризующий Кэри, Томас

– Вот вздор, глупости, вранье – сказал Николай и подумал: «Что за прелесть эта моя Наташа! Такого другого друга у меня нет и не будет. Зачем ей выходить замуж, всё бы с ней ездили!»
«Экая прелесть этот Николай!» думала Наташа. – А! еще огонь в гостиной, – сказала она, указывая на окна дома, красиво блестевшие в мокрой, бархатной темноте ночи.


Граф Илья Андреич вышел из предводителей, потому что эта должность была сопряжена с слишком большими расходами. Но дела его всё не поправлялись. Часто Наташа и Николай видели тайные, беспокойные переговоры родителей и слышали толки о продаже богатого, родового Ростовского дома и подмосковной. Без предводительства не нужно было иметь такого большого приема, и отрадненская жизнь велась тише, чем в прежние годы; но огромный дом и флигеля всё таки были полны народом, за стол всё так же садилось больше человек. Всё это были свои, обжившиеся в доме люди, почти члены семейства или такие, которые, казалось, необходимо должны были жить в доме графа. Таковы были Диммлер – музыкант с женой, Иогель – танцовальный учитель с семейством, старушка барышня Белова, жившая в доме, и еще многие другие: учителя Пети, бывшая гувернантка барышень и просто люди, которым лучше или выгоднее было жить у графа, чем дома. Не было такого большого приезда как прежде, но ход жизни велся тот же, без которого не могли граф с графиней представить себе жизни. Та же была, еще увеличенная Николаем, охота, те же 50 лошадей и 15 кучеров на конюшне, те же дорогие подарки в именины, и торжественные на весь уезд обеды; те же графские висты и бостоны, за которыми он, распуская всем на вид карты, давал себя каждый день на сотни обыгрывать соседям, смотревшим на право составлять партию графа Ильи Андреича, как на самую выгодную аренду.
Граф, как в огромных тенетах, ходил в своих делах, стараясь не верить тому, что он запутался и с каждым шагом всё более и более запутываясь и чувствуя себя не в силах ни разорвать сети, опутавшие его, ни осторожно, терпеливо приняться распутывать их. Графиня любящим сердцем чувствовала, что дети ее разоряются, что граф не виноват, что он не может быть не таким, каким он есть, что он сам страдает (хотя и скрывает это) от сознания своего и детского разорения, и искала средств помочь делу. С ее женской точки зрения представлялось только одно средство – женитьба Николая на богатой невесте. Она чувствовала, что это была последняя надежда, и что если Николай откажется от партии, которую она нашла ему, надо будет навсегда проститься с возможностью поправить дела. Партия эта была Жюли Карагина, дочь прекрасных, добродетельных матери и отца, с детства известная Ростовым, и теперь богатая невеста по случаю смерти последнего из ее братьев.
Графиня писала прямо к Карагиной в Москву, предлагая ей брак ее дочери с своим сыном и получила от нее благоприятный ответ. Карагина отвечала, что она с своей стороны согласна, что всё будет зависеть от склонности ее дочери. Карагина приглашала Николая приехать в Москву.
Несколько раз, со слезами на глазах, графиня говорила сыну, что теперь, когда обе дочери ее пристроены – ее единственное желание состоит в том, чтобы видеть его женатым. Она говорила, что легла бы в гроб спокойной, ежели бы это было. Потом говорила, что у нее есть прекрасная девушка на примете и выпытывала его мнение о женитьбе.
В других разговорах она хвалила Жюли и советовала Николаю съездить в Москву на праздники повеселиться. Николай догадывался к чему клонились разговоры его матери, и в один из таких разговоров вызвал ее на полную откровенность. Она высказала ему, что вся надежда поправления дел основана теперь на его женитьбе на Карагиной.
– Что ж, если бы я любил девушку без состояния, неужели вы потребовали бы, maman, чтобы я пожертвовал чувством и честью для состояния? – спросил он у матери, не понимая жестокости своего вопроса и желая только выказать свое благородство.
– Нет, ты меня не понял, – сказала мать, не зная, как оправдаться. – Ты меня не понял, Николинька. Я желаю твоего счастья, – прибавила она и почувствовала, что она говорит неправду, что она запуталась. – Она заплакала.
– Маменька, не плачьте, а только скажите мне, что вы этого хотите, и вы знаете, что я всю жизнь свою, всё отдам для того, чтобы вы были спокойны, – сказал Николай. Я всем пожертвую для вас, даже своим чувством.
Но графиня не так хотела поставить вопрос: она не хотела жертвы от своего сына, она сама бы хотела жертвовать ему.
– Нет, ты меня не понял, не будем говорить, – сказала она, утирая слезы.
«Да, может быть, я и люблю бедную девушку, говорил сам себе Николай, что ж, мне пожертвовать чувством и честью для состояния? Удивляюсь, как маменька могла мне сказать это. Оттого что Соня бедна, то я и не могу любить ее, думал он, – не могу отвечать на ее верную, преданную любовь. А уж наверное с ней я буду счастливее, чем с какой нибудь куклой Жюли. Пожертвовать своим чувством я всегда могу для блага своих родных, говорил он сам себе, но приказывать своему чувству я не могу. Ежели я люблю Соню, то чувство мое сильнее и выше всего для меня».
Николай не поехал в Москву, графиня не возобновляла с ним разговора о женитьбе и с грустью, а иногда и озлоблением видела признаки всё большего и большего сближения между своим сыном и бесприданной Соней. Она упрекала себя за то, но не могла не ворчать, не придираться к Соне, часто без причины останавливая ее, называя ее «вы», и «моя милая». Более всего добрая графиня за то и сердилась на Соню, что эта бедная, черноглазая племянница была так кротка, так добра, так преданно благодарна своим благодетелям, и так верно, неизменно, с самоотвержением влюблена в Николая, что нельзя было ни в чем упрекнуть ее.
Николай доживал у родных свой срок отпуска. От жениха князя Андрея получено было 4 е письмо, из Рима, в котором он писал, что он уже давно бы был на пути в Россию, ежели бы неожиданно в теплом климате не открылась его рана, что заставляет его отложить свой отъезд до начала будущего года. Наташа была так же влюблена в своего жениха, так же успокоена этой любовью и так же восприимчива ко всем радостям жизни; но в конце четвертого месяца разлуки с ним, на нее начинали находить минуты грусти, против которой она не могла бороться. Ей жалко было самое себя, жалко было, что она так даром, ни для кого, пропадала всё это время, в продолжение которого она чувствовала себя столь способной любить и быть любимой.
В доме Ростовых было невесело.


Пришли святки, и кроме парадной обедни, кроме торжественных и скучных поздравлений соседей и дворовых, кроме на всех надетых новых платьев, не было ничего особенного, ознаменовывающего святки, а в безветренном 20 ти градусном морозе, в ярком ослепляющем солнце днем и в звездном зимнем свете ночью, чувствовалась потребность какого нибудь ознаменования этого времени.
На третий день праздника после обеда все домашние разошлись по своим комнатам. Было самое скучное время дня. Николай, ездивший утром к соседям, заснул в диванной. Старый граф отдыхал в своем кабинете. В гостиной за круглым столом сидела Соня, срисовывая узор. Графиня раскладывала карты. Настасья Ивановна шут с печальным лицом сидел у окна с двумя старушками. Наташа вошла в комнату, подошла к Соне, посмотрела, что она делает, потом подошла к матери и молча остановилась.
– Что ты ходишь, как бесприютная? – сказала ей мать. – Что тебе надо?
– Его мне надо… сейчас, сию минуту мне его надо, – сказала Наташа, блестя глазами и не улыбаясь. – Графиня подняла голову и пристально посмотрела на дочь.
– Не смотрите на меня. Мама, не смотрите, я сейчас заплачу.
– Садись, посиди со мной, – сказала графиня.
– Мама, мне его надо. За что я так пропадаю, мама?… – Голос ее оборвался, слезы брызнули из глаз, и она, чтобы скрыть их, быстро повернулась и вышла из комнаты. Она вышла в диванную, постояла, подумала и пошла в девичью. Там старая горничная ворчала на молодую девушку, запыхавшуюся, с холода прибежавшую с дворни.
– Будет играть то, – говорила старуха. – На всё время есть.