Кэстль, Джон

Джон Кэстль
англ. John Castle / нем. Jan Cassel
Род деятельности:	художник
Место рождения:	Гамбург

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Джон Кэстль (также известен как Ян (Яган, Иоганн) Кассель; Cassel Jean (Jan, Johann), Джон Касл) — художник XVIII века, автор исторического дневника с иллюстрациями, являющегося важным источником по истории и культуре казахов Младшего жуза первой половины XVIII века, а также ценен своими сведениями о работе Оренбургской экспедиции в России и Казахстане.

Биография

Сведения о биографии Кэстля весьма скудны. Предположительно британо-прусского происхождения, уроженец Гамбурга.

В 1734 году заключил контракт о службе с Академией наук Российской империи. Работал рисовальщиком в составе Оренбургской экспедиции И. К. Кирилова. Также должен был обучать трёх русских учеников. В архивах Академии наук сохранился документ:

«В прошлом 734-м году июля 16-го принят в службу Ея Императорского величества в Оренбургскую экспедицию живописного художества мастер гамбургец Яган Кассель, по контракту, на три года, который обязался между прочими делами обучать малярному художеству трех человек. Чего ради и присланы ученики Михайла Некрасов, Алексей Малиновкин, Иван Шерешперов, но токмо де, за всегдашними походами, в упомянутом художестве совершенного обучения от него, Касселя, оные ученики не получили»

Ученики были приняты для обучения в Академию, и поручены тамошним учителям: «в рисовании Вортману, в малевании — Гзелю». А Кэстль продолжил работу в экспедиции. Он присутствовал при закладке Оренбургской (Орской) крепости в 1735 году.

Во время работы в экспедиции вёл дневник, который сопровождался 13 иллюстрациями, в том числе видом Орской крепости «о четырёх бастионах». Собрал коллекцию местных камней: агат, зелёная яшма, изумруд, колчедан и другие.

В 1736 году с двухнедельным визитом посетил Абулхайр-хана, вёл с ним переговоры от имении российского правительства. Эту путешествие было совершено по практически неизведанной территории в ходе смуты, вызванной башкирским восстанием. В дальнейшем И. Кириллов планировал отправить Кэстля в качестве русского посла в Индию, однако предложенное через П. И. Рычкова жалование (800 рублей в год) того не устроило.

Собрал коллекцию местных камней: агат, зелёная яшма, изумруд, колчедан и другие. 16 октября 1737 по истечении срока контракта Кэстль был уволен, но новый глава экспедиции Василий Татищев заключил с Кэстлем новый контракт, по истечении которого 28 июня 1739 года вновь был уволен с почестями.

После 1741 года его судьба неизвестна.

Дневник

Во время своей работы в экспедиции Джон Кэстль вёл дневник, в который записывал свои впечатления от мест, людей и обычаев, иногда сопровождая иллюстрациями. В дневнике присутствует обширная информация о политических взаимоотношениях между Российской империей и Младшим жузом, о географии и этнографии Казахстана, об сложностях отношений между русскими и иностранными членами экспедиции. В 1741 году Кэстль дополнил его различными материалами и передал русскому правительству, сопроводив письмом на имя императора:

данный дневник составлен с целью стать публичным свидетельством моей верности В. императ. велич. и государству, коим я себя с глубочайшей покорностью посвятил… В Дневнике речь идет о совершенно достоверных событиях, правдивость которых становится ещё более явной в сравнении с отчетом, находящимся в Оренбургской канцелярии. Я только сожалею, что к данному сочинению не могу присовокупить оригиналы рисунков и чертежей, изображающих восточные народы и другие достойные внимания вещи, которые я оставил в упомянутой Оренбургской канцелярии. Я прошу милостивого дозволения передать с глубочайшей покорностью не только копии этих рисунков, но и ещё пять оригинальных портретов, на которых я изобразил с большим сходством хана Абул Гейера, находящегося в Оренбурге сына хана — Ерали султана, знаменитого военачальника башкир — Алдара, дочь Алдара, а также татарского мурзу, который является переводчиком. Я хотел бы ещё добавить, что я, находясь у этих диких народов, намеревался сделать все возможное для блага Российской империи. Эти портреты я прошу милостиво принять от меня для развлечения и удивления: они ведь за неимением кистей написаны только пальцем и рукою

— Джон Кэстль. Дневник путешествия в году 1736-м из Оренбурга к Абулхаиру, хану киргиз-кайсацкой орды: перевод с немецкого Вольфганга Штаркенберга. — Алматы: Жибек жолы, 1998. — С. 8—10. — 152 с.

После дворцового переворота 1741 года оригинал этого отчёта и одна его копия попали в Вольфенбюттель, где хранятся до сих пор: один из экземпляров — в государственном архиве Вольфенбюттеля, второй — в Библиотеке герцога Августа. Русский учёный Нил Попов в 1861 году писал, что два экземпляра дневника Кэстля хранятся в Москве в архиве МИД под названием «Jurnal der 1736 a. Orenburg nvch dem Abul-Gair-Chan der Kirgis-Kaijsacken Horda aus freyem Willen zu des Reiches, Besten höchst-nöthig unternommene Reisse, glüklich abgeleget durch Jogann Castle, Kunstmahler bey der Kayserl. Orenburgschen Expedition»

Впервые отчёт о путешествии был издан в Риге в 1784 году на немецком языке в сборнике материалов по истории России, но в дальнейшем на долгие годы остался без внимания.

В 1958 году советский историк Матвиевский обнаружил его и описал, кратко изложив содержание. С тех пор исторический, этнографический и географический документ привлёк внимание учёных. В 1996 году был опубликован казахский перевод дневника, в 1998 году — русский, в 2014 планируется выход английского.

Картины

Оставил после себя зарисовки панорамы Уфы. Портреты башкир, выполненные Кэстлем в эскизной манере на пергаменте, натянутом на доску, хранятся в Третьяковской галерее и Русском музее.

Джон Кэстль стал первым художником-пастелистом в Башкирии. Также оставил первое достоверное изображение Самары. Также он стал одним из первых художников-графиков Казахстана. С его дневником были опубликованы его работы: «Портрет хана Абулхаира», «Аудиенция Кэстля у хана», «Приветствие казахов», «Перекочевка казахской семьи».

По мнению современных казахстанских историков, рисунки Джона Кэстля, именуемые в музеях "Башкир" и "Молодой башкир" на самом деле являются прижизненными потретами хана Младшего жуза Абулхаира и его сына Ералы.

Литература

• [history.opck.org/lichnosti/k/2451-kestl-dzhon.html Кэстль Джон. Статья из «Орской биографической энциклопедия», составитель П. С. Коровин. Оренбург: ОАО "ИПК «Южный Урал», 2005. — 336 с.]

Отрывок, характеризующий Кэстль, Джон

– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.
Не сходя с этого места и не выпустив ни одного заряда, полк потерял здесь еще третью часть своих людей. Спереди и в особенности с правой стороны, в нерасходившемся дыму, бубухали пушки и из таинственной области дыма, застилавшей всю местность впереди, не переставая, с шипящим быстрым свистом, вылетали ядра и медлительно свистевшие гранаты. Иногда, как бы давая отдых, проходило четверть часа, во время которых все ядра и гранаты перелетали, но иногда в продолжение минуты несколько человек вырывало из полка, и беспрестанно оттаскивали убитых и уносили раненых.
С каждым новым ударом все меньше и меньше случайностей жизни оставалось для тех, которые еще не были убиты. Полк стоял в батальонных колоннах на расстоянии трехсот шагов, но, несмотря на то, все люди полка находились под влиянием одного и того же настроения. Все люди полка одинаково были молчаливы и мрачны. Редко слышался между рядами говор, но говор этот замолкал всякий раз, как слышался попавший удар и крик: «Носилки!» Большую часть времени люди полка по приказанию начальства сидели на земле. Кто, сняв кивер, старательно распускал и опять собирал сборки; кто сухой глиной, распорошив ее в ладонях, начищал штык; кто разминал ремень и перетягивал пряжку перевязи; кто старательно расправлял и перегибал по новому подвертки и переобувался. Некоторые строили домики из калмыжек пашни или плели плетеночки из соломы жнивья. Все казались вполне погружены в эти занятия. Когда ранило и убивало людей, когда тянулись носилки, когда наши возвращались назад, когда виднелись сквозь дым большие массы неприятелей, никто не обращал никакого внимания на эти обстоятельства. Когда же вперед проезжала артиллерия, кавалерия, виднелись движения нашей пехоты, одобрительные замечания слышались со всех сторон. Но самое большое внимание заслуживали события совершенно посторонние, не имевшие никакого отношения к сражению. Как будто внимание этих нравственно измученных людей отдыхало на этих обычных, житейских событиях. Батарея артиллерии прошла пред фронтом полка. В одном из артиллерийских ящиков пристяжная заступила постромку. «Эй, пристяжную то!.. Выправь! Упадет… Эх, не видят!.. – по всему полку одинаково кричали из рядов. В другой раз общее внимание обратила небольшая коричневая собачонка с твердо поднятым хвостом, которая, бог знает откуда взявшись, озабоченной рысцой выбежала перед ряды и вдруг от близко ударившего ядра взвизгнула и, поджав хвост, бросилась в сторону. По всему полку раздалось гоготанье и взвизги. Но развлечения такого рода продолжались минуты, а люди уже более восьми часов стояли без еды и без дела под непроходящим ужасом смерти, и бледные и нахмуренные лица все более бледнели и хмурились.
Князь Андрей, точно так же как и все люди полка, нахмуренный и бледный, ходил взад и вперед по лугу подле овсяного поля от одной межи до другой, заложив назад руки и опустив голову. Делать и приказывать ему нечего было. Все делалось само собою. Убитых оттаскивали за фронт, раненых относили, ряды смыкались. Ежели отбегали солдаты, то они тотчас же поспешно возвращались. Сначала князь Андрей, считая своею обязанностью возбуждать мужество солдат и показывать им пример, прохаживался по рядам; но потом он убедился, что ему нечему и нечем учить их. Все силы его души, точно так же как и каждого солдата, были бессознательно направлены на то, чтобы удержаться только от созерцания ужаса того положения, в котором они были. Он ходил по лугу, волоча ноги, шаршавя траву и наблюдая пыль, которая покрывала его сапоги; то он шагал большими шагами, стараясь попадать в следы, оставленные косцами по лугу, то он, считая свои шаги, делал расчеты, сколько раз он должен пройти от межи до межи, чтобы сделать версту, то ошмурыгывал цветки полыни, растущие на меже, и растирал эти цветки в ладонях и принюхивался к душисто горькому, крепкому запаху. Изо всей вчерашней работы мысли не оставалось ничего. Он ни о чем не думал. Он прислушивался усталым слухом все к тем же звукам, различая свистенье полетов от гула выстрелов, посматривал на приглядевшиеся лица людей 1 го батальона и ждал. «Вот она… эта опять к нам! – думал он, прислушиваясь к приближавшемуся свисту чего то из закрытой области дыма. – Одна, другая! Еще! Попало… Он остановился и поглядел на ряды. „Нет, перенесло. А вот это попало“. И он опять принимался ходить, стараясь делать большие шаги, чтобы в шестнадцать шагов дойти до межи.
Свист и удар! В пяти шагах от него взрыло сухую землю и скрылось ядро. Невольный холод пробежал по его спине. Он опять поглядел на ряды. Вероятно, вырвало многих; большая толпа собралась у 2 го батальона.
– Господин адъютант, – прокричал он, – прикажите, чтобы не толпились. – Адъютант, исполнив приказание, подходил к князю Андрею. С другой стороны подъехал верхом командир батальона.
– Берегись! – послышался испуганный крик солдата, и, как свистящая на быстром полете, приседающая на землю птичка, в двух шагах от князя Андрея, подле лошади батальонного командира, негромко шлепнулась граната. Лошадь первая, не спрашивая того, хорошо или дурно было высказывать страх, фыркнула, взвилась, чуть не сронив майора, и отскакала в сторону. Ужас лошади сообщился людям.
– Ложись! – крикнул голос адъютанта, прилегшего к земле. Князь Андрей стоял в нерешительности. Граната, как волчок, дымясь, вертелась между ним и лежащим адъютантом, на краю пашни и луга, подле куста полыни.
«Неужели это смерть? – думал князь Андрей, совершенно новым, завистливым взглядом глядя на траву, на полынь и на струйку дыма, вьющуюся от вертящегося черного мячика. – Я не могу, я не хочу умереть, я люблю жизнь, люблю эту траву, землю, воздух… – Он думал это и вместе с тем помнил о том, что на него смотрят.
– Стыдно, господин офицер! – сказал он адъютанту. – Какой… – он не договорил. В одно и то же время послышался взрыв, свист осколков как бы разбитой рамы, душный запах пороха – и князь Андрей рванулся в сторону и, подняв кверху руку, упал на грудь.
Несколько офицеров подбежало к нему. С правой стороны живота расходилось по траве большое пятно крови.
Вызванные ополченцы с носилками остановились позади офицеров. Князь Андрей лежал на груди, опустившись лицом до травы, и, тяжело, всхрапывая, дышал.
– Ну что стали, подходи!
Мужики подошли и взяли его за плечи и ноги, но он жалобно застонал, и мужики, переглянувшись, опять отпустили его.
– Берись, клади, всё одно! – крикнул чей то голос. Его другой раз взяли за плечи и положили на носилки.
– Ах боже мой! Боже мой! Что ж это?.. Живот! Это конец! Ах боже мой! – слышались голоса между офицерами. – На волосок мимо уха прожужжала, – говорил адъютант. Мужики, приладивши носилки на плечах, поспешно тронулись по протоптанной ими дорожке к перевязочному пункту.