Кэхилл, Мартин

Мартин Кэхилл
англ. Martin Cahill
Преступления

Мартин Кэхилл, прозвище Генерал (23 мая 1949 года — 18 августа 1994) — ирландский преступник из Дублина.

Биография

Родился на Гренвилл-стрит в Дублине, второй из двенадцати выживших детей в семье. Мать Агнес Шихан, отец Патрик Кэхилл, работал смотрителем маяка, страдал алкоголизмом. Ещё в школе Мартин и его старший брат Джон начали воровать еду.

В 1960 году семья переехала в Крумлин. Мартина определили в католическую школу на той же улице, где он жил. В 15 лет он попытался вступить в королевский флот, но его не взяли.

В 16 лет был признан виновным в двух кражах. За это был помещен в школу интернат для «сирот запущенных и брошенных детей» в ведении Миссионеров-аббатов пресвятой и непорочной Девы Марии в Дэнгане, графство Оффали. После освобождения женился на Фрэнсис Лоулесс, девушке из Ратмайнс, куда переехала его семья.

Вместе с братьями он совершил нескольких квартирных краж в богатых кварталах поблизости. Ограбил хранилище конфискованного огнестрельного оружия в комиссариате полиции. Братья Кэхилл занялись вооруженным разбоем. К началу 1970-х они грабили инкасаторов объединившись с бандой Дунна в Крумлине.

В 1978, Dublin Corporation решила снести многоквартирные дома где жила его семья. В это время Кэхилл отбывал четыре года лишения свободы с отсрочкой исполнения приговора. Он боролся через суды, чтобы предотвратить разрушение. После того как дома были снесены, он продолжал жить в палатке на том же месте. Наконец, Бен Бриско, мэр Дублина, нанес визит в его палатку и уговорил его переехать в новый дом в более престижном районе Ратмайнс.

В 1983 Кэхилл и его банда ограбили ювилирный завод О’Коннор в Гаольд-Кросс украв золота и брильянтов на общую сумму 2 млн ирландских фунтов (€2,55 млн.). Ювелирный завод впоследствии вынужден был закрыться, с потерей более ста рабочих мест. В 1986, он принял участие в краже картин из Russborough House (1986). Также занимался вымогательством в ресторанах и у продавцов хот-догов в дублинском районе ночных клубов.

В мае 1982 банда Кэхилла заложила бомбу под автомобилем начальника отдела судебной криминалистики, доктора Джеймса О’Донована, поколечив его.

В феврале 1988 года, на Today Tonight (англ.) было заявлено, что Кэхилл стоит за этим взрывом а так же за грабежом музея и грабежа ювилирного завода О’Коннорс.

В полиции была создана группа наблюдения под кодовым названием «Отряд Танго». Целью группы был постоянный мониторинг деятельности членов банды Кэхилла. Наблюдательный пункт был в соседнем доме.

После ареста двух членов банды Кэхилла при попытке ограбления банда нанесла ответный удар проткнув шины 197 автомобилей в ночь на 26 февраля 1988 года (в том числе 90, принадлежащий его соседям в Купер-Даунс). Вернувшись домой, Кэхилл обнаружил свой собственный Мерседес-Бенц разбитым.

В начале 1993 года, Джон Трейнор «тренер» предоставил информацию Кэхиллу о работе головного офиса Национального ирландского Банка и его филиала на колледж Грин в Дублине. Трейнор рассказал, что банк регулярно держит более чем в €10 млн наличными в здании. Они спланировали похитить генерального директора Джима Лейси, его жену и четверых детей, отвезти их в изолированной тайник, где они будет содержаться с членом другой банды Джо-Джо Каваном, который будет выступать как заложник, чтобы заставить Лейси отдать всё хранящееся в банке. План провалился, и банда была арестована.

18 августа 1994 года члены банды были освобождены под залог.

Убийство

Кэхилл покинул дом, в котором он находился и поехал в местный видеопрокат, чтобы вернуть фильм Бронкская повесть. Доехав до перекрёстка Оксфорд-Роуд и Чарльстон-Роуд, он был несколько раз ранен в лицо и верхнюю часть туловища и скончался почти мгновенно. Стрелок был вооружен револьвером .357 Магнум, вскочил на мотоцикл и скрылся с места происшествия.

Существует ряд теорий о том, кто убил Мартина Кэхилла и почему.

Через нескольких часов ответственность за убийство, взяла на себя ИРА, по подозрению в помощи UVF, которые предприняли попытку теракта в баре на юге Дублин, где 21 мая 1994 года собирали средства для Шинн Фейн. Терористы UVF были остановлены швейцаром Мартином Догерти. В ходе борьбы Догерти, был застрелен. Позже ИРА утверждала, что Кэхилл был вовлечен продажу картин UVF, возглавляемой Билли Райт. В UVF затем перепродавали картины за деньги, которые они использовали для покупки оружия в Южной Африке. Эти деяния якобы положил конец судьбе Кэхилла, и поставил его на вершину ИРА «хит-листа». Позже ИРА заявила, это была помощь Кэхилла про-Британским эскадронам смерти, которые заставили нас действовать.

Другая теория всплыла после публикации Пол Уильямсом книги Генерал. Соглсано его теории, двое подчиненных Кэхилла, Джон Гиллиган и Джон Трейнор, наладили схему незаконного оборота наркотиков. После чего Кэхилл потребовал долю в доходах. В полиции считают, что Трейнор и Гиллиган обратились в ИРА и возложили на Кэхилла импорт героина, воспользовавшись тем, что ИРА пытались предотвратить продажу героина в Дублине. Это вместе с прошлыми делами Кэхилла с Ольстерскими лоялистами, дала ИРА основания для убийства. Дополнительным стимулом была предоставленая Гиллиганом значительная сумма денег за убийство Кэхилла.

В своих мемуарах, Фрэнсис Кэхилл утверждает что Мартин Кэхилл, её отец избегал торговли наркотиками.

После Римско-католической заупокойной мессы, Мартин Кэхилл был похоронен на кладбище Маунт Джером. В 2001 году, его надгробие было разрушено и разбито на две части.

Конфискация имущества

После убийства журналистки Вероники Герин в 1996 был наложен арест на имущество осужденых за преступления без очевидных источников дохода. Конфискация была направлена против крупных торговцев наркотиками, но открывала подход ко всем осужденным преступникам. Кэхилл отрицал, что он был замешан в торговле наркотиками, однако его брат Петер был осужден за поставки героина в 1980-х годах.

В 1984 году, Кэхилл купил своей семье дом на Купер Даунс в южной части Дублина, заплатив £80,000 наличными. Несмотря на то, что не имел официальных доходов с тех пор как он оставил свою первую и единственную работу в 1969 году. На 1 мая 2005 года, согласно договоренности с его вдовой Фрэнсис, дом был изъят и продан.

В популярной культуре

В 1998 году Джон Бурман снял биографический фильм под названием Генерал, в главных ролях Брендан Глисон как Кэхилл. Фильм получил приз за режиссуру на Каннском кинофестивале. Фильм был основан на книге ирландского криминального журналиста, Пол Уильямса, который также является редактором ирландского таблоида News of the World. Дом Бурмана был ограблен Кэхиллом, он украл у него золотой диск, который Бурман выиграл музыку к фильму Избавление. Этот инцидент упоминается в фильме.

В фильме «Охота на Веронику», говорится что Джон Гиллиган заказал убийство Кэхилла. В фильме Гиллиган и Трейнор не изображается как подчиненные Кэхилла. Вместо этого, Гиллиган появляется в качестве конкурента и босса мафии.

Фильм Обыкновенный преступник, также вдохнолён историей Кэхилла.

В 2004, книга, написанная Мэтью Харт был выпущен альбом Ирландской игры: правдивая История преступления и искусства, на котором запечатлена история ограбление Russborough House в 1986 году с участием Кэхилла.

Отрывок, характеризующий Кэхилл, Мартин

– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.