Кюсс, Макс Авельевич

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Кюсс, Макс Авелевич»)
Перейти к: навигация, поиск
Макс Авельевич Кюсс

Макс Авелевич Кюсс
Основная информация
Полное имя

Макс Авелевич Кюсс

Дата рождения

5 (17) марта 1874(1874-03-17)

Место рождения

Российская империя

Дата смерти

1942(1942)

Место смерти

Одесса, Транснистрия

Страна

Российская империя Российская империя
СССР СССР

Профессии

композитор, дирижёр

Инструменты

труба, кларнет

Макс Авельевич (Аверьянович) Кюсс (17 марта 18741942) — русский и советский военный музыкант, капельмейстер и композитор.





Биография

По поводу даты и места рождения Макса Авельевича Кюсса существуют две версии. Согласно сохранившейся автобиографии, он родился в ремесленной еврейской семье в Одессе 20 марта 1874 года; согласно послужному списку, он родился в «Шавельске» (Шяуляй) 5 марта 1877 года (год в данном списке от руки выправлен на 1874)[1][2][3]. Отец работал на одесской пуговичной фабрике.

Закончил Одесское музыкальное училище, с 1903 года служил во 2-м Восточно-Сибирском стрелковом полку капельмейстером. В составе полка участвовал в русско-японской войне. Во Владивостоке сочинил знаменитый вальс «Амурские волны». С 1 мая 1907 года — вольнонаёмный капельмейстер 11-го Восточно-Сибирского стрелкового Её Императорского Величества Государыни Императрицы Марии Фёдоровны полка, с 1 января 1911 года — 33-го Сибирского стрелкового полка на острове Русский (1911—1913). Не позднее 1911 года принял лютеранство.

Во время Первой мировой войны служил капельмейстером в 5-м Донском казачьем полку, затем капельмейстером Отдельного батальона Георгиевских кавалеров. После революции служил капельмейстером 416-го Черноморского стрелкового полка Красной армии (1918—1920). В конце 1920 года назначен капельмейстером 33-й стрелковой бригады ВОХРа в Одессе. В 1922 году возглавил оркестр в школе «Червоних старшин» им. ВУЦИК в Харькове. В 1927 году ушёл в отставку с должности командира музыкального взвода Первого конвойного полка СССР (впоследствии Образцовый оркестр Кремлёвской роты почётного караула). До 1934 года работал капельмейстером полка особого назначения ОГПУ СССР. Участвовал в строительстве канала Волга-Москва: сохранился приказ по Дмитлагу о назначении его «на должность стрелка ВОХР с исполнением обязанностей капельмейстера».

С 1934 года дирижировал в клубах и школах в Одессе. Руководил музыкальным кружком на заводе имени Октябрьской революции (ЗОР), в сентябре 1934 года был назначен капельмейстером оркестра Одесской народной милиции. В 1937 году вышел на пенсию, до начала войны преподавал в Одесской военно-музыкальной школе по классу кларнета.

Во время Великой Отечественной войны, когда школа была эвакуирована, остался в Одессе, был интернирован в еврейское гетто и расстрелян в селе Дальник под Одессой в конце зимы 1942 года[4].

29 сентября 2011 года на доме № 2 по улице Екатерининской, где в квартире № 40 музыкант жил в конце 1930-х годов, была открыта мемориальная доска[5].

Семья

  • Сестра — Хава Авельевна (Ева Абрамовна) Фельдштейн-Кюсс (1873—?). Брат — Бенцион Авельевич Кюсс (1875—?)[6].
  • Жена (1898—1921) — Перл (Рахиль) Вольфовна Эрлихман (?—1921), дочь владельца антикварного магазина в Одессе. Двое детей — сын и дочь Фрида. Сын работал помощником коменданта Дома Красной Армии имени К. Е. Ворошилова в Харькове; дочь жила в Иркутске.

Произведения

Всего Макс Авельевич Кюсс за свою жизнь создал около 300 композиций. Однако большую популярность имеет только один его вальс — «Амурские волны». Эта мелодия — лёгкая, певучая, проникнутая светлой грустью — надолго пережила самого маэстро. Существуют многочисленные аранжировки и обработки этой музыки — для духового, струнного оркестра, для баянов, рояля, голоса, хора и т.д. «Амурские волны» популярны в Китае, Японии.

  • Амурские волны
  • Разбитая жизнь (вальс)
  • Моя тайна (вальс)
  • Скорбь души (вальс)
  • Мои грезы (вальс)
  • Грустные думы (вальс)
  • Королева экрана (вальс) (памяти Веры Холодной)
  • Сердце востока (вальс)
  • Крестьянка
  • Ночь в Бразилии (танго)
  • Привет республике (марш)

Напишите отзыв о статье "Кюсс, Макс Авельевич"

Примечания

  1. Игорь Чопп. [english.migdal.ru/times/25/1352/ Нестареющий вальс Макса Кюсса]. Мигдаль Times № 25 (август 2002). Проверено 18 мая 2008. [www.webcitation.org/65RX1Iog9 Архивировано из первоисточника 14 февраля 2012].
  2. [amnesia.pavelbers.com/Istorija%20pesni%2011.htm Макс Кюсс. Вальс «Амурские волны»]
  3. [amnesia.pavelbers.com/Amurskie%20volny%20aa473218fc21.jpg Факсимиле автобиографии М. А. Кюсса]
  4. Игорь Чопп. [www.migdal.org.ua/times/25/1352/ Нестареющий вальс Макса Кюсса] (август 2002).
  5. [omr.gov.ua/ua/acts/mayor/36550/ В Одессе откроют мемориальную доску Максу Кюссу]
  6. [vslisarchuk.od.ua/node/13 Амурские волны на берегу Чёрного моря или одесский Штраус]: По автобиографии М. А. Кюсса (середина 1930-х годов), сестра работала на одесской трикотажной фабрике, проживала по адресу ул. Леккерта, д. 60, кв. 16, с мужем Шмулем Нусимовичем Фельдштейном, портным, и дочерью Лизой (род. 1901). Брат работал продавцом на 16-й станции Большого Фонтана, жил в Театральном переулке, д. 10, кв. 5, с дочерью Эстер Брустейн (род. 1904). Последняя (племянница М. А. Кюсса), совместно с А. Морозовским, написала статью «Композитор М. А. Кюсс», опубликованную в журнале «Наука и жизнь» (№ 11, 1979, с. 145).

Ссылки

  • [morskie-pesni.narod.ru/a.htm Песни моряков]. — Аудиозаписи вальса М. Кюсса «Амурские волны». Проверено 18 мая 2008. [www.webcitation.org/65RX2Kos5 Архивировано из первоисточника 14 февраля 2012].
  • [yug.odessa.ua/index.php/home/arc/1825.html Макс Кюсс. Неразгаданная жизнь]. Проверено 14 августа 2008. [web.archive.org/20080828042715/www.geohistory.ru/sservice/max-kuss/ Архивировано из первоисточника 28 августа 2008].

Отрывок, характеризующий Кюсс, Макс Авельевич

Ростов перед открытием кампании получил письмо от родителей, в котором, кратко извещая его о болезни Наташи и о разрыве с князем Андреем (разрыв этот объясняли ему отказом Наташи), они опять просили его выйти в отставку и приехать домой. Николай, получив это письмо, и не попытался проситься в отпуск или отставку, а написал родителям, что очень жалеет о болезни и разрыве Наташи с ее женихом и что он сделает все возможное для того, чтобы исполнить их желание. Соне он писал отдельно.
«Обожаемый друг души моей, – писал он. – Ничто, кроме чести, не могло бы удержать меня от возвращения в деревню. Но теперь, перед открытием кампании, я бы счел себя бесчестным не только перед всеми товарищами, но и перед самим собою, ежели бы я предпочел свое счастие своему долгу и любви к отечеству. Но это последняя разлука. Верь, что тотчас после войны, ежели я буду жив и все любим тобою, я брошу все и прилечу к тебе, чтобы прижать тебя уже навсегда к моей пламенной груди».
Действительно, только открытие кампании задержало Ростова и помешало ему приехать – как он обещал – и жениться на Соне. Отрадненская осень с охотой и зима со святками и с любовью Сони открыли ему перспективу тихих дворянских радостей и спокойствия, которых он не знал прежде и которые теперь манили его к себе. «Славная жена, дети, добрая стая гончих, лихие десять – двенадцать свор борзых, хозяйство, соседи, служба по выборам! – думал он. Но теперь была кампания, и надо было оставаться в полку. А так как это надо было, то Николай Ростов, по своему характеру, был доволен и той жизнью, которую он вел в полку, и сумел сделать себе эту жизнь приятною.
Приехав из отпуска, радостно встреченный товарищами, Николай был посылал за ремонтом и из Малороссии привел отличных лошадей, которые радовали его и заслужили ему похвалы от начальства. В отсутствие его он был произведен в ротмистры, и когда полк был поставлен на военное положение с увеличенным комплектом, он опять получил свой прежний эскадрон.
Началась кампания, полк был двинут в Польшу, выдавалось двойное жалованье, прибыли новые офицеры, новые люди, лошади; и, главное, распространилось то возбужденно веселое настроение, которое сопутствует началу войны; и Ростов, сознавая свое выгодное положение в полку, весь предался удовольствиям и интересам военной службы, хотя и знал, что рано или поздно придется их покинуть.
Войска отступали от Вильны по разным сложным государственным, политическим и тактическим причинам. Каждый шаг отступления сопровождался сложной игрой интересов, умозаключений и страстей в главном штабе. Для гусар же Павлоградского полка весь этот отступательный поход, в лучшую пору лета, с достаточным продовольствием, был самым простым и веселым делом. Унывать, беспокоиться и интриговать могли в главной квартире, а в глубокой армии и не спрашивали себя, куда, зачем идут. Если жалели, что отступают, то только потому, что надо было выходить из обжитой квартиры, от хорошенькой панны. Ежели и приходило кому нибудь в голову, что дела плохи, то, как следует хорошему военному человеку, тот, кому это приходило в голову, старался быть весел и не думать об общем ходе дел, а думать о своем ближайшем деле. Сначала весело стояли подле Вильны, заводя знакомства с польскими помещиками и ожидая и отбывая смотры государя и других высших командиров. Потом пришел приказ отступить к Свенцянам и истреблять провиант, который нельзя было увезти. Свенцяны памятны были гусарам только потому, что это был пьяный лагерь, как прозвала вся армия стоянку у Свенцян, и потому, что в Свенцянах много было жалоб на войска за то, что они, воспользовавшись приказанием отбирать провиант, в числе провианта забирали и лошадей, и экипажи, и ковры у польских панов. Ростов помнил Свенцяны потому, что он в первый день вступления в это местечко сменил вахмистра и не мог справиться с перепившимися всеми людьми эскадрона, которые без его ведома увезли пять бочек старого пива. От Свенцян отступали дальше и дальше до Дриссы, и опять отступили от Дриссы, уже приближаясь к русским границам.
13 го июля павлоградцам в первый раз пришлось быть в серьезном деле.
12 го июля в ночь, накануне дела, была сильная буря с дождем и грозой. Лето 1812 года вообще было замечательно бурями.
Павлоградские два эскадрона стояли биваками, среди выбитого дотла скотом и лошадьми, уже выколосившегося ржаного поля. Дождь лил ливмя, и Ростов с покровительствуемым им молодым офицером Ильиным сидел под огороженным на скорую руку шалашиком. Офицер их полка, с длинными усами, продолжавшимися от щек, ездивший в штаб и застигнутый дождем, зашел к Ростову.
– Я, граф, из штаба. Слышали подвиг Раевского? – И офицер рассказал подробности Салтановского сражения, слышанные им в штабе.
Ростов, пожимаясь шеей, за которую затекала вода, курил трубку и слушал невнимательно, изредка поглядывая на молодого офицера Ильина, который жался около него. Офицер этот, шестнадцатилетний мальчик, недавно поступивший в полк, был теперь в отношении к Николаю тем, чем был Николай в отношении к Денисову семь лет тому назад. Ильин старался во всем подражать Ростову и, как женщина, был влюблен в него.
Офицер с двойными усами, Здржинский, рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершен генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих двух сыновей под страшный огонь и с ними рядом пошел в атаку. Ростов слушал рассказ и не только ничего не говорил в подтверждение восторга Здржинского, но, напротив, имел вид человека, который стыдился того, что ему рассказывают, хотя и не намерен возражать. Ростов после Аустерлицкой и 1807 года кампаний знал по своему собственному опыту, что, рассказывая военные происшествия, всегда врут, как и сам он врал, рассказывая; во вторых, он имел настолько опытности, что знал, как все происходит на войне совсем не так, как мы можем воображать и рассказывать. И потому ему не нравился рассказ Здржинского, не нравился и сам Здржинский, который, с своими усами от щек, по своей привычке низко нагибался над лицом того, кому он рассказывал, и теснил его в тесном шалаше. Ростов молча смотрел на него. «Во первых, на плотине, которую атаковали, должна была быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его, – думал Ростов, – остальные и не могли видеть, как и с кем шел Раевский по плотине. Но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому что что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину, не зависела судьба отечества, как нам описывают это про Фермопилы. И стало быть, зачем же было приносить такую жертву? И потом, зачем тут, на войне, мешать своих детей? Я бы не только Петю брата не повел бы, даже и Ильина, даже этого чужого мне, но доброго мальчика, постарался бы поставить куда нибудь под защиту», – продолжал думать Ростов, слушая Здржинского. Но он не сказал своих мыслей: он и на это уже имел опыт. Он знал, что этот рассказ содействовал к прославлению нашего оружия, и потому надо было делать вид, что не сомневаешься в нем. Так он и делал.