Кярово

Кярово — усадьба в Гдовском районе Псковской области (в 9 км к северу от Гдова, на правом берегу реки Черма), принадлежавшая роду Коновницыных.

До 40-х годов XIX века название «Кярово» давалось только полумызку, где помещался скотный двор и считалось искаженным от русского слова «корова».

В данный момент от старинной усадьбы Коновницыных почти ничего не осталось кроме погоста и храма.

Жизнь в усадьбе

17 апреля 1801 года 32-летняя Анна Ивановна, урожденная Корсаковой, вышла замуж за 36-летнего Петра Петровича Коновницына. Усадьба была получена Петром Петровичем в приданое за невестой.

А поскольку ещё в 1798 году Пётр Петрович был уволен со службы императором Павлом I, первые годы брака супруги жили уединенно в своей усадьбе в Кярово. Петр Петрович занимается сельским хозяйством и наукой. Здесь у него появились дочь Елизавета и старшие сыновья (Петр и Иван). С началом войны России и Пруссии против Наполеона в 1806 году он возвращается в Петербург, восстанавливает свои прежние знакомства и вскоре с одобрения Александра I был избран начальником земского ополчения милиции Санкт-Петербургской губернии.

22 августа 1822 года Пётр Петрович Коновницын скончался. На отпевании присутствовали первые государственные лица. Великий князь Николай Павлович, бывший его воспитанник, участвовал в выносе гроба, который затем отправили в Кярово.

Анна Ивановна пережила мужа на 20 лет. После смерти супруга Анна Ивановна установила перед домом в усадьбе бюст Коновницына, позднее его перенесли в гостиную дома. На мрамор­ном постаменте над могилой в церкви она поставила образ Божией Матери. Риза образа была вылита из золотой сабли с бриллиантами «За храбрость», которой генерал был награждён за Бородинское сражение.

22 августа (3 сентября) 1830 года на Кавказе умирает от холеры старший из сыновей — Петр Петрович. В усадьбе был установлен памятник Петру Коновницыну. Его поставил в память о брате Иван Коновницын. К сожалению, памятник не уцелел, оста­лось только гранитное основание.

Графиня Анна Ивановна Коновницына скончалась 23 января (4 февраля) 1843 года в Санкт-Петербурге и была похоронена рядом с мужем.

В 1843 году, после увольнения в бессрочный отпуск в чине штабс-капитана лейб-гвардии Павловский полк, в усадьбе поселяется Григорий Петрович Коновницын, третий сын Петра Петровича. Он был женат на Надежде Андреевне Кологривовой, но брак был бездетен. До 1846 года Григорий Петрович был гдовским уездным предводителем дворянства. Скончался 10(22) июля 1846 года и был похоронен рядом с родителями.

В 1867 году скончался Иван Петрович Коновницын и был похоронен в усадьбе.

В 1872 году выходит в отставку в чине подпоручика Эммануил Иванович Коновницын, сын Ивана Петровича, поселяется в родовом имении и занимается сельским хозяйством. С 1881 года по 1887 год Эммануил Иванович был Гдовским уездным предводителем дворянства и председателем уездного земского собрания. Также был председателем уездного училищного совета и почётным мировым судьёй.

Покровская церковь

Сперва на этом месте находилась деревянная церковь, приписанная к гдовскому Дмитриевскому собору и в ней по праздникам служил тамошний причт.

Нынешняя каменная церковь заложена 13 июня 1788 года, по благословению архиепископа псковского и рижского Иннокентия, построена стараниями Петра Петровича Коновницына и освящена 30 сентября 1789 года протоиереем Петром Николаевым Стейшиным. Церковь изначально задумывалась как домашняя и семейная усыпальница.

Антиминс освящен епископом Венедиктом 21 октября 1834 года и подписан митрополитом Серафимом.

С 1844 года причт жил в старом деревянном доме, купленном у графа Коновницына и отремонтированном только в 1872 году.

Из указа консистории от 16 июля 1863 года следует, что по просьбе причта и прихожан церкви, вместо прежнего иконостаса, ветхого и не художественного, разрешено устроить новый. Иконы в иконостас писаны Иваном Андреевым Фортунатовым под наблюдением отца Ильи Михайловского.

В 1867 году Гдовское полицейское управление вызывало, по указу консистории, помещиков и крестьян для уступки земли причту, но на вызов никто не откликнулся.

В 1873 году открыто попечительство. В том же году оно устроило из церковного сарая, булыжного камня сторожку, находившуюся сперва в здании храма.

По данным на начало 1884 года приход составляли 15 деревень: Полично, Байдаково, Карповщина, Елемщина, Петровское, Смуравьево, Верколяны, Гривы, Бакин Конец, Минково и др. Всех прихожан — 604 мужчины и 617 женщин.

В ходе «Большого террора» служивший в храме священник Михаил Попов был 17 сентября 1937 года арестован и 3 декабря расстрелян. Церковь была закрыта; богослужения в ней возобновились в период оккупации.

Указом Президента РФ Б. Н. Ельцина N 176 от 20 февраля 1995 года ансамбль Покровской церкви включен в Перечень объектов исторического и культурного наследия федерального (общероссийского) значения.

В данный момент церковь ремонтируется. Проводятся регулярные службы.

«Ивановская» школа

В 1873 года в отдельном здании открылась школа, которую граф Эммануил Иванович Коновницын устроил в память о своем отце Иване Петровиче Коновницыне. В школе училось 87 мальчиков из которых только 18 принадлежало местному приходу. Ученики получали от графа квартиру, стол и кровать со всеми принадлежностями.

В 1879 году школа была закрыта, а в 1882 году здание продано гдовской городской управе для размещения внутреннего военного гарнизона.

Ссылки

• [www.pskov-eparhia.ellink.ru/browse/show_news_type.php?r_id=6005 Бывшая усадьба генерала П. П. Коновницына]
• [www.pskovgrad.ru/2006/04/13/cerkov_pokrovskaja_17891798_gg.html Церковь Покровская 1789—1798 гг.]
• [slanist.ru/publ/gdov/kjarovo/budko_v_i_konovnicyny_na_severnoj_gdovshhine/74-1-0-214 Коновницыны на Северной Гдовщине]
• [deadokey.livejournal.com/18208.html Фоторепортаж]

Отрывок, характеризующий Кярово

– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.