Кёлер, Генрих
| Генрих Кёлер Heinrich Köhler<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
<tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Генрих Кёлер в 1928 году.</td></tr> | |||
| |||
|---|---|---|---|
| 29 января 1927 — 29 июня 1928 | |||
| Предшественник: | Питер Рейнхольд | ||
| Преемник: | Рудольф Гильфердинг | ||
| Рождение: | 29 сентября 1878 Карлсруэ | ||
| Смерть: | 6 февраля 1949 (70 лет) Карлсруэ | ||
| Место погребения: | Главное кладбище Карлсруэ | ||
| Партия: | Партия Центра, ХДС | ||
Ге́нрих Фра́нц Кёлер (нем. Heinrich Köhler; 29 сентября 1878, Карлсруэ — 6 февраля 1949, Карлсруэ) — немецкий политик (Партия Центра, позднее ХДС), пятый и восьмой Президент Республики Баден, одиннадцатый министр финансов Веймарской республики.
Содержание
Деятельность до ареста
Кёлер представлял Партию Центра в ландтаге Бадена с 1913 по 1927 год. В начале политической карьеры в 1911 году в Карлсруэ был назначен Фридрихом II, великим герцогом Бадена на должность обер-бургомистра. После создания Республики Баден в 1918 году, продолжал выступать в качестве обер-бургомистра вплоть до 1920 года, когда стал министром финансов в Бадене. Служил в этой должности вплоть выборов 1923 года, которые принесли Партии Центра большинство голосов и Кёлер стал президентом Бадена. Тем не менее, выборы на следующий год принесли победу Немецкой демократической партии (DDP) и Кёлер вернулся на свой пост в качестве министра финансов. Внутренние разногласия в Партии Центра привели к замене Кёлера Густавом Трунком в качестве лидера партии. 23 ноября 1926 года, Кёлер стал президентом Бадена во второй раз. Тем не менее, он был вынужден уйти в отставку 3 февраля 1927 года, для того, чтобы принять назначение в качестве имперского министра финансов при канцлере Вильгельме Марксе. После падения правительства Маркса, Кёлер занимал место в Рейхстаге 1932 года.
После переворота и захвата власти нацистами и поджога Рейхстага в следующем году, Кёлер и многие другие были арестованы и заключены в тюрьму.
Последние годы жизни
Из заключения, продлившегося 12 лет (1933—1945), Кёлер был освобожден только после окончания Второй мировой войны. Он вступил в Христианско-демократический союз (ХДС). С 1946 года вплоть до своей смерти три года спустя, он служил в должности заместителя премьер-министра и министра финансов новой земли Баден-Вюртемберг[1] . Умер в 1949 году. Похоронен на Главном кладбище в Карлсруэ.
Награды и звания
Был почётным гражданином своего родного города Карлсруэ (31 марта 1947 года). Медицинский факультет Гейдельбергского университета присудил ему звание почетного доктора в 1923 году. Посмертно в городском районе Карлсруэ Нордвестштадт (нем. Nordweststadt) его именем названы улица (Heinrich-Köhler-Straße, 1960) и площадь (Heinrich-Köhler-Platz, 1963). С 1964 года имя Генриха Кёлера носит начальная и средняя школа[2] в Ринтхайме (нем. Rintheim).
Напишите отзыв о статье "Кёлер, Генрих"
Литература
- «Воспоминания с открытым сердцем» («Offenherzige Erinnerungen.») (нем.) В: Die Zeit, № 10/1965. Обзор воспоминаний Генриха Кёлера, опубликованных в 1965 году.
Примечания
Ссылки
- [portal.d-nb.de/opac.htm?query=Woe%3D118724207&method=simpleSearch Генрих Кёлер в каталоге Немецкой национальной библиотеки] (нем.)
- [www.reichstag-abgeordnetendatenbank.de/selectmaske.html?pnd=118724207&recherche=ja Генрих Франц Кёлер в базе данных депутатов Рейхстага] (нем.)
- [ka.stadtwiki.net/Heinrich_K%C3%B6hler Генрих Кёлер на сайте Stadtwiki Karlsruhe] (нем.)
Отрывок, характеризующий Кёлер, Генрих
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна МарьяНесмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.
Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
