Кёльнская война

Кёльнская война (1583—1588) — вооружённый конфликт на религиозной почве в Кёльнском курфюршестве, церковном государственном образовании в составе Священной Римской империи, располагавшемся на территории современной земли Северный Рейн-Вестфалия в Германии. Конфликт произошёл в контексте протестантской Реформации и последующей Контрреформации на территории германских государств, а также одновременно с восстанием в Нидерландах и религиозными войнами во Франции.

Поводом к конфликту стала так называемая «духовная оговорка» (лат. reservatum ecclesiasticum)), содержащаяся в Аугсбургском религиозном мире (1555 год), «защищающая» церковные территории Священной Римской империи в соответствии с принципом Cuius regio, eius religio («чья страна, того и вера») для определения религиозной принадлежности той или иной территории. Согласно этому принципу курфюрст в случае перехода в протестантизм должен отречься от престола, вместо того чтобы заставлять своих подданных менять веру.

В декабре 1582 года курфюрст Кёльна Гебхард Трухсес фон Вальдбург перешёл в протестантизм. В соответствии с духовной оговоркой он должен был отречься от престола, однако вместо этого он объявил о равенстве религий в своём государстве, а в 1583 году женился на Агнес фон Мансфельд-Эйслебен, намереваясь превратить страну из церковного в светское династическое герцогство. Представители духовенства в ответ на это избрали нового архиепископа, Эрнста Баварского.

Первоначально армии соперничающих кёльнских архиепископов Кельна сражались за контроль над участками территории государства. Некоторые из баронов и графов, имевших территории с феодально зависимыми от них крестьянами в курфюршестве, имели также такие же территории в близлежащих голландских провинциях: Вестфалия, Льеж и Южная, также известных как Южные Нидерланды. Из-за сложностей, связанных с переделом ленных поместий и династическими апанажами, изначально «локальная» война увеличилась в своих масштабах: на стороне протестантов в ней стали участвовать войска курфюршества Пфальца, а также голландские, шотландские и английские наёмники, на католической — баварские и папские наёмники. В 1586 году масштабы конфликта увеличились по причине начала непосредственного участия в нём испанских войск и итальянских наемников на стороне католиков, а также финансовой и дипломатической поддержки протестантов французским королём Генрихом III и английской королевой Елизаветой I.

По времени этот конфликт совпал с голландским восстанием 1568—1648 годов, вследствие чего восставшие нидерландские провинции и Испанское королевство приняли в нём участие. Кёльнская война, победу в которой одержали католики, привела к консолидации власти дома Виттельсбахов в северо-западных германских территориях и «католическое возрождение» в области нижнего Рейна. Этот конфликт также создал прецедент для дальнейших вмешательств извне в германские религиозные и династические конфликты.

Ссылки

• [www.uni-muenster.de/FNZ-Online/politstrukturen/konfessza/glossar.htm#koeln Kurze Erklärung zum Kölner Krieg]
• [kups.ub.uni-koeln.de/5600/ Der Truchsessische oder Kölnische Krieg in Bonn und Umgebung]

Отрывок, характеризующий Кёльнская война

В противоположность Кутузову, в то же время, в событии еще более важнейшем, чем отступление армии без боя, в оставлении Москвы и сожжении ее, Растопчин, представляющийся нам руководителем этого события, действовал совершенно иначе.
Событие это – оставление Москвы и сожжение ее – было так же неизбежно, как и отступление войск без боя за Москву после Бородинского сражения.
Каждый русский человек, не на основании умозаключений, а на основании того чувства, которое лежит в нас и лежало в наших отцах, мог бы предсказать то, что совершилось.
Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.