Кёстринг, Эрнст
Эрнст-Август Кёстринг (нем. Ernst-August Köstring; 20 июня 1876, Серебряные Пруды[1] — 20 ноября 1953, Бильхоф, Бавария) — немецкий дипломат и военачальник, генерал от кавалерии.
Биография
Сын издателя и управляющего имением Серебряные Пруды графа Шереметева. Образование получил в России[2]. В 1895—1896 годах служил в 4-м уланском полку в Торуни. 25 ноября 1898 года был произведён в лейтенанты резерва. С 1 июля 1901 года служил в 5-м Западнопрусском герцога Фридриха Ойгена Вюртембергского кирасирском полку. 18 декабря 1913 года произведён в ротмистры.
Участник Первой мировой войны, находился по большей части на штабных должностях. Осенью 1916 года был тяжело ранен. После выздоровления с декабря 1917 года был сотрудником германской военной миссии в Османской империи. С января 1918 года — первый адъютант начальника генерального штаба турецкой армии генерала Ханса фон Зекта.
После капитуляции Германии был оставлен в Рейхсвере. В 1922 году произведён в майоры. Служил в штабе 16-го кавалерийского полка в Эрфурте. С 1 марта 1927 года командовал 10-м Прусским кавалерийским полком. Полковник (1 апреля 1930 года). Свободно владел русским языком.
В 1931—33 годах военный атташе Германии в Москве. В марте 1933 года был отправлен в отставку в чине генерал-майора. В августе 1935 года возвращён на службу. В 1935—41 годах — вновь военный атташе Германии в Москве, до октября 1938 года — и в Литве. За время службы в СССР был произведён в генерал-лейтенанты (1 августа 1937 года) и в генералы-от-кавалерии (1 октября 1940 года). В июне 1941 — сентябре 1942 года находился в резерве.
Выступал за привлечение граждан России в борьбе с большевизмом. Использовался в качестве эксперта по русским вопросам. С сентября 1942 года — уполномоченный по вопросам Кавказа при группе армии «А». Отвечал за формирование «туземных» воинских частей. С июня 1943 года — инспектор соединений народов Северного Кавказа. С 1 января 1944 года — генерал добровольческих соединений при ОКВ.
4 мая 1945 года был взят в плен американскими войсками. В 1947 году выпущен на свободу. Предусматривался в качестве свидетеля на Нюрнбергском процессе, но СССР высказался против его использования.
Награды
- Железный крест 1 и 2 класса (1914)
- Прусский крест за заслуги
- Рыцарский крест 2 класса Ордена Фридриха (Вюртемберг)
- Рыцарский крест 2 класса Ордена Цэрингенского Льва с дубовыми листьями и мечами (Баден)
- Крест за военные заслуги (Липпе)
- Австрийский крест за военные заслуги 3 класса с воинским знаком отличия
- Орден Меджидие
- Знак за ранение 3 класса (1918)
- Рыцарский крест Креста военных заслуг с мечами (23.10.1944)
Интересные факты биографии
- Кёстринг был лично знаком с В.И.Чуйковым, который также был уроженцем Серебряных Прудов. Чуйков первым из советских военачальников узнал 1 мая о смерти Гитлера, а также, получил предложение начать переговоры о капитуляции через подчинённого Кёстринга генерала Ганса Кребса.
- Кёстринг послужил прототипом одного из персонажей пьесы М. А. Булгакова «Дни Турбиных». Бывший советник немецкого посольства в Москве Ганс фон Херварт вспоминал:
«Дни Турбиных» имели особое значение для одного сотрудника нашего посольства, генерала Кестринга, военного атташе.В одной из сцен пьесы требовалось эвакуировать гетмана Украины Скоропадского, чтобы он не попал в руки наступавшей Красной Армии [в действительности — петлюровцев]. Чтобы гетмана не узнали окружающие, его переодели в немецкую форму и унесли на носилках под наблюдением немецкого майора. В то время как украинского лидера транспортировали подобным образом, немецкий майор на сцене говорил: «Чистая немецкая работа» [на самом деле эту фразу в пьесе произносит адъютант гетмана поручик Шервинский], все с очень сильным немецким акцентом. Так вот, именно Кестринг был тем майором, который был приставлен к Скоропадскому во время описываемых в пьесе событий. Когда он увидел спектакль, то решительно протестовал, что актер произносил эти слова с немецким акцентом, поскольку он, Кестринг, говорил по-русски совершенно свободно.
Генерал обратился с жалобой в дирекцию театра. Однако, несмотря на негодование Кестринга, исполнение осталось прежним".
- После начала боевых действий между СССР и Германией Эрнст Кестринг в числе других сотрудников посольства, оставшихся в Москве, был вывезен в Кострому. А через некоторое время на территории Турции по принципу "всех на всех" произошел обмен немецких специалистов на советских[3].
- Кёстринг был участником заговора против Гитлера. Ганс фон Херварт много позже, 19 июля 1994 года, свидетельствовал:
«Кёстринг должен был принять участие в свержении Гитлера. Каждый раз, когда я уезжал, взрывчатка (для бомбы Штауффенберга. – Авт.) лежала под кроватью генерала Кёстринга, который, несмотря на это, спокойно спал. Он оказал ценную услугу, когда надо было составить список генералов и фельдмаршалов, которым предстояло принять участие в восстании. Роль Кёстринга сегодня забыта, потому что об этом нет записей и не осталось в живых никого, кто мог бы пролить свет на эти дела»[1].
Напишите отзыв о статье "Кёстринг, Эрнст"
Примечания
- ↑ 1 2 Соколов П. [www.lgz.ru/article/12587/ Два генерала: русский след]. / «Литературная газета».
- ↑ Elliott M. R. Pawns of Yalta: Soviet Refugees and America’s Role in Their Repatriation. University of Illinois Press, 1982. P. 11.
- ↑ [www.fsb.ru/fsb/history/author/single.htm!id%3D10318086@fsbPublication.html О.Матвеев "За мной по пятам гонится НКВД". Сайт ФСБ РФ]
Литература
- Dermot Bradley, Karl-Friedrich Hildebrand, Markus Rövekamp. Die Generale des Heeres 1921—1945, Bd. 7. — Bissendorf, 2004.
- Rangliste des Deutschen Reichsheeres. — Berlin, 1930.
- Залесский К. А. Энциклопедия Третьего рейха: Вермахт. — М.: Яуза-ЭКСМО, 2005.
Отрывок, характеризующий Кёстринг, Эрнст
– Дежурного генерала скорее! Очень важное! – проговорил он кому то, поднимавшемуся и сопевшему в темноте сеней.– С вечера нездоровы очень были, третью ночь не спят, – заступнически прошептал денщицкий голос. – Уж вы капитана разбудите сначала.
– Очень важное, от генерала Дохтурова, – сказал Болховитинов, входя в ощупанную им растворенную дверь. Денщик прошел вперед его и стал будить кого то:
– Ваше благородие, ваше благородие – кульер.
– Что, что? от кого? – проговорил чей то сонный голос.
– От Дохтурова и от Алексея Петровича. Наполеон в Фоминском, – сказал Болховитинов, не видя в темноте того, кто спрашивал его, но по звуку голоса предполагая, что это был не Коновницын.
Разбуженный человек зевал и тянулся.
– Будить то мне его не хочется, – сказал он, ощупывая что то. – Больнёшенек! Может, так, слухи.
– Вот донесение, – сказал Болховитинов, – велено сейчас же передать дежурному генералу.
– Постойте, огня зажгу. Куда ты, проклятый, всегда засунешь? – обращаясь к денщику, сказал тянувшийся человек. Это был Щербинин, адъютант Коновницына. – Нашел, нашел, – прибавил он.
Денщик рубил огонь, Щербинин ощупывал подсвечник.
– Ах, мерзкие, – с отвращением сказал он.
При свете искр Болховитинов увидел молодое лицо Щербинина со свечой и в переднем углу еще спящего человека. Это был Коновницын.
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
