Анкудинов, Кирилл Николаевич

Кирилл Анкудинов
Род деятельности:	литературный критик, литературовед, поэт, преподаватель, редактор
Премии:	им. Тембота Керашева (Адыгея, 2004) газеты «Литературная Россия» (2005) журнала «Бельские просторы» (2010)

Кири́лл Никола́евич Анкуди́нов (род. 30 марта 1970, Златоуст, Челябинская область, СССР) — российский литературный критик, поэт. Доцент кафедры литературы и журналистики Адыгейского государственного университета, кандидат филологических наук.

Биография

По окончании майкопской гимназии № 22 поступил на филологический факультет Адыгейского государственного педагогического института (Майкоп). Служил в армии. В 1993 году окончил АГПИ и поступил в аспирантуру Московского педагогического университета на кафедру русской литературы XX века. В 1996 году защитил кандидатскую диссертацию по теме «Русская романтическая поэзия второй половины века: два поколения (Андрей Вознесенский, Юрий Кузнецов)».

В настоящее время работает на кафедре литературы и журналистики в Адыгейском государственном университете. Ведёт дисциплины «Основы журналистики», «История отечественной журналистики», «Методика анализа художественного текста», «Литературное редактирование», является редактором вузовской газеты «Адыгейский университет», автором текста университетского гимна. Пишет литературоведческие и литературно-критические статьи.

Я думаю, что если бы я работал в другое время, например в 70-е годы (при Брежневе), я ни за что не стал бы критиком. Я был бы поэтом. Тогда витало трепетное и чуткое социокультурное поле; один сильный поэтический образ мог повлиять на всех, потому что все улавливали его и понимали, что он означает. В 90-е годы я писал стихи, потом почуял, что уши у людей отугели. Явилось осознание: для того чтобы смыслы, которые мне дороги, хоть как-то дошли до публики, надо действовать грубее. Перестроечный поэт-скандалист Алексей Прийма однажды написал: «„Тихую поэзию“ — к стенке! Пусть она хоть там закричит». Пускай господа литераторы, задетые моей критикой, заверещат — и, может быть, после этого кто-то задумается над тем, что я хочу сказать и зачем говорю. Потому что если я буду выражать смыслы в смутных поэтических образах, этого не заметит никто.

— Кирилл Анкудинов

Как литературный критик публиковался в журналах «Октябрь», «Новый мир», «Знамя», «День и ночь», «Зинзивер», «Москва», в газете «Литературная Россия» и в «Независимой газете», в интернет-газетах «Взгляд» и «Частный Корреспондент». Печатался в изданиях Краснодара, Воронежа, Владивостока. Стихотворения публиковал в многочисленных местных и центральных сборниках и альманахах, а также в альманахе «Встречи» (США).

В рубрике «Любовь к трём апельсинам» башкирского республиканского журнала «Бельские просторы» регулярно обозревал журналы «Октябрь», «Новый мир», «Знамя». В 2013 году заявил в [ankudinovkirill.livejournal.com/57283.html своём блоге] о прекращении этой деятельности — мотивируя тем, что во-первых, данные журналы больше не поступают в библиотеку города Майкопа, во-вторых, качество их материалов настолько снизилось, что в любом случае рецензировать в них практически нечего.

Отзывы

Анкудинов адаптировал социальную традицию русской критики к требованиям интерактивной эпохи: он изучает жизнь не по литературе, а по тому, как её воспринимает читатель. Пиар у него обращается в актуальную форму народности. Подобно коллегам из глянца и газет (и в отличие от большинства толстожурнальных критиков), Анкудинов знает цену читательскому отклику, востребованности, но озабочен ими не из коммерческих — идейных соображений.

— Валерия Пустовая

В своих статьях и обзорах Кирилл Анкудинов выступает с позиции наивного провинциального читателя, который очень хорошо усвоил школьную программу по литературе и теперь старательно поверяет ею всё то, что пишут в толстых журналах. И всё, в общем-то, тут было бы прекрасно, если бы не одно маленькое несоответствие — ведь Кирилл Анкудинов не наивный провинциальный читатель, а кандидат филологических наук, чьи познания, по идее, должны быть намного обширнее советской школьной программы. Является ли его позиция наивного читателя искренней или же это хорошо разыгранная роль? Очень надеюсь на второе, потому что в первом случае пришлось бы ставить нашему высшему филологическому образованию самую низкую отметку. Особенно большой удачей критика является смешение двух теоретических категорий, потому что для того, чтобы придать своим статьям ещё более наивный характер, Анкудинов постоянно описывает литературный классицизм как романтизм, то есть приписывает романтизму структурные признаки классицизма. Это, конечно, ход настоящего мастера.

— Анна Голубкова

Библиография

Литературоведческие статьи

• Опыт семантико-ассоциативного анализа стихотворения О. Мандельштама «На розвальнях, уложенных соломой» // Проблемы эволюции русской литературы XX века. — М., 1994.
• Философское содержание термина «Романтизм XX века» // Проблемы эволюции русской литературы XX века. — М., 1995.
• Утро наступит как всегда // Москва. — 1996. — № 2.
• Философско-эстетические взгляды К. Бальмонта и акмеизм // К. Бальмонт, М. Цветаева и художественные искания XX века. — Иваново: Издательство ИГУ, 1996.
• Юрий Кузнецов: очерк творчества: Монография (в соавторстве с В. Барановым). — М. — Вологда: Свеча, 1996.
• Русская романтическая поэзия второй половины XX века: два поколения (Андрей Вознесенский, Юрий Кузнецов): Диссертация на соискание степени кандидата филологических наук. — М., 1996.
• Современные русские поэты: Учебник-антология (в соавторстве с В. Агеносовым). — М.: Мегатрон, 1997; 2-е издание, 1998.
• [magazines.russ.ru/october/1997/12/ancudin.html Опыт аналитического исследования стихотворений О. Мандельштама и Э. Багрицкого] // Октябрь. — 1997. — № 12.
• Тот, кто родился ушедшим (о поэзии Ю. Кузнецова) // Литературная учёба. — 1998. — № 1.
• [magazines.russ.ru/october/1998/4/ankud.html Внутри после. Особенности современного литературного процесса] // Октябрь. — 1998. — № 4 (статья переведена на английский язык в сб.: Literature of the last Decade. — М. Е. Shappe, 2000).
• Образ черкеса в творчестве А. С. Пушкина // Литературная Адыгея. — 1998. — № 4.
• Онтологическая модель мироздания в творчестве Юрия Кузнецова // Филологический вестник. — Майкоп: Издательство АГУ. — 1999. — № 1.

Литературно-критические обзоры и рубрики

• [www.litrossia.ru/article.php?article=3596 Двенадцать итогов 2008 года от Кирилла Анкудинова].
• [www.promegalit.ru/autor.php?id=495 «Любовь к трём апельсинам» — обзоры журналов «Октябрь», «Новый мир», «Знамя»] в «Бельских просторах».

Интервью и беседы

• Анкудинов, Кирилл; Карасёв, Александр. [www.russ.ru/pole/Kazaki-narod-ili-social-naya-struktura Казаки: народ или социальная структура?] // Русский журнал. — 20 октября 2011.
• Анкудинов, Кирилл; Карасёв, Александр. [www.peremeny.ru/blog/9372 Нужна ли существующему режиму национальная литература?] // Перемены. — 25 октября 2011.
• «Литература — это и Ленин со Сталиным, и Донцова с Устиновой»

Ссылки

• [ankudinovkirill.livejournal.com/ ankudinovkirill] — Кирилл Анкудинов в «Живом Журнале»
• [www.litkarta.ru/russia/maikop/persons/ankudinov-k/ Кирилл Анкудинов]. Новая литературная карта России. Проверено 22 декабря 2012. [www.webcitation.org/6DsxN2Dyz Архивировано из первоисточника 23 января 2013].
• [magazines.russ.ru/authors/a/ankudinov/ Кирилл Анкудинов]. Журнальный зал. Проверено 22 декабря 2012. [www.webcitation.org/6DsxPMGqD Архивировано из первоисточника 23 января 2013].
• [www.promegalit.ru/autor.php?id=495 Кирилл Анкудинов]. Мегалит. Проверено 22 декабря 2012. [www.webcitation.org/6DsxRLZnv Архивировано из первоисточника 23 января 2013].
• [www.stihi.ru/avtor/kirillank Кирилл Анкудинов]. Стихи.ру. Проверено 22 декабря 2012. [www.webcitation.org/6DsxK5Aio Архивировано из первоисточника 23 января 2013].

Литература   Персоналии

Отрывок, характеризующий Анкудинов, Кирилл Николаевич

«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.
Разговор был холодный, несвязный и прерывался беспрестанно.
– Мари проехала через Рязань, – сказала Наташа. Князь Андрей не заметил, что она называла его сестру Мари. А Наташа, при нем назвав ее так, в первый раз сама это заметила.
– Ну что же? – сказал он.
– Ей рассказывали, что Москва вся сгорела, совершенно, что будто бы…
Наташа остановилась: нельзя было говорить. Он, очевидно, делал усилия, чтобы слушать, и все таки не мог.
– Да, сгорела, говорят, – сказал он. – Это очень жалко, – и он стал смотреть вперед, пальцами рассеянно расправляя усы.
– А ты встретилась с графом Николаем, Мари? – сказал вдруг князь Андрей, видимо желая сделать им приятное. – Он писал сюда, что ты ему очень полюбилась, – продолжал он просто, спокойно, видимо не в силах понимать всего того сложного значения, которое имели его слова для живых людей. – Ежели бы ты его полюбила тоже, то было бы очень хорошо… чтобы вы женились, – прибавил он несколько скорее, как бы обрадованный словами, которые он долго искал и нашел наконец. Княжна Марья слышала его слова, но они не имели для нее никакого другого значения, кроме того, что они доказывали то, как страшно далек он был теперь от всего живого.
– Что обо мне говорить! – сказала она спокойно и взглянула на Наташу. Наташа, чувствуя на себе ее взгляд, не смотрела на нее. Опять все молчали.
– Andre, ты хоч… – вдруг сказала княжна Марья содрогнувшимся голосом, – ты хочешь видеть Николушку? Он все время вспоминал о тебе.
Князь Андрей чуть заметно улыбнулся в первый раз, но княжна Марья, так знавшая его лицо, с ужасом поняла, что это была улыбка не радости, не нежности к сыну, но тихой, кроткой насмешки над тем, что княжна Марья употребляла, по ее мнению, последнее средство для приведения его в чувства.
– Да, я очень рад Николушке. Он здоров?

Когда привели к князю Андрею Николушку, испуганно смотревшего на отца, но не плакавшего, потому что никто не плакал, князь Андрей поцеловал его и, очевидно, не знал, что говорить с ним.
Когда Николушку уводили, княжна Марья подошла еще раз к брату, поцеловала его и, не в силах удерживаться более, заплакала.
Он пристально посмотрел на нее.
– Ты об Николушке? – сказал он.
Княжна Марья, плача, утвердительно нагнула голову.
– Мари, ты знаешь Еван… – но он вдруг замолчал.
– Что ты говоришь?
– Ничего. Не надо плакать здесь, – сказал он, тем же холодным взглядом глядя на нее.

Когда княжна Марья заплакала, он понял, что она плакала о том, что Николушка останется без отца. С большим усилием над собой он постарался вернуться назад в жизнь и перенесся на их точку зрения.
«Да, им это должно казаться жалко! – подумал он. – А как это просто!»
«Птицы небесные ни сеют, ни жнут, но отец ваш питает их», – сказал он сам себе и хотел то же сказать княжне. «Но нет, они поймут это по своему, они не поймут! Этого они не могут понимать, что все эти чувства, которыми они дорожат, все наши, все эти мысли, которые кажутся нам так важны, что они – не нужны. Мы не можем понимать друг друга». – И он замолчал.

Маленькому сыну князя Андрея было семь лет. Он едва умел читать, он ничего не знал. Он многое пережил после этого дня, приобретая знания, наблюдательность, опытность; но ежели бы он владел тогда всеми этими после приобретенными способностями, он не мог бы лучше, глубже понять все значение той сцены, которую он видел между отцом, княжной Марьей и Наташей, чем он ее понял теперь. Он все понял и, не плача, вышел из комнаты, молча подошел к Наташе, вышедшей за ним, застенчиво взглянул на нее задумчивыми прекрасными глазами; приподнятая румяная верхняя губа его дрогнула, он прислонился к ней головой и заплакал.
С этого дня он избегал Десаля, избегал ласкавшую его графиню и либо сидел один, либо робко подходил к княжне Марье и к Наташе, которую он, казалось, полюбил еще больше своей тетки, и тихо и застенчиво ласкался к ним.
Княжна Марья, выйдя от князя Андрея, поняла вполне все то, что сказало ей лицо Наташи. Она не говорила больше с Наташей о надежде на спасение его жизни. Она чередовалась с нею у его дивана и не плакала больше, но беспрестанно молилась, обращаясь душою к тому вечному, непостижимому, которого присутствие так ощутительно было теперь над умиравшим человеком.


Князь Андрей не только знал, что он умрет, но он чувствовал, что он умирает, что он уже умер наполовину. Он испытывал сознание отчужденности от всего земного и радостной и странной легкости бытия. Он, не торопясь и не тревожась, ожидал того, что предстояло ему. То грозное, вечное, неведомое и далекое, присутствие которого он не переставал ощущать в продолжение всей своей жизни, теперь для него было близкое и – по той странной легкости бытия, которую он испытывал, – почти понятное и ощущаемое.
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.
Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.

Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.