Аксаков, Константин Сергеевич

Поделись знанием:
(перенаправлено с «К. С. Аксаков»)
Перейти к: навигация, поиск
Константин Сергеевич Аксаков
Дата рождения:

29 марта (10 апреля) 1817(1817-04-10)

Место рождения:

село Аксаково, Бугурусланский уезд, Оренбургская губерния, Российская империя

Дата смерти:

7 (19) декабря 1860(1860-12-19) (43 года)

Место смерти:

остров Занте, Греция

Род деятельности:

публицист, поэт, литературный критик, историк, лингвист.

Константи́н Серге́евич Акса́ков (29 марта [10 апреля1817, с. Аксаково, Оренбургская губерния — 7 [19] декабря 1860, о. Занте, Греция) — русский публицист, поэт, литературный критик, историк и лингвист, глава русских славянофилов и идеолог славянофильства[1]; старший сын Сергея Тимофеевича Аксакова и Ольги Сёменовны Заплатиной, дочери суворовского генерала и пленной турчанки Игель-Сюмь.





Биография

В селе Знаменское-Аксаково Константин Сергеевич провёл первые девять лет своей жизни. В 1826 году семья Аксаковых, следуя за отцом, переехала в Москву. В начале 1830-х годов воспитывался в пансионе М. П. Погодина. Д. А. Милютин вспоминал, что Константин Аксаков «уже в то время [в 1831 году] выдавался своими дарованиями, любознательностью и серьезными занятиями». В 1832 году пятнадцатилетний Аксаков стал студентом словесного отделения Московского университета, на котором преподавали профессора Павлов, Надеждин, Победоносцев. В 1835 году он получил кандидатский диплом.

Обучаясь в университете, К. С. Аксаков, вместе с Белинским и Бодянским, стал участником кружка Станкевича. В это время он увлекался немецкой классической философией (прежде всего, Гегеля), влияние которой ещё долго ощущалось в его работах, даже в магистерской работе 1846 года. В 1837 году, в связи с отъездом Станкевича за границу, кружок распался и Аксаков сблизился с группой славянофилов: А. С. Хомяковым, И. В. Киреевским, Ю. Ф. Самариным. В 1838 году он ездил за границу, откуда вернулся через пять месяцев.

Ранние стихи К. С. Аксакова в это время уже появились на страницах «Телескопа», «Молвы», «Московского наблюдателя», «Отечественных записок», — часто под псевдонимом «К. Еврипидин». За стихотворениями последовали драматические произведения: драма «Освобождение Москвы в 1612 году», комедия «Князь Луповицкий», водевиль «Почтовая карета», пародия «Олег под Константинополем». В 1842 году К. С. Аксаков выступил на критическое поприще статьей, напечатанной отдельной брошюрой: «Несколько слов о поэме Гоголя: Похождения Чичикова или мертвые души». В № 9 журнала «Москвитянин» он ответил на разбор этой работы, сделанный Белинским. В «Московском сборнике» 1846 года были помещены его три критические статьи (за подписью «Имрек»): О сборнике гр. Соллогуба «Вчера и сегодня»; О книге проф. Никитенко «Опыт истории рус. литер.»; «О петербургском сборнике» Некрасова. И в последующих выпусках этого сборника (в 1847 и в 1852) он продолжал помещать свои литературно-исторические статьи. В числе исторических статей особенно выдаются рецензии Акасакова на I, VI, VII и VIII тома «Истории России» Соловьёва, «О древнем быте славян вообще и русских в частности» (1852), «Краткий исторический очерк земских соборов», «О состоянии крестьян в древней России», «По поводу Белевской Вивлиофики, изданной Н. А. Елагиным» и др.

В 1846 году было напечатано его исследование «Ломоносов в истории русской литературы и русского языка», принёсшее ему степень магистра русской словесности. Диссертация была готова гораздо раньше, но цензура потребовала внести ряд изменений и перепечатать книгу.

После защиты магистерской диссертации К. С. Аксаков предполагал приступить к преподавательской работе, но в Московском университете вакансий не оказалось, и Аксаков посвятил себя литературному творчеству и публицистике. Он сотрудничал в журналах «Москвитянин» и «Русская беседа»; в «Русской беседе» он был одним из наиболее деятельных сотрудников. С 1857 года был фактическим редактором газеты «Молва».

В 1855 году он написал мемуары «Воспоминания студенчества 1832—1835 годов» (опубликованы с купюрами в 1862 году). В 1858 году он был избран действительным членом Общества любителей Российской словесности.

Смерть отца губительно повлияла на его здоровье: лёгочная чахотка унесла его жизнь на ионическом острове Занте (Закинф) 7 декабря 1860 года. Был похоронен в московском Симоновом монастыре.

Полное собрание сочинений, начатое в Москве И. С. Аксаковым осталось незаконченным; вышли только три тома: первый том, в который вошли 27 статей по русской истории, из которых большинство при жизни автора не были напечатаны, появился в 1861 году, второй — в 1875 году и, наконец, третий — в 1880 г. 2-й и 3-й тома включали филологические сочинения, причём весь третий том был посвящён «Опыту русской грамматики».

Идеология

В работе О внутреннем состоянии России (1855) Аксаков утверждал, что русские — это «негосударственный народ», в смысле: не ищущий участия в управлении, а потому чуждый революционного и конституционного начала; основу быта русского народа ещё до принятия христианства составляли общины, государственный элемент появился позже как результат чуждого влияния. Аксаков решительно противопоставляет государственное (государево) общественному (земскому), под последним понимая духовно-нравственную деятельность, тогда как государство «по преимуществу дело военное», смысл которого в «защите и охранении жизни народа». Русское государство по сути есть монархия, ибо строжайшая дисциплина и единоначалие в военном деле уравновешиваются независимостью совести и мысли в деле общественном. Однако эта гармония государства и земли была нарушена Петром I, при котором правительство обособилось от народа; государство начало вмешиваться в дела земли, из служителя народа оно превратилось в идол, требующий беспрекословного подчинения во всем. Так в России появились «внутренние язвы»: раскол, крепостное состояние и взяточничество.

В работе О русском воззрении (1856) он различает человеческое и национальное, провозглашая свою приверженность идеям славянофилов. «Деятельность народа, — писал Аксаков, — как деятельность человека, должна быть самостоятельна». Здесь он решительно критикует попытки отождествления европейского с общечеловеческим, которая выражается в моде в одежде, языке и литературе. Суть этой моды в рабском заимствовании.

Напишите отзыв о статье "Аксаков, Константин Сергеевич"

Примечания

  1. Большая Российская энциклопедия: В 30 т. / Председатель науч.-ред. совета Ю. С. Осипов. Отв. ред С. Л. Кравец. Т. 1. А — Анкетирование. — М.: Большая Российская энциклопедия, 2005. — 766 с.: ил.: карт.

Литература

Ссылки

  • [az.lib.ru/a/aksakow_k_s/ Аксаков, Константин Сергеевич] в библиотеке Максима Мошкова
  • [vpn.int.ru/index.php?name=Biography&op=page&pid=516 Аксаков, Константин Сергеевич — Биография. Библиография. Высказывания]
  • [www.filosofi.su/filosofi/a/bratya_aksakovj.html Биография Константина Сергеевича Аксакова](недоступная ссылка с 19-10-2015 (3083 дня))
  • [dugward.ru/library/katalog_alfavit/aksakov_k_s.html Работы К. С. Аксакова]

Отрывок, характеризующий Аксаков, Константин Сергеевич



Женитьба на богатой невесте в Петербурге не удалась Борису и он с этой же целью приехал в Москву. В Москве Борис находился в нерешительности между двумя самыми богатыми невестами – Жюли и княжной Марьей. Хотя княжна Марья, несмотря на свою некрасивость, и казалась ему привлекательнее Жюли, ему почему то неловко было ухаживать за Болконской. В последнее свое свиданье с ней, в именины старого князя, на все его попытки заговорить с ней о чувствах, она отвечала ему невпопад и очевидно не слушала его.
Жюли, напротив, хотя и особенным, одной ей свойственным способом, но охотно принимала его ухаживанье.
Жюли было 27 лет. После смерти своих братьев, она стала очень богата. Она была теперь совершенно некрасива; но думала, что она не только так же хороша, но еще гораздо больше привлекательна, чем была прежде. В этом заблуждении поддерживало ее то, что во первых она стала очень богатой невестой, а во вторых то, что чем старее она становилась, тем она была безопаснее для мужчин, тем свободнее было мужчинам обращаться с нею и, не принимая на себя никаких обязательств, пользоваться ее ужинами, вечерами и оживленным обществом, собиравшимся у нее. Мужчина, который десять лет назад побоялся бы ездить каждый день в дом, где была 17 ти летняя барышня, чтобы не компрометировать ее и не связать себя, теперь ездил к ней смело каждый день и обращался с ней не как с барышней невестой, а как с знакомой, не имеющей пола.
Дом Карагиных был в эту зиму в Москве самым приятным и гостеприимным домом. Кроме званых вечеров и обедов, каждый день у Карагиных собиралось большое общество, в особенности мужчин, ужинающих в 12 м часу ночи и засиживающихся до 3 го часу. Не было бала, гулянья, театра, который бы пропускала Жюли. Туалеты ее были всегда самые модные. Но, несмотря на это, Жюли казалась разочарована во всем, говорила всякому, что она не верит ни в дружбу, ни в любовь, ни в какие радости жизни, и ожидает успокоения только там . Она усвоила себе тон девушки, понесшей великое разочарованье, девушки, как будто потерявшей любимого человека или жестоко обманутой им. Хотя ничего подобного с ней не случилось, на нее смотрели, как на такую, и сама она даже верила, что она много пострадала в жизни. Эта меланхолия, не мешавшая ей веселиться, не мешала бывавшим у нее молодым людям приятно проводить время. Каждый гость, приезжая к ним, отдавал свой долг меланхолическому настроению хозяйки и потом занимался и светскими разговорами, и танцами, и умственными играми, и турнирами буриме, которые были в моде у Карагиных. Только некоторые молодые люди, в числе которых был и Борис, более углублялись в меланхолическое настроение Жюли, и с этими молодыми людьми она имела более продолжительные и уединенные разговоры о тщете всего мирского, и им открывала свои альбомы, исписанные грустными изображениями, изречениями и стихами.
Жюли была особенно ласкова к Борису: жалела о его раннем разочаровании в жизни, предлагала ему те утешения дружбы, которые она могла предложить, сама так много пострадав в жизни, и открыла ему свой альбом. Борис нарисовал ей в альбом два дерева и написал: Arbres rustiques, vos sombres rameaux secouent sur moi les tenebres et la melancolie. [Сельские деревья, ваши темные сучья стряхивают на меня мрак и меланхолию.]
В другом месте он нарисовал гробницу и написал:
«La mort est secourable et la mort est tranquille
«Ah! contre les douleurs il n'y a pas d'autre asile».
[Смерть спасительна и смерть спокойна;
О! против страданий нет другого убежища.]
Жюли сказала, что это прелестно.
– II y a quelque chose de si ravissant dans le sourire de la melancolie, [Есть что то бесконечно обворожительное в улыбке меланхолии,] – сказала она Борису слово в слово выписанное это место из книги.
– C'est un rayon de lumiere dans l'ombre, une nuance entre la douleur et le desespoir, qui montre la consolation possible. [Это луч света в тени, оттенок между печалью и отчаянием, который указывает на возможность утешения.] – На это Борис написал ей стихи:
«Aliment de poison d'une ame trop sensible,
«Toi, sans qui le bonheur me serait impossible,
«Tendre melancolie, ah, viens me consoler,
«Viens calmer les tourments de ma sombre retraite
«Et mele une douceur secrete
«A ces pleurs, que je sens couler».
[Ядовитая пища слишком чувствительной души,
Ты, без которой счастье было бы для меня невозможно,
Нежная меланхолия, о, приди, меня утешить,
Приди, утиши муки моего мрачного уединения
И присоедини тайную сладость
К этим слезам, которых я чувствую течение.]
Жюли играла Борису нa арфе самые печальные ноктюрны. Борис читал ей вслух Бедную Лизу и не раз прерывал чтение от волнения, захватывающего его дыханье. Встречаясь в большом обществе, Жюли и Борис смотрели друг на друга как на единственных людей в мире равнодушных, понимавших один другого.
Анна Михайловна, часто ездившая к Карагиным, составляя партию матери, между тем наводила верные справки о том, что отдавалось за Жюли (отдавались оба пензенские именья и нижегородские леса). Анна Михайловна, с преданностью воле провидения и умилением, смотрела на утонченную печаль, которая связывала ее сына с богатой Жюли.
– Toujours charmante et melancolique, cette chere Julieie, [Она все так же прелестна и меланхолична, эта милая Жюли.] – говорила она дочери. – Борис говорит, что он отдыхает душой в вашем доме. Он так много понес разочарований и так чувствителен, – говорила она матери.
– Ах, мой друг, как я привязалась к Жюли последнее время, – говорила она сыну, – не могу тебе описать! Да и кто может не любить ее? Это такое неземное существо! Ах, Борис, Борис! – Она замолкала на минуту. – И как мне жалко ее maman, – продолжала она, – нынче она показывала мне отчеты и письма из Пензы (у них огромное имение) и она бедная всё сама одна: ее так обманывают!
Борис чуть заметно улыбался, слушая мать. Он кротко смеялся над ее простодушной хитростью, но выслушивал и иногда выспрашивал ее внимательно о пензенских и нижегородских имениях.
Жюли уже давно ожидала предложенья от своего меланхолического обожателя и готова была принять его; но какое то тайное чувство отвращения к ней, к ее страстному желанию выйти замуж, к ее ненатуральности, и чувство ужаса перед отречением от возможности настоящей любви еще останавливало Бориса. Срок его отпуска уже кончался. Целые дни и каждый божий день он проводил у Карагиных, и каждый день, рассуждая сам с собою, Борис говорил себе, что он завтра сделает предложение. Но в присутствии Жюли, глядя на ее красное лицо и подбородок, почти всегда осыпанный пудрой, на ее влажные глаза и на выражение лица, изъявлявшего всегдашнюю готовность из меланхолии тотчас же перейти к неестественному восторгу супружеского счастия, Борис не мог произнести решительного слова: несмотря на то, что он уже давно в воображении своем считал себя обладателем пензенских и нижегородских имений и распределял употребление с них доходов. Жюли видела нерешительность Бориса и иногда ей приходила мысль, что она противна ему; но тотчас же женское самообольщение представляло ей утешение, и она говорила себе, что он застенчив только от любви. Меланхолия ее однако начинала переходить в раздражительность, и не задолго перед отъездом Бориса, она предприняла решительный план. В то самое время как кончался срок отпуска Бориса, в Москве и, само собой разумеется, в гостиной Карагиных, появился Анатоль Курагин, и Жюли, неожиданно оставив меланхолию, стала очень весела и внимательна к Курагину.
– Mon cher, – сказала Анна Михайловна сыну, – je sais de bonne source que le Prince Basile envoie son fils a Moscou pour lui faire epouser Julieie. [Мой милый, я знаю из верных источников, что князь Василий присылает своего сына в Москву, для того чтобы женить его на Жюли.] Я так люблю Жюли, что мне жалко бы было ее. Как ты думаешь, мой друг? – сказала Анна Михайловна.
Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого – в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение. Жюли встретила его с веселым и беззаботным видом, небрежно рассказывала о том, как ей весело было на вчерашнем бале, и спрашивала, когда он едет. Несмотря на то, что Борис приехал с намерением говорить о своей любви и потому намеревался быть нежным, он раздражительно начал говорить о женском непостоянстве: о том, как женщины легко могут переходить от грусти к радости и что у них расположение духа зависит только от того, кто за ними ухаживает. Жюли оскорбилась и сказала, что это правда, что для женщины нужно разнообразие, что всё одно и то же надоест каждому.