Ленинградский институт истории, философии и лингвистики

Ленинградский институт истории, философии и лингвистики (ЛИФЛИ)
Год основания	1930
Тип	государственный
Расположение	Ленинград

К:Учебные заведения, основанные в 1930 году

Ленинградский институт истории, философии и лингвистики (ЛИФЛИ) — гуманитарный вуз университетского типа, существовавший в Ленинграде с 1931 по 1937 год. Был выделен из ЛГУ и в конечном счёте снова с ним слит. Его профилем была «подготовка младших научных работников и преподавателей вузов в области истории, философии, литературы и лингвистики».

История

В 1930 году на базе выделившегося из состава Ленинградского университета историко-лингвистического факультета был образован Ленинградский государственный историко-лингвистический институт (ЛГИЛИ) в составе трёх отделений: историко-литературного, музейно-краеведческого и редакционно-издательского. «Общетеоретический уровень преподавания был значительно снижен, уступив место сугубому практицизму. Так, например, институт готовил не литературоведа, а редактора-издателя или книговеда; не историка, а музейного работника или краеведа; вместо лингвистов-специалистов в области конкретных языков — подготовлялись переводчики и т. п.»

Постановлением коллегии Наркомпроса от 4 июля 1932 года институту был возвращён университетский профиль, срок обучения был увеличен с трёх лет до четырёх (позже до пяти), выведены из состава музейно-краеведческое и редакционно-издательское отделения.

С организацией в 1933 году философского отделения институт был переименован в Ленинградский историко-философско-лингвистический институт (ЛИФЛИ). В 1934 году отделения института реорганизованы в факультеты: лингвистический, литературный, исторический, философский.

Располагался на Университетской набережной, дом 11.

По состоянию на 1934 год штат составлял 263 человека, в том числе 8 академиков, 14 членов-корреспондентов Академии наук, 68 профессоров.

В 1936—1937 гг. философский и исторический факультеты института объединены с воссозданным (в 1934 году) историческим факультетом Ленинградского университета, на базе двух других факультетов ЛИФЛИ образован филологический факультет Ленинградского университета.

Численность студентов

• 1931/32 — 635 чел.
• 1932/33 — 699 чел.
• 1933/34 — 715 чел.
• 1934/35 — 926 чел.

Профессорско-преподавательский состав

Исторический факультет: академики Б. Д. Греков, В. В. Струве, Е. В. Тарле; члены-корреспонденты АН СССР О. А. Добиаш-Рождественская, В. И. Равдоникас, С. Г. Томсинский; профессора С. И. Ковалёв, Розенталь, Быковский, И. М. Гревс, Годес, П. П. Щеголев, А. И. Молок, С. Г. Лозинский, Н. А. Корнатовский, Алимов, М. М. Цвибак; доценты Кокин, Н. И. Ульянов, В. В. Мавродин, Троцкий, Раков, Попов, Илюкович.

Лингвистический факультет: академики В. М. Алексеев, Н. С. Державин, С. А. Жебелёв, Н. И. Конрад, И. Ю. Крачковский, Н. Я. Марр, И. И. Мещанинов, С. П. Обнорский, И. А. Орбели, В. Ф. Шишмарёв, Л. В. Щерба, Ф. И. Щербатской; члены-корреспонденты АН СССР А. И. Малеин, Н. Н. Поппе, А. А. Фрейман и др.

Литературный факультет: академики М. П. Алексеев, В. М. Жирмунский, А. С. Орлов, И. И. Толстой; член-корреспондент АН СССР Н. К. Пиксанов; профессора М. Н. Азадовский, В. В. Гиппиус, В. А. Десницкий, В. Е. Евгеньев-Максимов, П. Н. Медведев, А. А. Смирнов, А. Г. Фомин, Б. М. Эйхенбаум.

Философский факультет: профессора Тымянский, Кучеров, В. Н. Ральцевич, Широков, Янковский, Вайсберт, Ульрих, Спокойный, А. Айзенберг, И. И. Презент.

Выпускники

• Габдулла Амантай — башкирский поэт, литературовед, фольклорист, общественный деятель.
• Николай Лесючевский — советский литератор, главный редактор издательства «Советский писатель» (1951—1957), Председатель Правления с 1958.

Ссылки

• [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_sp/961/%D0%98%D1%81%D1%82%D0%BE%D1%80%D0%B8%D0%B8 Истории, философии и лингвистики институт это]

См. также

• МИФЛИ

Отрывок, характеризующий Ленинградский институт истории, философии и лингвистики

Пехотные полки, застигнутые врасплох в лесу, выбегали из леса, и роты, смешиваясь с другими ротами, уходили беспорядочными толпами. Один солдат в испуге проговорил страшное на войне и бессмысленное слово: «отрезали!», и слово вместе с чувством страха сообщилось всей массе.
– Обошли! Отрезали! Пропали! – кричали голоса бегущих.
Полковой командир, в ту самую минуту как он услыхал стрельбу и крик сзади, понял, что случилось что нибудь ужасное с его полком, и мысль, что он, примерный, много лет служивший, ни в чем не виноватый офицер, мог быть виновен перед начальством в оплошности или нераспорядительности, так поразила его, что в ту же минуту, забыв и непокорного кавалериста полковника и свою генеральскую важность, а главное – совершенно забыв про опасность и чувство самосохранения, он, ухватившись за луку седла и шпоря лошадь, поскакал к полку под градом обсыпавших, но счастливо миновавших его пуль. Он желал одного: узнать, в чем дело, и помочь и исправить во что бы то ни стало ошибку, ежели она была с его стороны, и не быть виновным ему, двадцать два года служившему, ни в чем не замеченному, примерному офицеру.
Счастливо проскакав между французами, он подскакал к полю за лесом, через который бежали наши и, не слушаясь команды, спускались под гору. Наступила та минута нравственного колебания, которая решает участь сражений: послушают эти расстроенные толпы солдат голоса своего командира или, оглянувшись на него, побегут дальше. Несмотря на отчаянный крик прежде столь грозного для солдата голоса полкового командира, несмотря на разъяренное, багровое, на себя не похожее лицо полкового командира и маханье шпагой, солдаты всё бежали, разговаривали, стреляли в воздух и не слушали команды. Нравственное колебание, решающее участь сражений, очевидно, разрешалось в пользу страха.
Генерал закашлялся от крика и порохового дыма и остановился в отчаянии. Всё казалось потеряно, но в эту минуту французы, наступавшие на наших, вдруг, без видимой причины, побежали назад, скрылись из опушки леса, и в лесу показались русские стрелки. Это была рота Тимохина, которая одна в лесу удержалась в порядке и, засев в канаву у леса, неожиданно атаковала французов. Тимохин с таким отчаянным криком бросился на французов и с такою безумною и пьяною решительностью, с одною шпажкой, набежал на неприятеля, что французы, не успев опомниться, побросали оружие и побежали. Долохов, бежавший рядом с Тимохиным, в упор убил одного француза и первый взял за воротник сдавшегося офицера. Бегущие возвратились, баталионы собрались, и французы, разделившие было на две части войска левого фланга, на мгновение были оттеснены. Резервные части успели соединиться, и беглецы остановились. Полковой командир стоял с майором Экономовым у моста, пропуская мимо себя отступающие роты, когда к нему подошел солдат, взял его за стремя и почти прислонился к нему. На солдате была синеватая, фабричного сукна шинель, ранца и кивера не было, голова была повязана, и через плечо была надета французская зарядная сумка. Он в руках держал офицерскую шпагу. Солдат был бледен, голубые глаза его нагло смотрели в лицо полковому командиру, а рот улыбался.Несмотря на то,что полковой командир был занят отданием приказания майору Экономову, он не мог не обратить внимания на этого солдата.
– Ваше превосходительство, вот два трофея, – сказал Долохов, указывая на французскую шпагу и сумку. – Мною взят в плен офицер. Я остановил роту. – Долохов тяжело дышал от усталости; он говорил с остановками. – Вся рота может свидетельствовать. Прошу запомнить, ваше превосходительство!
– Хорошо, хорошо, – сказал полковой командир и обратился к майору Экономову.
Но Долохов не отошел; он развязал платок, дернул его и показал запекшуюся в волосах кровь.
– Рана штыком, я остался во фронте. Попомните, ваше превосходительство.

Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.
Скоро после отъезда князя Багратиона Тушину удалось зажечь Шенграбен.
– Вишь, засумятились! Горит! Вишь, дым то! Ловко! Важно! Дым то, дым то! – заговорила прислуга, оживляясь.
Все орудия без приказания били в направлении пожара. Как будто подгоняя, подкрикивали солдаты к каждому выстрелу: «Ловко! Вот так так! Ишь, ты… Важно!» Пожар, разносимый ветром, быстро распространялся. Французские колонны, выступившие за деревню, ушли назад, но, как бы в наказание за эту неудачу, неприятель выставил правее деревни десять орудий и стал бить из них по Тушину.
Из за детской радости, возбужденной пожаром, и азарта удачной стрельбы по французам, наши артиллеристы заметили эту батарею только тогда, когда два ядра и вслед за ними еще четыре ударили между орудиями и одно повалило двух лошадей, а другое оторвало ногу ящичному вожатому. Оживление, раз установившееся, однако, не ослабело, а только переменило настроение. Лошади были заменены другими из запасного лафета, раненые убраны, и четыре орудия повернуты против десятипушечной батареи. Офицер, товарищ Тушина, был убит в начале дела, и в продолжение часа из сорока человек прислуги выбыли семнадцать, но артиллеристы всё так же были веселы и оживлены. Два раза они замечали, что внизу, близко от них, показывались французы, и тогда они били по них картечью.