Лабрус, Эрнест Камиль

Запрос «Лабрусс» перенаправляется сюда; см. также другие значения.

Эрнест Камиль Лабрус
Camille-Ernest Labrousse
Дата рождения:	16 марта 1895(1895-03-16)
Место рождения:	Барбезьё-Сент-Илер
Дата смерти:	16 июня 1988(1988-06-16) (93 года)
Место смерти:	Париж
Страна:
Научная сфера:	история
Место работы:	Сорбонна
Научный руководитель:	Франсуа Симмиан
Награды и премии:	Премия Бальцана (1979)

Эрне́ст Ками́ль Лабру́с (фр. Ernest Labrousse; 16 марта 1895, Барбезьё-Сент-Илер — 16 июня 1988, Париж) — французский историк, представитель историографической школы «Анналов».

Биография

Родился 16 марта 1895 года в Барбезьё (департамент Шаранты), в семье ремесленника. Он изучал историю в Сорбонне, посещая, главным образом, курс Альфонсо Алора. Интересуется политэкономией во время написания своей диссертации в 1913 году. После войны, в 1919 году, он поступает на Факультет права, поскольку тема его диссертации — революционное социальное законодательство времен Великой Французской революции, и ему приходится изменить характер научной работы. Но всё-таки в 1926 году он вновь меняет направление своей работы, возвращаясь к проблемам экономической истории. Таким образом, пройдя путь от политэкономии через право к истории Эрнест Лабрус стал историком с абсолютно уникальной судьбой.

Лабрус всю свою жизнь был убеждённым и активным социалистом. Журналист «Юманите», член Социалистической партии с 1916 года, он присоединяется к ФКП после конгресса в Туре в 1920 году, но возвращается обратно во Французскую секцию II интернационала. Член Объединённой социалистической партии с первой половины 1960-х гг., он окончательно оставляет политическую деятельность в 1967 году, не предавая своих марксистских и социалистических идеалов. Лабруса вряд ли можно назвать полноценным членом школы «Анналов», несмотря на то, что своим назначением на пост директора-исследователя IV секции Высшей школы практических исследований в 1938 году он обязан Марку Блоку.

Поздно занявшись историей, Лабрус сыграет весьма значительную роль во французской историографии тем, что — под влиянием Франсуа Симмиана — решит посвятить себя изучению экономической истории. Опубликованная в 1933 году, его работа «Обзор движения цен и доходов во Франции в XVIII веке» привела к необратимому научному перевороту в этой сфере из-за жёстких правил, которые она ввела в исследовательскую методику. Это служит примером и для других областей исторической науки (демографии, социально-культурные явление и т. п.).

Сменив Марка Блока в Сорбонне после войны (он занимал тогда кафедру социальной и экономической истории), Лабрус публикует в 1944 году свой самый знаменитый труд «Кризис французской экономики в конце старого порядка и накануне революции». В этой работе он убедительно показывает, что история цен неотделима от социальной истории, так как «цена хлеба — это компас фабрик». Эта работа на первый план выдвигает развитие продовольственных кризисов (что было характерно для «старого порядка»), но также исследует их влияние на промышленность.

В 1945—1965 годах профессор, затем почётный профессор Сорбонны. До 1965 года возглавлял Институт экономической и социальной истории в Сорбонне, был председателем общества по истории Революции 1848 года, представителем Общества робеспьеристских исследований, председателем Международной комиссии по истории социальных движений и социальных структур.

Библиография

• Esquisse du mouvement des prix et des revenus au XVIII-e siècle (1933)
• La Crise de l’économie française à la fin de l’Ancien Régime et au début de la Révolution, P.U.F, (1944)
• Histoire économique et sociale de la France, Paris, Puf, 1979 (совместно с Фернаном Броделем)

Отрывок, характеризующий Лабрус, Эрнест Камиль

Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось дело.
– Что? Что вы говорите? – сказал Наполеон. – Да, велите подать мне лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.