Лаврентьев, Андрей Николаевич

Андрей Николаевич Лаврентьев
Андрей Лаврентьев в роли Федотика в спектакле «Три сестры». Фото К. Фишера
Дата рождения:	1882(1882)
Место рождения:	Российская империя
Дата смерти:	15 апреля 1935(1935-04-15)
Место смерти:	Ленинград, РСФСР, СССР
Профессия:	театральный режиссёр, актёр
Гражданство:	СССР СССР
Годы активности:	1906—1935
Театр:	МХАТ, Александринский театр, Большой драматический театр
Награды:

Андре́й Никола́евич Лавре́нтьев (1882 — 15 апреля 1935, Ленинград) — российский актёр и театральный режиссёр; Заслуженный деятель искусств РСФСР (1934).

Биография

Андрей Лаврентьев в 1902 году поступил в школу при Московском Художественном театре, где его учителями были В. И. Немирович-Данченко и В. В. Лужский. В 1906 году стал актёром Художественного театра.

В 1910 году Лаврентьев перешёл в Александринский театр, где в 1913-м дебютировал как режиссёр спектаклем «Цена жизни» по пьесе Вл. Немировича-Данченко; в 1917 году работал с Вс. Мейерхольдом над «Свадьбой Кречинского» А. Сухово-Кобылина. В 1918 году создал в Петрограде Театр художественной драмы. Лаврентьев, ставивший до революции в основном современные пьесы, теперь отдавал предпочтение староиспанской комедии; с театром сотрудничали в качестве сценографов представители «Мира искусства» — Мстислав Добужинский и Владимир Щуко; но существовал он недолго: в том же году Лаврентьев принял участие в организации другого театра — Большого драматического, в который и влилась труппа Театра художественной драмы.

Большой драматический

В январе 1919 года Андрей Лаврентьев был назначен главным режиссёром БДТ; его спектаклем «Дон Карлос» по пьесе Фридриха Шиллера 15 февраля открылся новый театр.

В период, когда советской драматургии ещё не было, театр отдавал предпочтение зарубежной классике; среди поставленных Лаврентьевым в этот период спектаклей — «Отелло» и «Король Лир» У. Шекспира.

В начале 1921 года Лаврентьев покинул театр, но вновь возглавил его в 1923 году. В этот период Лаврентьев обращался преимущественно к современной драматургии, как отечественной, так и зарубежной, ставил пьесы Алексея Толстого, Дмитрия Фурманова, Бориса Лавренёва, Юджина О’Нила. При нём в Большой драматический пришли новые режиссёры — Павел Вейсбрём и Константин Тверской, через несколько лет ставший его преемником, и будущие корифеи БДТ: Александр Лариков, Валентина Кибардина, Ольга Казико.

В начале 1929 года Андрей Лаврентьев покинул пост главного режиссёра; последний свой спектакль в Большом драматическом он выпустил в апреле 1930 года — «Авангард» по пьесе В. Катаева; при этом он оставался в театре в качестве актёра. Среди лучших ролей Лаврентьва — Берсенев в «Разломе», Фальстаф в спектакле «Сэр Джон Фальстаф», Андросов в «Человеке с портфелем»; Андросова Лаврентьев годом позже сыграл и в одноимённом кинофильме.

Похоронен на Никольском кладбище Александро-Невской лавры

Творчество

Театральные работы

Режиссёрские

Александринский театр

• 1913 — «Цена жизни» Вл. Немировича-Данченко
• 1914 — «Король, закон и свобода» Л. Андреева
• 1914 — «Профессор Сторицын» Л. Андреева

Большой драматический театр

• 1919 — «Дон Карлос» Ф. Шиллера
• 1919 — «Разрушитель Иерусалима» A. Иернефельда
• 1920 — «Отелло» У. Шекспира
• 1920 — «Царевич Алексей» Д. Мережковского (вместе с А. Н. Бенуа)
• 1920 — «Король Лир» У. Шекспира
• 1920 — «Северные богатыри» Г. Ибсена
• 1924 — «Анна Кристи» Ю. О’Нила
• 1925 — «Заговор императрицы» А. Толстого и П. Щёголева
• 1925 — «Мятеж» по Д. Фурманову
• 1925 — «Продавцы славы» М. Паньоля и П. Нивуа
• 1926 — «Азеф» A. Толстого и П. Щёголева
• 1929 — «Враги» Б. Лавренёва
• 1930 — «Авангард» В. Катаева

Актёрские

Александринский театр

• 1911 — «Маскарад» М. Ю. Лермонтова; постановка Вс. Мейерхольда — Шприх

Большой драматический театр

• 1926 — «Азеф» A. Толстого и П. Щеголева; постановка А. Н. Лаврентьева — Плеве
• 1926 — «Настанет время» Р. Роллана; постановка П. К. Вейсбрёма — Клиффорд
• 1927 — «Разлом» Б. Лавренёва; режиссёр К. Тверской — Берсенев
• 1927 — «Сэр Джон Фальстаф» по У. Шекспиру; постановка П. К. Вейсбрема и И. М. Кроля — Фальстаф
• 1928 — «Человек с портфелем» А. Файко; постановка К. К. Тверского — Андросов
• 1930 — «Хлеб» В. Киршона; постановка В. В. Люце — Михайлов
• 1931 — «Патетическая соната» Н. Кулиша; режиссёр К. Тверской — Ступай-Ступаненко
• 1932 — «Мой друг» Н. Погодина; режиссёр К. Тверской — Гай
• 1933 — «Достигаев и другие» А. М. Горького; постановка В. В. Люце — Губин
• 1933 — «Укрощение мистера Робинзона» В. Каверина; режиссёры С. А. Морщихин и К. К. Тверской — Томас Робинзон
• 1934 — «Интервенция» Л. Славина; режиссёр В. В. Люце — Селестен

Фильмография

• 1928 — Третья молодость (Сноповязалка) — дед Левонтий
• 1929 — Человек с портфелем — профессор Андросов
• 1932 — Слава мира — генерал Адлер
• 1932 — Город в степи — Захар Короедов
• 1935 — Подруги — посетитель трактира

Примечания

.

Отрывок, характеризующий Лаврентьев, Андрей Николаевич

Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.