Лавров, Николай Владимирович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Николай Владимирович Лавров

Николай Владимирович Лавров (наст. фамилия — Чиркин, 9 мая (21 мая) 1805 года (по некоторым источникам — 1802 год), Ветлуга, Костромская губерния, сейчас Нижегородская область — 25 мая (6 июня) 1840 года, Москва) — русский оперный певец-баритон.





Биография

После окончания московского коммерческого училища Николай Владимирович Лавров торговал лесом. Одновременно с этим в 1822—1824 годах он пел в хоре московского Новоспасского монастыря, где его однажды услышал директор Московских императорских театров Фёдор Фёдорович Кокошкин. В 1824 году он был зачислен в труппу императорского театра, и уже 6 января 1825 года Николай Владимирович Лавров дебютировал на открытии Большого театра, в прологе в стихах «Торжество муз» (стихи М. А. Дмитриева, музыка Ф. Е. Шольца, А. Н. Верстовского и А. А. Алябьева), в роли Аполлона. В последующие годы Николай Владимирович Лавров участвовал в различных постановках опер, водевилей, спектаклей.

20 апреля 1838 года Николай Владимирович Лавров стал первым исполнителем роли Мельника в «Русалке» А. С. Пушкина.

Пел в Московской оперной труппе. Николай Владимирович Лавров обладал обширным и прекрасным по звучности голосом необычайно мягкого бархатного тембра и широкого диапазона (две с половиной октавы — от нижнего соль до верхнего тенорного до).Это качество хорошо помогало в операх «Роберт» композитора Мейербера, «Цампа, морской разбойник, или Мраморная невеста» композитора Герольда, «Аскольдова могила» А. Н. Верстовского (по роману М. Н. Загоскина).

Репертуар выступлений был огромен. Николай Владимирович Лавров выступал спектаклях, также создал сценический образ Сусанина в опере «Иван Сусанин» Катерино Кавоса в Большом театре, второго певца («Певцы во стане русских воинов»), Твардовского («Пан Твардовский» Алексея Верстовского), Алхимиста («Волшебная лампадка, или Кашемирские пирожники»), Лорда Кокбурга («Фра-Дьяволо, или Гостиница в Террачине»), Фернандо («Сорока-воровка, или Опасность судить по наружности») и многих других. Он также прославился исполнением романсов.

16 марта 1828 года в дуэте с А. Бантышевым Николай Владимирович Лавров исполнил «Прощание с соловьём» Александра Алябьева в сопровождении хора и симфонического оркестра.

В своё время партнёрами по сцене были Александр Бантышев, Пётр Булахов, Дарья Лаврова, Надежда Репина, Василий Рязанцев, Аграфена Сабурова, Михаил Щепкин.

Семья

Был женат на певице и актрисе Д. М Сабуровой. Дочь, Екатерина Николаевна Лаврова-Васильева, стала известной драматической актрисой; трое их сыновей также посвятили свою жизнь сцене.

Цитаты про Н. В. Лаврова

Л. певец-самоучка (недолго брал уроки пения у Ф. Антонолмни). Обладал редким по силе голосом необычайно мягкого «бархатного» тембра и широкого диапазона (две с половиной октавы — от нижнего соль до верхнего тенорного до). В нач. сцен. деят-сти критики писали о недостатках в его вокальном и актер. искусстве. «Один из замечательных голосов в России, может быть, в целой Европе, один из тех редких голосов, которыми не могли налюбоваться итальянские артисты, бывшие в Москве, остался почти как самоцветный камень в руде своей, без грани и без политуры» (Ф. Кони) (цитируется по: [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/67860/%D0%9B%D0%B0%D0%B2%D1%80%D0%BE%D0%B2, Большая биографическая энциклопедия]).

Позднее в критике отмечалось:

«Лавров владеет обширным, густым голосом, баритоном, которым управляет с искусством и душою. Особливо приятно его пение, когда он переходит в теноровые партии: это сладость, нега, серебристая струя звуков, которая льется прямо в душу. Там, где нужно развернуть всю силу голоса, Лавров величествен и увлекательно хорош. С этими средствами Лавров соединяет талант опытного и искусного актера. При весьма приятной наружности, величественном росте, игра его всегда благородна, обдуманная и одушевлена» («Северная пчела», 1839. № 112)(цитируется по: [dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biography/67860/%D0%9B%D0%B0%D0%B2%D1%80%D0%BE%D0%B2, там же]).

Николай Владимирович Лавров 25 мая 1840 года в Москве. В связи с кончиной певца Александр Алябьев написал «Песнь на смерть Лаврова».

Источники


Напишите отзыв о статье "Лавров, Николай Владимирович"

Отрывок, характеризующий Лавров, Николай Владимирович

Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?