Лаговский, Иван Аркадьевич

Иван Аркадьевич Лаговский
Род деятельности:	богослов, редактор, общественный деятель
Дата рождения:	27 августа (8 сентября) 1889(1889-09-08)
Место рождения:	Кострома
Подданство:	Российская империя Российская империя
Дата смерти:	3 июля 1941(1941-07-03) (51 год)
Место смерти:	Ленинград
Супруга:	Т. П. Милютина

Ива́н Арка́дьевич Лаго́вский (27 августа (8 сентября) 1889; Кострома — 3 июля 1941; Ленинград) — богослов, публицист, деятель Русского студенческого христианского движения, редактор «Вестника РСХД» (1930—1936).

Биография и деятельность

Ранние годы

Иван Лаговский родился в 1889 году в Костроме в семье священника. В 1896—1897 году его отец был переведён на служение в Кинешму, где прошли детские годы Ивана. В 1902 году отец умер. Окончив духовное училище Кинешмы, в 1903 году Лаговский поступил в Костромскую духовную семинарию. В 1908 году уехал в Киев, учился в Киевской духовной академии. Окончил академию в 1913 году со званием кандидата богословия. Переехал в Екатеринослав, совмещал преподавание в гимназии и духовном училище с учёбой на филологическом факультете университета, куда поступил в 1917 году.

Летом 1919 года с потоком беженцев от Гражданской войны уехал в Симферополь, оттуда перебрался в Севастополь. В начале 1920 года нанялся матросом на транспортное судно «Рион», эвакуировавшее войска врангелевской армии. В марте оказался в Константинополе, откуда зафрахтованный французской компанией корабль направился в Бразилию, но добрался только до Корсики. Лаговский был интернирован французскими властями. Получив вид на жительство во Франции, работал на Корсике чернорабочим, помощником каменщика.

Религиозно-общественная деятельность

В 1923 году, подав прошение, был принят в Русский педагогический институт в Праге. В институте познакомился с В. В. Зеньковским, узнал от него об РСХД и вскоре вовлёкся в Движение. Окончив институт в 1926 году, был приглашён ассистентом на кафедру психологии и педагогики парижского Свято-Сергиевского православного богословского института. Жил в Париже и пригородах (Ванв и Исси-ле-Мулино). В 1931 году уволен из института (причиной послужил церковный раскол 1931 года — выбором Лаговского была Московская патриархия). Участвовал в Русском студенческом христианском движении, был членом центрального секретариата РСХД. В 1925—1936 годах — редактор журнала «Вестник РСХД» (до 1930 — совместно с Н. М. Зёрновым, затем Г. П. Федотовым; в 1930—1936 — единственный редактор). Выступал с докладами на конференциях и съездах РСХД, в Религиозно-философской академии, Русском педагогическом обществе и др., принимал участие в деятельности Религиозно-педагогического кабинета, издании «Бюллетеня религиозно-педагогической работы». Издал брошюру «Коллективизация и религия» (Париж, 1932). Регулярно выступал со статьями в «Вестнике РСХД» (около 50 его статей, посвящённых России, опубликованы в рубрике «Там, где с Богом борются») и в религиозно-философском журнале «Путь».

По воспоминаниям Н. М. Зёрнова,

«Лаговский, третий секретарь Движения, всецело принадлежал России. Иван Аркадьевич, несмотря на годы изгнания, не осилил ни одного из иностранных языков. Он не был шовинистом, сочувствовал экуменической работе, но сам жил только родиной и болел ею. Он внимательно следил за всем, что случалось на антирелигиозном фронте, и был лучшим экспертом в эмиграции по этому вопросу. Его статьи давали исчерпывающую информацию на эту тему. Он был увлекательный оратор, его доклады о России были всегда полны точных фактов и продуманных заключений. Говорил он с неподражаемыми жестами, выделывая руками сложнейшие выкрутасы и придавая лицу самые неожиданные выражения».

Последние годы

В 1933 году уехал с семьёй в Эстонию, жил в Тарту. Преподавал в Тартуском yниверситете, участвовал в Русском студенческом христианском движении в Прибалтике, продолжал работу в «Вестнике РСХД», публиковал статьи. Состоял в Русском благотворительном обществе в Тарту, Обществе помощи бедным и беженцам, был членом Исидоровского братства при церкви в Тарту, приходского совета прихода Эстонской Автономной Церкви (Константинопольского патриархата) в Тарту.

5 августа 1940 года, вскоре после вступления Cоветской армии в Прибалтику, был арестован НКВД и этапирован в Ленинград. Проходил по «Делу деятелей РСХД в Эстонии». 25 апреля 1941 года приговорён к смертной казни военным трибуналoм Ленинградского военного округа (по статьям 58-4 и 58-11 ч. 2 УК РСФСР — за «контрреволюционную деятельность» и «участие в антисоветской организации»). Расстрелян 3 июля 1941 года.

Предположительное место захоронения — Левашовское кладбище под Ленинградом, где захоронены расстрелянные в Ленинградском управлении НКВД.

6 августа 1990 года реабилитирован cудебной коллегией по уголовным делам Верховного Суда РСФСР. 11 мая 2012 года причислен к лику святых православной церкви Священным Синодом Константинопольского патриархата. День церковного поминовения установлен 14 июня, в день памяти жертв сталинских репрессий в Эстонии.

Работы

• Коллективизация и религия: Христианство перед современной социальной действительностью. — Париж: YMCA-Press, 1932.
• Die Russische Orthodoxe Kirche. — Riga, 1938.

Литература

• Исаков С. Г. Русские в Эстонии (1918—1940): Историко-культурные очерки. — Тарту: Компу, 1996.
• Дело РСХД В Эстонии // Вестник РХД. — 1995. — № 171. — С. 189—247.
• Милютина Т. П. [www.sakharov-center.ru/asfcd/auth/?num=1251&t=page Иван Аркадьевич Лаговский] / Т. П. Милютина; предисл. С. Г. Исакова. — Люди моей жизни. — Тарту: Крипта, 1997. — С. 62—65. — 415 с.
• [www.tez-rus.net/ViewGood103256.html Лаговский Иван Аркадьевич] // Российское зарубежье во Франции, 1919—2000: Биографический словарь: в 3 т. / под общ. ред. Л. Мнухина, М. Авриль, В. Лосской; Дом-музей Марины Цветаевой. — М.: Наука, 2010. — Т. 2: Л—Р. — С. 16. — ISBN 978-5-02-036896-5.

Отрывок, характеризующий Лаговский, Иван Аркадьевич

В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.
Не успел еще Ростов обдумать и определить, как далеки эти выстрелы, как от Витебска прискакал адъютант графа Остермана Толстого с приказанием идти на рысях по дороге.
Эскадрон объехал пехоту и батарею, также торопившуюся идти скорее, спустился под гору и, пройдя через какую то пустую, без жителей, деревню, опять поднялся на гору. Лошади стали взмыливаться, люди раскраснелись.
– Стой, равняйся! – послышалась впереди команда дивизионера.
– Левое плечо вперед, шагом марш! – скомандовали впереди.
И гусары по линии войск прошли на левый фланг позиции и стали позади наших улан, стоявших в первой линии. Справа стояла наша пехота густой колонной – это были резервы; повыше ее на горе видны были на чистом чистом воздухе, в утреннем, косом и ярком, освещении, на самом горизонте, наши пушки. Впереди за лощиной видны были неприятельские колонны и пушки. В лощине слышна была наша цепь, уже вступившая в дело и весело перещелкивающаяся с неприятелем.
Ростову, как от звуков самой веселой музыки, стало весело на душе от этих звуков, давно уже не слышанных. Трап та та тап! – хлопали то вдруг, то быстро один за другим несколько выстрелов. Опять замолкло все, и опять как будто трескались хлопушки, по которым ходил кто то.
Гусары простояли около часу на одном месте. Началась и канонада. Граф Остерман с свитой проехал сзади эскадрона, остановившись, поговорил с командиром полка и отъехал к пушкам на гору.
Вслед за отъездом Остермана у улан послышалась команда:
– В колонну, к атаке стройся! – Пехота впереди их вздвоила взводы, чтобы пропустить кавалерию. Уланы тронулись, колеблясь флюгерами пик, и на рысях пошли под гору на французскую кавалерию, показавшуюся под горой влево.
Как только уланы сошли под гору, гусарам ведено было подвинуться в гору, в прикрытие к батарее. В то время как гусары становились на место улан, из цепи пролетели, визжа и свистя, далекие, непопадавшие пули.
Давно не слышанный этот звук еще радостнее и возбудительное подействовал на Ростова, чем прежние звуки стрельбы. Он, выпрямившись, разглядывал поле сражения, открывавшееся с горы, и всей душой участвовал в движении улан. Уланы близко налетели на французских драгун, что то спуталось там в дыму, и через пять минут уланы понеслись назад не к тому месту, где они стояли, но левее. Между оранжевыми уланами на рыжих лошадях и позади их, большой кучей, видны были синие французские драгуны на серых лошадях.


Ростов своим зорким охотничьим глазом один из первых увидал этих синих французских драгун, преследующих наших улан. Ближе, ближе подвигались расстроенными толпами уланы, и французские драгуны, преследующие их. Уже можно было видеть, как эти, казавшиеся под горой маленькими, люди сталкивались, нагоняли друг друга и махали руками или саблями.
Ростов, как на травлю, смотрел на то, что делалось перед ним. Он чутьем чувствовал, что ежели ударить теперь с гусарами на французских драгун, они не устоят; но ежели ударить, то надо было сейчас, сию минуту, иначе будет уже поздно. Он оглянулся вокруг себя. Ротмистр, стоя подле него, точно так же не спускал глаз с кавалерии внизу.
– Андрей Севастьяныч, – сказал Ростов, – ведь мы их сомнем…
– Лихая бы штука, – сказал ротмистр, – а в самом деле…
Ростов, не дослушав его, толкнул лошадь, выскакал вперед эскадрона, и не успел он еще скомандовать движение, как весь эскадрон, испытывавший то же, что и он, тронулся за ним. Ростов сам не знал, как и почему он это сделал. Все это он сделал, как он делал на охоте, не думая, не соображая. Он видел, что драгуны близко, что они скачут, расстроены; он знал, что они не выдержат, он знал, что была только одна минута, которая не воротится, ежели он упустит ее. Пули так возбудительно визжали и свистели вокруг него, лошадь так горячо просилась вперед, что он не мог выдержать. Он тронул лошадь, скомандовал и в то же мгновение, услыхав за собой звук топота своего развернутого эскадрона, на полных рысях, стал спускаться к драгунам под гору. Едва они сошли под гору, как невольно их аллюр рыси перешел в галоп, становившийся все быстрее и быстрее по мере того, как они приближались к своим уланам и скакавшим за ними французским драгунам. Драгуны были близко. Передние, увидав гусар, стали поворачивать назад, задние приостанавливаться. С чувством, с которым он несся наперерез волку, Ростов, выпустив во весь мах своего донца, скакал наперерез расстроенным рядам французских драгун. Один улан остановился, один пеший припал к земле, чтобы его не раздавили, одна лошадь без седока замешалась с гусарами. Почти все французские драгуны скакали назад. Ростов, выбрав себе одного из них на серой лошади, пустился за ним. По дороге он налетел на куст; добрая лошадь перенесла его через него, и, едва справясь на седле, Николай увидал, что он через несколько мгновений догонит того неприятеля, которого он выбрал своей целью. Француз этот, вероятно, офицер – по его мундиру, согнувшись, скакал на своей серой лошади, саблей подгоняя ее. Через мгновенье лошадь Ростова ударила грудью в зад лошади офицера, чуть не сбила ее с ног, и в то же мгновенье Ростов, сам не зная зачем, поднял саблю и ударил ею по французу.
В то же мгновение, как он сделал это, все оживление Ростова вдруг исчезло. Офицер упал не столько от удара саблей, который только слегка разрезал ему руку выше локтя, сколько от толчка лошади и от страха. Ростов, сдержав лошадь, отыскивал глазами своего врага, чтобы увидать, кого он победил. Драгунский французский офицер одной ногой прыгал на земле, другой зацепился в стремени. Он, испуганно щурясь, как будто ожидая всякую секунду нового удара, сморщившись, с выражением ужаса взглянул снизу вверх на Ростова. Лицо его, бледное и забрызганное грязью, белокурое, молодое, с дырочкой на подбородке и светлыми голубыми глазами, было самое не для поля сражения, не вражеское лицо, а самое простое комнатное лицо. Еще прежде, чем Ростов решил, что он с ним будет делать, офицер закричал: «Je me rends!» [Сдаюсь!] Он, торопясь, хотел и не мог выпутать из стремени ногу и, не спуская испуганных голубых глаз, смотрел на Ростова. Подскочившие гусары выпростали ему ногу и посадили его на седло. Гусары с разных сторон возились с драгунами: один был ранен, но, с лицом в крови, не давал своей лошади; другой, обняв гусара, сидел на крупе его лошади; третий взлеаал, поддерживаемый гусаром, на его лошадь. Впереди бежала, стреляя, французская пехота. Гусары торопливо поскакали назад с своими пленными. Ростов скакал назад с другими, испытывая какое то неприятное чувство, сжимавшее ему сердце. Что то неясное, запутанное, чего он никак не мог объяснить себе, открылось ему взятием в плен этого офицера и тем ударом, который он нанес ему.