Гудиашвили, Ладо Давидович

Ладо Гудиашвили
Ладо Гудиашвили, 1925 год
Имя при рождении:	Владимир Давидович Гудиашвили
Дата рождения:	30 марта 1896(1896-03-30)
Место рождения:	Тифлис
Дата смерти:	20 июля 1980(1980-07-20) (84 года)
Место смерти:	Тбилиси
Гражданство:	Российская империя Российская империя → СССР СССР
Жанр:	иллюстрация, плакат, монументальная живопись, станковая живопись, портрет
Учёба:	Школа живописи и скульптуры Кавказского общества поощрения изящных искусств
Стиль:	Авангардизм, реализм
Награды:
Звания:
Работы на Викискладе

Ладо́ (Влади́мир) Дави́дович Гудиашви́ли (груз. ლადო გუდიაშვილი; 18 марта (30 марта) 1886, Тифлис — 20 июля 1980, Тбилиси) — грузинский и советский живописец, график и монументалист, педагог, профессор.

Народный художник СССР (1972). Герой Социалистического Труда (1976). Лауреат Государственной премии Грузинской ССР им. Руставели (1965, первое награждение).

Биография

Ладо Гудиашвили родился в Тифлисе в 1896 году, в семье железнодорожного служащего. В возрасте 14 лет поступил в художественное училище, после его окончания работал учителем рисования в школе. В 1915 году в Тифлисе прошла его первая персональная выставка, немедленно сделавшая ему имя в художественных кругах Грузии. Гудиашвили вошёл в круг грузинских интеллектуалов, был близок к группе поэтов-символистов «Голубые роги», организованной Паоло Яшвили. Участвовал в археологической экспедиции, изучавшей памятники грузинской архитектуры, много копировал старинные фрески. Работал сразу как художник и график. На прошедшей в 1919 году выставке грузинского искусства было выставлено более пятидесяти его картин и акварелей.

Между 1915 и 1918 годом познакомился с творчеством Нико Пиросманишвили, оказавшим глубочайшее влияние на его собственную художественную манеру.

Понимая, что дальнейшее развитие грузинского искусства возможно только в общемировом контексте, в 1919 году вместе с художниками Давидом Какабадзе и Шалвой Кикодзе отправился в Париж, в то время фактически бывший центром мирового искусства. Гудиашвили прожил в Париже шесть лет, часто выставляя свои работы. В 1925 году во Франции вышла книга критика Мориса Реналя, целиком посвящённая творчеству Ладо Гудиашвили.

Состоял в дружеских отношениях с такими художниками, как Пабло Пикассо, Морис Утрилло, Амедео Модильяни, Игнасио Сулоага, Jeanne Hallen, Михаил Ларионов и Наталия Гончарова. Выставки Гудиашвили прошли не только в Париже, но и в Марселе, Лионе и Бордо, а позже в Лондоне, Риме, Брюсселе, Амстердаме, Берлине и Нью-Йорке.

Несмотря на несомненный для иностранца успех, Ладо Гудиашвили с трудом переносил жизнь вдали от Грузии и в 1925 году вернулся в Тбилиси.

В январе 1937 награждён орденом «Знак Почёта».

В 1945 году Гудиашвили расписал алтарь церкви Кашвети в Тбилиси. За это он был в 1946 году исключён из ВКП(б) и уволен с работы из художественной академии в Тбилиси, где он преподавал с 1926 года.

Позднее Евгений Евтушенко дал в одном из своих стихов то ли атеистическую, то ли богоборческую трактовку творчества грузинского мэтра:

Рука Ладо Гудиашвили изобразила на стене людей, которые грешили, а не витали в вышине. Он не хулитель, не насмешник, он сам такой же теркой терт. Он то ли Бог, а то ли грешник, он то ли ангел, то ли черт. ()

Гудиашвили также много работал в жанре книжной иллюстрации.

Его произведения ещё при жизни были выставлены в музеях, включая Государственный музей искусства народов Востока в Москве и Государственный музей искусств Грузии в Тбилиси.

Ладо Гудиашвили умер в июле 1980 года в возрасте 84 лет. Похоронен на горе Мтацминде.

В Тбилиси открыт дом-музей Ладо Гудиашвили, его именем названа площадь в Тбилиси.

Награды и звания

• орден «Знак Почёта» (1937)
• Герой Социалистического Труда (1976).
• Народный художник СССР (1972).

Творчество

Сам художник никак не оценивал своё творчество и свой стиль, предпочитая давать односложные ответы.

Творчество Ладо Гудиашвили отличается огромным разнообразием техники и жанра. Он писал маслом, гуашью, акварелью, выполнял настенные росписи, делал графические произведения и работал в смешанной технике. В его наследии имеются портреты, пейзажи, исторические картины, аллегорические, мифологические и политические произведения, эпические и лирические работы. Тем не менее, стиль его довольно легко узнаваем.

Гудиашвили редко рисовал с натуры. Это доказывается, среди прочего, относительно небольшим количеством натюрмортов среди его произведений. Большая часть городских видов относится к парижскому периоду, после чего, очевидно, художник отошёл от чисто натурной живописи. даже портреты чаще всего он выполнял по памяти.

Некоторые сюжеты постоянно присутствуют в творчестве художника. Наиболее распространённым для Гудиашвили является изображение человека (обычно женщины) и животного. В лирических произведениях животное может быть лошадью, ланью или птицей; в эпических медведем, обезьяной или сказочным чудищем. Часто в портреты включаются животные, как, например, в портрет Пиросмани художник поместил газель, а в портрет Галины Улановой — лань.

Ладо Гудиашвили был замечательным рисовальщиком и хорошо умел передавать движение. Это особенно заметно в его графических работах и книжных иллюстрациях, в том числе к поэме «Витязь в тигровой шкуре» (1934, 1939). Очень типично для художника изменение традиционной формы фигур, что придаёт произведениям некоторый оттенок театральности.

Цвета Гудиашвили ярки, иногда нарочито декоративны. Это противоречит традиции грузинской живописи, идущей ещё от средневековья, когда в картинах преобладали тёмные тона. Ладо Гудиашвили был одним из первых грузинских живописцев, порвавших с этой традицией. Тем не менее, со временем художник находит другие способы подчеркнуть декоративный характер своих произведений, и в 1960-м годам цвет его картин уже не выделяется.

Мотивы творчества художника почти исключительно связаны с Грузией («Гулянка с друзьями. Чай и хаши», «Тост на рассвете», «Кристина»). В частности, он выполнил портреты грузинских писателей и художников, включая Николоза Бараташвили и Нико Пиросмани. Во время войны появляются мифологические мотивы, отдалённо напоминающие «Капричос» Франсиско Гойи.

Литература

• Моисей Каган, Ладо Гудиашвили. Аврора, Ленинград, 1984.
• Валентин Осипов. Корифеи моего времени. Свидетельства очевидца. Сс. 67-77. — М.: Русский раритет, 2013. — 640 с. — 1 000 экз. ISBN 978-5-7034-0267-2
• Балаховская Фаина. [artchronika.ru/gorod/%D0%BB%D0%B0%D0%B4%D0%BE-%D0%B3%D1%83%D0%B4%D0%B8%D0%B0%D1%88%D0%B2%D0%B8%D0%BB%D0%B8-%D0%BF%D0%B0%D1%80%D0%B8%D0%B6%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B5-%D0%B3%D0%BE%D0%B4%D1%8B/ Ладо Гудиашвили. Парижские годы] // Артхроника. — 1 января 2010 года.

Ссылки

 Антон Бочаров. [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=20724 Гудиашвили, Ладо Давидович]. Сайт «Герои Страны». Проверено 31 июля 2016.

• [sangha.net/countries/Georgia/CULTURE/GUDIA/GUDIA.HTM Биография (англ.)]
• [intranet.parliament.ge/pages/archive_en/art/paint/GUD/gud.html Галерея и биография (англ.)]
• [iberiana.iatp.ge/geosur/gudiashvili.htm Галерея и биография (англ.)]

Отрывок, характеризующий Гудиашвили, Ладо Давидович

Находившиеся в слабо освещенной комнате неровным шопотом говорили между собой и замолкали каждый раз и полными вопроса и ожидания глазами оглядывались на дверь, которая вела в покои умирающего и издавала слабый звук, когда кто нибудь выходил из нее или входил в нее.
– Предел человеческий, – говорил старичок, духовное лицо, даме, подсевшей к нему и наивно слушавшей его, – предел положен, его же не прейдеши.
– Я думаю, не поздно ли соборовать? – прибавляя духовный титул, спрашивала дама, как будто не имея на этот счет никакого своего мнения.
– Таинство, матушка, великое, – отвечало духовное лицо, проводя рукою по лысине, по которой пролегало несколько прядей зачесанных полуседых волос.
– Это кто же? сам главнокомандующий был? – спрашивали в другом конце комнаты. – Какой моложавый!…
– А седьмой десяток! Что, говорят, граф то не узнает уж? Хотели соборовать?
– Я одного знал: семь раз соборовался.
Вторая княжна только вышла из комнаты больного с заплаканными глазами и села подле доктора Лоррена, который в грациозной позе сидел под портретом Екатерины, облокотившись на стол.
– Tres beau, – говорил доктор, отвечая на вопрос о погоде, – tres beau, princesse, et puis, a Moscou on se croit a la campagne. [прекрасная погода, княжна, и потом Москва так похожа на деревню.]
– N'est ce pas? [Не правда ли?] – сказала княжна, вздыхая. – Так можно ему пить?
Лоррен задумался.
– Он принял лекарство?
– Да.
Доктор посмотрел на брегет.
– Возьмите стакан отварной воды и положите une pincee (он своими тонкими пальцами показал, что значит une pincee) de cremortartari… [щепотку кремортартара…]
– Не пило слушай , – говорил немец доктор адъютанту, – чтопи с третий удар шивь оставался .
– А какой свежий был мужчина! – говорил адъютант. – И кому пойдет это богатство? – прибавил он шопотом.
– Окотник найдутся , – улыбаясь, отвечал немец.
Все опять оглянулись на дверь: она скрипнула, и вторая княжна, сделав питье, показанное Лорреном, понесла его больному. Немец доктор подошел к Лоррену.
– Еще, может, дотянется до завтрашнего утра? – спросил немец, дурно выговаривая по французски.
Лоррен, поджав губы, строго и отрицательно помахал пальцем перед своим носом.
– Сегодня ночью, не позже, – сказал он тихо, с приличною улыбкой самодовольства в том, что ясно умеет понимать и выражать положение больного, и отошел.

Между тем князь Василий отворил дверь в комнату княжны.
В комнате было полутемно; только две лампадки горели перед образами, и хорошо пахло куреньем и цветами. Вся комната была установлена мелкою мебелью шифоньерок, шкапчиков, столиков. Из за ширм виднелись белые покрывала высокой пуховой кровати. Собачка залаяла.
– Ах, это вы, mon cousin?
Она встала и оправила волосы, которые у нее всегда, даже и теперь, были так необыкновенно гладки, как будто они были сделаны из одного куска с головой и покрыты лаком.
– Что, случилось что нибудь? – спросила она. – Я уже так напугалась.
– Ничего, всё то же; я только пришел поговорить с тобой, Катишь, о деле, – проговорил князь, устало садясь на кресло, с которого она встала. – Как ты нагрела, однако, – сказал он, – ну, садись сюда, causons. [поговорим.]
– Я думала, не случилось ли что? – сказала княжна и с своим неизменным, каменно строгим выражением лица села против князя, готовясь слушать.
– Хотела уснуть, mon cousin, и не могу.
– Ну, что, моя милая? – сказал князь Василий, взяв руку княжны и пригибая ее по своей привычке книзу.
Видно было, что это «ну, что» относилось ко многому такому, что, не называя, они понимали оба.
Княжна, с своею несообразно длинною по ногам, сухою и прямою талией, прямо и бесстрастно смотрела на князя выпуклыми серыми глазами. Она покачала головой и, вздохнув, посмотрела на образа. Жест ее можно было объяснить и как выражение печали и преданности, и как выражение усталости и надежды на скорый отдых. Князь Василий объяснил этот жест как выражение усталости.
– А мне то, – сказал он, – ты думаешь, легче? Je suis ereinte, comme un cheval de poste; [Я заморен, как почтовая лошадь;] а всё таки мне надо с тобой поговорить, Катишь, и очень серьезно.
Князь Василий замолчал, и щеки его начинали нервически подергиваться то на одну, то на другую сторону, придавая его лицу неприятное выражение, какое никогда не показывалось на лице князя Василия, когда он бывал в гостиных. Глаза его тоже были не такие, как всегда: то они смотрели нагло шутливо, то испуганно оглядывались.
Княжна, своими сухими, худыми руками придерживая на коленях собачку, внимательно смотрела в глаза князю Василию; но видно было, что она не прервет молчания вопросом, хотя бы ей пришлось молчать до утра.
– Вот видите ли, моя милая княжна и кузина, Катерина Семеновна, – продолжал князь Василий, видимо, не без внутренней борьбы приступая к продолжению своей речи, – в такие минуты, как теперь, обо всём надо подумать. Надо подумать о будущем, о вас… Я вас всех люблю, как своих детей, ты это знаешь.
Княжна так же тускло и неподвижно смотрела на него.
– Наконец, надо подумать и о моем семействе, – сердито отталкивая от себя столик и не глядя на нее, продолжал князь Василий, – ты знаешь, Катишь, что вы, три сестры Мамонтовы, да еще моя жена, мы одни прямые наследники графа. Знаю, знаю, как тебе тяжело говорить и думать о таких вещах. И мне не легче; но, друг мой, мне шестой десяток, надо быть ко всему готовым. Ты знаешь ли, что я послал за Пьером, и что граф, прямо указывая на его портрет, требовал его к себе?
Князь Василий вопросительно посмотрел на княжну, но не мог понять, соображала ли она то, что он ей сказал, или просто смотрела на него…
– Я об одном не перестаю молить Бога, mon cousin, – отвечала она, – чтоб он помиловал его и дал бы его прекрасной душе спокойно покинуть эту…
– Да, это так, – нетерпеливо продолжал князь Василий, потирая лысину и опять с злобой придвигая к себе отодвинутый столик, – но, наконец…наконец дело в том, ты сама знаешь, что прошлою зимой граф написал завещание, по которому он всё имение, помимо прямых наследников и нас, отдавал Пьеру.
– Мало ли он писал завещаний! – спокойно сказала княжна. – Но Пьеру он не мог завещать. Пьер незаконный.
– Ma chere, – сказал вдруг князь Василий, прижав к себе столик, оживившись и начав говорить скорей, – но что, ежели письмо написано государю, и граф просит усыновить Пьера? Понимаешь, по заслугам графа его просьба будет уважена…
Княжна улыбнулась, как улыбаются люди, которые думают что знают дело больше, чем те, с кем разговаривают.
– Я тебе скажу больше, – продолжал князь Василий, хватая ее за руку, – письмо было написано, хотя и не отослано, и государь знал о нем. Вопрос только в том, уничтожено ли оно, или нет. Ежели нет, то как скоро всё кончится , – князь Василий вздохнул, давая этим понять, что он разумел под словами всё кончится , – и вскроют бумаги графа, завещание с письмом будет передано государю, и просьба его, наверно, будет уважена. Пьер, как законный сын, получит всё.
– А наша часть? – спросила княжна, иронически улыбаясь так, как будто всё, но только не это, могло случиться.
– Mais, ma pauvre Catiche, c'est clair, comme le jour. [Но, моя дорогая Катишь, это ясно, как день.] Он один тогда законный наследник всего, а вы не получите ни вот этого. Ты должна знать, моя милая, были ли написаны завещание и письмо, и уничтожены ли они. И ежели почему нибудь они забыты, то ты должна знать, где они, и найти их, потому что…
– Этого только недоставало! – перебила его княжна, сардонически улыбаясь и не изменяя выражения глаз. – Я женщина; по вашему мы все глупы; но я настолько знаю, что незаконный сын не может наследовать… Un batard, [Незаконный,] – прибавила она, полагая этим переводом окончательно показать князю его неосновательность.
– Как ты не понимаешь, наконец, Катишь! Ты так умна: как ты не понимаешь, – ежели граф написал письмо государю, в котором просит его признать сына законным, стало быть, Пьер уж будет не Пьер, а граф Безухой, и тогда он по завещанию получит всё? И ежели завещание с письмом не уничтожены, то тебе, кроме утешения, что ты была добродетельна et tout ce qui s'en suit, [и всего, что отсюда вытекает,] ничего не останется. Это верно.
– Я знаю, что завещание написано; но знаю тоже, что оно недействительно, и вы меня, кажется, считаете за совершенную дуру, mon cousin, – сказала княжна с тем выражением, с которым говорят женщины, полагающие, что они сказали нечто остроумное и оскорбительное.
– Милая ты моя княжна Катерина Семеновна, – нетерпеливо заговорил князь Василий. – Я пришел к тебе не за тем, чтобы пикироваться с тобой, а за тем, чтобы как с родной, хорошею, доброю, истинною родной, поговорить о твоих же интересах. Я тебе говорю десятый раз, что ежели письмо к государю и завещание в пользу Пьера есть в бумагах графа, то ты, моя голубушка, и с сестрами, не наследница. Ежели ты мне не веришь, то поверь людям знающим: я сейчас говорил с Дмитрием Онуфриичем (это был адвокат дома), он то же сказал.