Лайнотт, Фил

Фил Лайнотт Phil Lynott
Фил Лайнотт на концерте Thin Lizzy в Осло 22 апреля 1980
Основная информация
Полное имя	Филип Паррис Лайнотт
Дата рождения	20 августа 1949(1949-08-20)
Место рождения	Уэст-Бромидж, Стаффордшир, Англия, Великобритания
Дата смерти	4 января 1986(1986-01-04) (36 лет)
Место смерти	Солсбери, Уилтшир, Англия, Великобритания
Страна	Ирландия, Великобритания Великобритания
Профессии	мультиинструменталист, музыкант, автор песен, продюсер, поэт
Инструменты	вокал, бас-гитара, гитара, клавишные, губная гармоника, ирландская арфа, перкуссия
Жанры	хард-рок, хэви-метал, келтик-рок
Коллективы	Skid Row Thin Lizzy Grand Slam
[www.roisindubh.info sindubh.info]

Фи́лип Па́ррис Ла́йнотт (ирл. Philip Parris Lynott [ˈlaɪnət]; 20 августа 1949, Уэст-Бромидж, Англия — 4 января 1986, Солсбери, Англия) — ирландский и британский певец, бас-гитарист, основатель группы Thin Lizzy, автор или соавтор почти всех песен, которые исполняла эта группа.

Происхождение

Фил Лайнотт родился в городе Уэст-Бромидж (графство Уэст-Мидлендс, на тот момент графство Стаффордшир). Его отец Сесил Паррис был африканцем из Джорджтауна (Британская Гвиана), мать Филомена Лайнотт — ирландкой.

Мать Лайнотта познакомилась с Паррисом в Бирмингеме в 1948 году, и в течение нескольких месяцев они встречались, пока Паррис не переехал в Лондон. Вскоре после этого, Филомена обнаружила, что она беременна, и, после того, как Филипп родился, она переехала с ребёнком в дом для незамужних матерей в районе Селли Оук, в Бирмингеме. Когда Паррис узнал о рождении Филиппа, он вернулся в Бирмингем и организовал жилье для Филомены и Филиппа недалеко от города Блэкхета. Их отношения длились более двух лет, хотя Паррис по прежнему работал в Лондоне и они не жили вместе. Филомена впоследствии переехала в Манчестер, но оставалась в контакте с Паррисом, и, хотя она отклонила предложение руки и сердца от него, тот выделял деньги на поддержку своего сына.

Жена Парриса заявила в 2009 году что у Филомены также родилась дочь, и второй сын от Парриса, и оба ребёнка были отданы на усыновление. В июле 2010 года, почти двадцать пять лет после смерти Филиппа, Филомена дала интервью ирландским изданиям Irish Mail on Sunday и Irish Daily Mail Daily Mail размером в двенадцать страниц, выходившее в течение трех дней. Она сказала что все её трое детей были от разных отцов, и, что её дочь белая. Она встретила их позже — уже взрослых детей, но они никогда не встречались со своим братом Филиппом. Он знал, что у него была сестра, но никогда не знал про брата. Лайнотт не видел своего отца до конца 1970-х годов.

Когда ему было четыре года, Филипп стал жить с бабушкой, Сарой Лайнотт, в Крамлине, районе Дублина. Его мать осталась в Манчестере, где затем, со своим партнером Деннисом Кили, была управляющей гостиницы Clifton Grange Hotell. Отель получил прозвище «The Biz» и стал популярен среди артистов шоу-бизнеса, и позже упомянут в песне на дебютном альбоме Thin Lizzy.

Музыкальная карьера

Ранние годы

Лайнотт познакомился с музыкой благодаря коллекции записей своего дяди Тимоти, первоначально попав под влияние Tamla Motown и The Mamas & the Papas. Его первой группой, в 1965 году, стала Black Eagles, где он был солистом, группа играла известные композиции в клубах Дублина.

Он ходил в христианскую школу в Крамлине, где подружился с Брайаном Дауни, который что позже уговорил его присоединиться к группе The Liffey Beats. Группа распалась в связи с отсутствием интереса у менеджер Джо Смита, особенно после ухода оттуда двух его сыновей, гитаристов Дэнни и Фрэнки.

Лайнотт покинул родной дом и переехал в квартиру в Клонтарфе, где он ненадолго присоединился к Kama Sutra. Именно в этой группе он обрел навыки фронтмена и научился работать с аудиторией. В начале 1968 года, он объединился с басистом Бренданом Шилсом и сформировал Skid Row.

Шилс также предложил Дауни стать ударником в группе, но Дауни не согласился, так как ему не нравился стиль группы. Группа играла разнообразные каверы, включая Eight Miles High, Hey Jude и песни Джими Хендрикса.

На тот момент Лайнотт не играл ни на каком инструменте, и манипулировал своим голосом посредством эхорезонатора во время инструментальных секций. Также он выступал на сцене накрасив лицо под глазами гуталином, что он будет продолжать делать и на протяжении карьеры Thin Lizzy. В середине 1968 года, гитарист Бернард Чиверс оставил группу и ушел работать на заводе Гиннесса в Дублине, его заменил уроженец Белфаста гитарист Гари Мур.

Несмотря на успехи группы, Шилс обеспокоился тенденцией Лайнотта петь фальшиво. Обнаружилось что у Лайнотта проблемы с миндалинами; и он взял отпуск из группы. К тому времени как он оправился, Шилс решил взять на себя вокал группы и сократить её до трех человек. Но чувствуя вину, он стал учить Лайнотта игре на басу, полагая, что это будет легче чем учиться игре на шестиструнной гитаре, и продал ему свой Fender Jazz Bass который прежде он купил у художника Роберта Баллаха (Ballagh) за £ 36.

Лайнотт и Дауни быстро собрали новую группу под названием Orphanage, с гитаристом Джо Стонтоном и басистом Пэтом Куигли, играя смесь оригинального материала и каверы Боба Дилана, Free и Джеффа Бека.

В конце 2006 года нашлись ряд записей Skid Row и Orphanage с участием Фила Лайнотта. Это были его самые ранние записи, и на протяжении десятилетий считались утерянными.

Thin Lizzy

К концу 1969 года, Лайнотт и Дауни, через учредителя группы Them Эрик Риксона (Eric Wrixon), познакомились с гитаристом Эриком Беллом. (Белл, также играл в более позднем составе Them). C Беллом на гитаре, и с Лайноттом уже достаточно уверенно игравшем на басу, образовалась Thin Lizzy. Риксон оставил группу после выпуска первого сингла, The Farmer в июле 1970 года.

Во время ранних лет группы, несмотря на то, что Лайнотт был вокалистом, басистом и главным автором песен, он был весьма замкнут на сцене, и стоял в стороне в то время как в центре внимания находился Белл, который изначально считался лидером группы. Во время записи второго альбома Shades of a Blue Orphanage, Лайнотт едва не ушел, чтобы вместе с Ричи Блэкмором и Яном Пейсом из Deep Purple сформировать новую группу. Но вскоре решил, что лучше строить карьеру в Thin Lizzy с нуля, чем объединяться с уже такими именитыми музыкантами. Находясь в тяжелом финансовом положении, Thin Lizzy тем не менее, вскоре после этого, записали альбом каверов Deep Purple но не под своим именем а как Funky Junction. Лайнотт не пел на альбоме, так как считал, что поет не в том стиле, что Ян Гиллан.

К концу 1972 года, Thin Lizzy получили свой первый большой тур в Великобритании, поддерживая Slade, постигнув самого большого в своей истории коммерческого успеха. На манер зеркал украшающих шляпу Нодди Холдера, Лайнотт решил наклеить зеркало к своей бас-гитаре, и так выступать в туре. На премьере тура, между ним и менеджером Slade Чесом Чендлером началась ссора и Чандлер, стал обвинять его в неумении вести себя на сцене, и пригрозил выкинуть Lizzy из тура если ситуация с этим не улучшилось. Лайнотт впоследствии сильно продвинулся в своем сценическом поведении на сцене, развив свою отличительную манеру выступать. Thin Lizzy вошли в десятку хит-парадов в 1973 году, с рок-версией традиционной ирландской песни Whiskey in the Jar, — обложку для сингла группы нарисовал ирландский художник и их друг Джим Фицпатрик. Тем не менее, последующие синглы не попадали в чарты и после ухода Белла, (замененного на Мура) и Дауни, к середине 1974 года Thin Lizzy оказались на грани краха. И только после прихода гитаристов Скотта Горама и Брайана Робертсона, и выпуска Jailbreak в 1976 году, Лайнотт и Thin Lizzy стали международными суперзвездами. Главным хитом стала песня The Boys Are Back in Town — она достигла топ-10 в Великобритании, Ирландии и Канаде, и №. 12 в США.

Окончательно обретя успех, Thin Lizzy приступили к мировым турне. Группа продолжала выпускать альбомы-хиты, в том числе Bad Reputation и Black Rose: A Rock Legend с Гари Муром, и оставалась очень популярной в Европе и Северной Америке, особенно после выхода Live and Dangerous, несмотря на различные кадровые изменения.

В начале 1980-х годов, Thin Lizzy стали испытывать коммерческие затруднения и на Лайнотте начали сказываться последствия злоупотребления наркотиками, включая регулярные приступы астмы. После отставки многолетнего менеджера Криса О’Доннелла и ухода Горама, Лайнотт принял решение о роспуске Thin Lizzy в 1983 году. В это период он начал употреблять героин, и это даже сорвало шоу группы в Японии, где Лайнотту не удалось достать этот наркотик. Но все же, он сумел собраться для выступления группы на фестивале в Рединге и для последнего концерта группы (с Лайноттом в качестве фронтмена) в Нюрнберге 4 сентября.

Последующие годы

В 1978 году Лайнотт участвовал в записи рок-оперы Jeff Wayne’s Musical Version of The War of the Worlds в роли священника Натаниэля.

Лайнотта крайне заинтересовало появление панк-рока в конце 1970-х, и затем он подружился с различными членами The Sex Pistols, The Damned и The Boomtown Rats. Это привело к его формированию временной группы известной как «Greedies» (первоначально «The Greedy Bastards») . Группа начала играть концерты в Лондоне во время простоя Thin Lizzy в 1978 году, играя смесь популярных треков Thin Lizzy и песен The Sex Pistols. В 1980 году, при том, что Thin Lizzy сопровождал значительный успехов, Фил Лайнотт начал сольную карьеру с альбома Solo in Soho, вошедший в Топ 30 альбомов, с друмя синглами-хитами Dear Miss Lonelyhearts и King’s Call. Последний был посвящён Элвису Пресли, с участием Марка Нопфлера на гитаре. Его второй сольный проект The Philip Lynott Album был неудачен в чарте.

В 1983 году после расформирования Thin Lizzy, Лайнотт записал рок-попурри We Are The Boys (Who Make All The Noise) с Роем Вудом, Часом Ходжесом, и Джоном Когланом. Фил Регулярно сотрудничал с бывшим коллегой по группе гитаристом Гари Муром в ряде треков, включая синглы Out in the Fields (№ 5 UK 1985), Parisienne Walkways(№ 8 UK 1978), Back on the treets и Spanish Guitar в 1979 году. В 1984 году он сформировал новую группу, Grand Slam, с Дойшем Нэглом, Лоуренсом Арчером, Робби Бреннаном, и Марком Стануэем.

В 1983-85 годах Лайнотт был соавтором ряда песен с британским R&B музыкантом и автором песен Джуниором Гискомом, хотя ничего из написанного официально не было выпущено или осталось на демозаписях. Однако, одна из песен The Lady Loves to Dance, была подвергнута ремастерингу продюсером Тони Висконти и почти уже выпущена, но звукозаписывающая компания Phonogram отказалась делать релиз.

Его последний сингл, Nineteen, вышедший за несколько недель до его смерти, продюсировал Пол Хардкасл. На протяжении декабря 1985 года, Лайнотт был занят продвижением сингла, и выступал вживую в различных телевизионных шоу. В том же месяце он дал своё последнее интервью, в котором он обнародовал его возможные планы на ближайшее время, они включали: больше работы с Гари Муром и даже возможность реформирования Thin Lizzy, то, что он в частном порядке обсуждал со Скоттом Горомом. Также он записал некоторые материалы с Арчером, Хью Льюисом и членами группы Льюиса the News в 1985 году, которые не были выпущены.

Личная жизнь

14 февраля 1980 года Лайнотт женился на Кэролайн Кроутер, дочери британского комика Лесли Кроутера. У них было двое детей: Сара (р. 19 декабря 1978 г.), в честь её написана одноименная песня 1979 года, и Кэтлин (р. 29 июля 1980 г.), в честь её написана одноименная песня 1982 года. Брак распался в 1984 году после участившегося употребления Лайноттом наркотиков.

Также у Лайнотт был сын, родившийся в 1968 году, который был отдан на усыновление. В 2003 году Макдара Ламбе узнал, что Лайнотт его биологический отец, что также подтвердила Филомена Лайнотт в газетном интервью в июле 2010 года.

Рожденный в Англии и выросший в Ирландии, Лайнотт всегда считал себя ирландцем. Его друг и коллега по группе Thin Lizzy Скотт Горам сказал в 2013 году : «Фил был так горд быть ирландцем. Независимо от того, в какой части света он находился, когда мы говорили с журналистами, и они говорили что-то неправильно об Ирландии, он преподавал им урок истории. Это много значило для него.»

Лайнотт был страстным футбольным болельщиком, болел за Манчестер Юнайтед. Футболист Манчестер Юнайтед и сборной Северной Ирландии Джордж Бест, был одним из лучших друзей Лайнотта.

Смерть

Последние годы Лайнотта преследовали наркотическая и алкогольная зависимости, приведшие его к коллапсу на Рождество 1985 года в его доме в лондонском районе Кью. Его обнаружила мать, которая, тогда не знала о его зависимости от героина. Она связалась с Кэролайн, которая знала об этом, и сразу поняла что проблема серьезная. Кэролайн отвезла его в наркологическую клинику недалеко от Вестминстера, его перевели в клинику в Солсбери, где ему поставили диагноз сепсис. Несмотря на то что он пришел в сознание, и даже смог говорить с матерью, его состояние ухудшилось к началу нового года и ему подключили респиратор. Он умер от пневмонии и сердечной недостаточности вызванных сепсисом в реанимации больницы 4 января 1986 года, в возрасте 36 лет.

Похороны Лайнотта состоялись в Церкви Св. Елизаветы, в Ричмонде 9 января 1986 года, на них пришло большинство из бывших членов Thin Lizzy. Вторая служба происходила в приходской церкви ирландского Хоута 11-го числа. Лайнотт был похоронен на кладбище Св. Финтана в Дублине.

Наследие

Thin Lizzy перегруппировались для разового выступления в 1986 году, друг Лайнотта Боб Гелдоф исполнял вокал. Впоследствии группа выступила ещё раз на туре в 1996 году.

4 января 1994 года, чуть более восьми лет после его смерти, его семья и близкие друзья основали фонд его имени, с тем чтобы обеспечить стипендии для молодых музыкантов и делать пожертвования в благотворительные организации в его память.

В 2005 году бронзовая статуя Фила в натуральную величину была представлена на Гарри стрит в Дублине. Церемония прошла при участии Гари Мура , Эрика Белла, Брайана Робертсона , Брайана Дауниа , Скотта Горама , Даррена Уортона и матери Фила. Присутствующие члены Thin Lizzy почтили Лайнотта живым выступлением. Его могилу на кладбище Святого Финтана в северо-восточном Дублине регулярно посещают родные, друзья и поклонники.

В апреле 2007 года в 1996 году фильм The Rocker: A Portrait of Phil Lynott, состоящий в основном из архивных материалов, выпустили на DVD в Великобритании.

В сентябре 2012 года, мать и вдова Лайнотта возражали против использования Миттом Ромни песни The Boys Are Back in Town во время своей предвыборной кампании. В интервью ирландскому рок- журналу Hot Press, Филомена Лайнотт сказала: «Насколько мне известно, оппозиция Митта Ромни однополым бракам и гражданским союзам для геев делает его противником геев — это не то что поддержал бы Филипп».

Сольные альбомы

• 1980 — Solo in Soho
• 1982 — The Philip Lynott Album
• 2001 — Live In Sweden 1983
• 2010 — Yellow Pearl

Отрывок, характеризующий Лайнотт, Фил

– Да, в этой комнате, четыре дня тому назад, совещались Винцингероде и Штейн, – с той же насмешливой, уверенной улыбкой продолжал Наполеон. – Чего я не могу понять, – сказал он, – это того, что император Александр приблизил к себе всех личных моих неприятелей. Я этого не… понимаю. Он не подумал о том, что я могу сделать то же? – с вопросом обратился он к Балашеву, и, очевидно, это воспоминание втолкнуло его опять в тот след утреннего гнева, который еще был свеж в нем.
– И пусть он знает, что я это сделаю, – сказал Наполеон, вставая и отталкивая рукой свою чашку. – Я выгоню из Германии всех его родных, Виртембергских, Баденских, Веймарских… да, я выгоню их. Пусть он готовит для них убежище в России!
Балашев наклонил голову, видом своим показывая, что он желал бы откланяться и слушает только потому, что он не может не слушать того, что ему говорят. Наполеон не замечал этого выражения; он обращался к Балашеву не как к послу своего врага, а как к человеку, который теперь вполне предан ему и должен радоваться унижению своего бывшего господина.
– И зачем император Александр принял начальство над войсками? К чему это? Война мое ремесло, а его дело царствовать, а не командовать войсками. Зачем он взял на себя такую ответственность?
Наполеон опять взял табакерку, молча прошелся несколько раз по комнате и вдруг неожиданно подошел к Балашеву и с легкой улыбкой так уверенно, быстро, просто, как будто он делал какое нибудь не только важное, но и приятное для Балашева дело, поднял руку к лицу сорокалетнего русского генерала и, взяв его за ухо, слегка дернул, улыбнувшись одними губами.
– Avoir l'oreille tiree par l'Empereur [Быть выдранным за ухо императором] считалось величайшей честью и милостью при французском дворе.
– Eh bien, vous ne dites rien, admirateur et courtisan de l'Empereur Alexandre? [Ну у, что ж вы ничего не говорите, обожатель и придворный императора Александра?] – сказал он, как будто смешно было быть в его присутствии чьим нибудь courtisan и admirateur [придворным и обожателем], кроме его, Наполеона.
– Готовы ли лошади для генерала? – прибавил он, слегка наклоняя голову в ответ на поклон Балашева.
– Дайте ему моих, ему далеко ехать…
Письмо, привезенное Балашевым, было последнее письмо Наполеона к Александру. Все подробности разговора были переданы русскому императору, и война началась.


После своего свидания в Москве с Пьером князь Андреи уехал в Петербург по делам, как он сказал своим родным, но, в сущности, для того, чтобы встретить там князя Анатоля Курагина, которого он считал необходимым встретить. Курагина, о котором он осведомился, приехав в Петербург, уже там не было. Пьер дал знать своему шурину, что князь Андрей едет за ним. Анатоль Курагин тотчас получил назначение от военного министра и уехал в Молдавскую армию. В это же время в Петербурге князь Андрей встретил Кутузова, своего прежнего, всегда расположенного к нему, генерала, и Кутузов предложил ему ехать с ним вместе в Молдавскую армию, куда старый генерал назначался главнокомандующим. Князь Андрей, получив назначение состоять при штабе главной квартиры, уехал в Турцию.
Князь Андрей считал неудобным писать к Курагину и вызывать его. Не подав нового повода к дуэли, князь Андрей считал вызов с своей стороны компрометирующим графиню Ростову, и потому он искал личной встречи с Курагиным, в которой он намерен был найти новый повод к дуэли. Но в Турецкой армии ему также не удалось встретить Курагина, который вскоре после приезда князя Андрея в Турецкую армию вернулся в Россию. В новой стране и в новых условиях жизни князю Андрею стало жить легче. После измены своей невесты, которая тем сильнее поразила его, чем старательнее он скрывал ото всех произведенное на него действие, для него были тяжелы те условия жизни, в которых он был счастлив, и еще тяжелее были свобода и независимость, которыми он так дорожил прежде. Он не только не думал тех прежних мыслей, которые в первый раз пришли ему, глядя на небо на Аустерлицком поле, которые он любил развивать с Пьером и которые наполняли его уединение в Богучарове, а потом в Швейцарии и Риме; но он даже боялся вспоминать об этих мыслях, раскрывавших бесконечные и светлые горизонты. Его интересовали теперь только самые ближайшие, не связанные с прежними, практические интересы, за которые он ухватывался с тем большей жадностью, чем закрытое были от него прежние. Как будто тот бесконечный удаляющийся свод неба, стоявший прежде над ним, вдруг превратился в низкий, определенный, давивший его свод, в котором все было ясно, но ничего не было вечного и таинственного.
Из представлявшихся ему деятельностей военная служба была самая простая и знакомая ему. Состоя в должности дежурного генерала при штабе Кутузова, он упорно и усердно занимался делами, удивляя Кутузова своей охотой к работе и аккуратностью. Не найдя Курагина в Турции, князь Андрей не считал необходимым скакать за ним опять в Россию; но при всем том он знал, что, сколько бы ни прошло времени, он не мог, встретив Курагина, несмотря на все презрение, которое он имел к нему, несмотря на все доказательства, которые он делал себе, что ему не стоит унижаться до столкновения с ним, он знал, что, встретив его, он не мог не вызвать его, как не мог голодный человек не броситься на пищу. И это сознание того, что оскорбление еще не вымещено, что злоба не излита, а лежит на сердце, отравляло то искусственное спокойствие, которое в виде озабоченно хлопотливой и несколько честолюбивой и тщеславной деятельности устроил себе князь Андрей в Турции.
В 12 м году, когда до Букарешта (где два месяца жил Кутузов, проводя дни и ночи у своей валашки) дошла весть о войне с Наполеоном, князь Андрей попросил у Кутузова перевода в Западную армию. Кутузов, которому уже надоел Болконский своей деятельностью, служившей ему упреком в праздности, Кутузов весьма охотно отпустил его и дал ему поручение к Барклаю де Толли.
Прежде чем ехать в армию, находившуюся в мае в Дрисском лагере, князь Андрей заехал в Лысые Горы, которые были на самой его дороге, находясь в трех верстах от Смоленского большака. Последние три года и жизни князя Андрея было так много переворотов, так много он передумал, перечувствовал, перевидел (он объехал и запад и восток), что его странно и неожиданно поразило при въезде в Лысые Горы все точно то же, до малейших подробностей, – точно то же течение жизни. Он, как в заколдованный, заснувший замок, въехал в аллею и в каменные ворота лысогорского дома. Та же степенность, та же чистота, та же тишина были в этом доме, те же мебели, те же стены, те же звуки, тот же запах и те же робкие лица, только несколько постаревшие. Княжна Марья была все та же робкая, некрасивая, стареющаяся девушка, в страхе и вечных нравственных страданиях, без пользы и радости проживающая лучшие годы своей жизни. Bourienne была та же радостно пользующаяся каждой минутой своей жизни и исполненная самых для себя радостных надежд, довольная собой, кокетливая девушка. Она только стала увереннее, как показалось князю Андрею. Привезенный им из Швейцарии воспитатель Десаль был одет в сюртук русского покроя, коверкая язык, говорил по русски со слугами, но был все тот же ограниченно умный, образованный, добродетельный и педантический воспитатель. Старый князь переменился физически только тем, что с боку рта у него стал заметен недостаток одного зуба; нравственно он был все такой же, как и прежде, только с еще большим озлоблением и недоверием к действительности того, что происходило в мире. Один только Николушка вырос, переменился, разрумянился, оброс курчавыми темными волосами и, сам не зная того, смеясь и веселясь, поднимал верхнюю губку хорошенького ротика точно так же, как ее поднимала покойница маленькая княгиня. Он один не слушался закона неизменности в этом заколдованном, спящем замке. Но хотя по внешности все оставалось по старому, внутренние отношения всех этих лиц изменились, с тех пор как князь Андрей не видал их. Члены семейства были разделены на два лагеря, чуждые и враждебные между собой, которые сходились теперь только при нем, – для него изменяя свой обычный образ жизни. К одному принадлежали старый князь, m lle Bourienne и архитектор, к другому – княжна Марья, Десаль, Николушка и все няньки и мамки.
Во время его пребывания в Лысых Горах все домашние обедали вместе, но всем было неловко, и князь Андрей чувствовал, что он гость, для которого делают исключение, что он стесняет всех своим присутствием. Во время обеда первого дня князь Андрей, невольно чувствуя это, был молчалив, и старый князь, заметив неестественность его состояния, тоже угрюмо замолчал и сейчас после обеда ушел к себе. Когда ввечеру князь Андрей пришел к нему и, стараясь расшевелить его, стал рассказывать ему о кампании молодого графа Каменского, старый князь неожиданно начал с ним разговор о княжне Марье, осуждая ее за ее суеверие, за ее нелюбовь к m lle Bourienne, которая, по его словам, была одна истинно предана ему.
Старый князь говорил, что ежели он болен, то только от княжны Марьи; что она нарочно мучает и раздражает его; что она баловством и глупыми речами портит маленького князя Николая. Старый князь знал очень хорошо, что он мучает свою дочь, что жизнь ее очень тяжела, но знал тоже, что он не может не мучить ее и что она заслуживает этого. «Почему же князь Андрей, который видит это, мне ничего не говорит про сестру? – думал старый князь. – Что же он думает, что я злодей или старый дурак, без причины отдалился от дочери и приблизил к себе француженку? Он не понимает, и потому надо объяснить ему, надо, чтоб он выслушал», – думал старый князь. И он стал объяснять причины, по которым он не мог переносить бестолкового характера дочери.
– Ежели вы спрашиваете меня, – сказал князь Андрей, не глядя на отца (он в первый раз в жизни осуждал своего отца), – я не хотел говорить; но ежели вы меня спрашиваете, то я скажу вам откровенно свое мнение насчет всего этого. Ежели есть недоразумения и разлад между вами и Машей, то я никак не могу винить ее – я знаю, как она вас любит и уважает. Ежели уж вы спрашиваете меня, – продолжал князь Андрей, раздражаясь, потому что он всегда был готов на раздражение в последнее время, – то я одно могу сказать: ежели есть недоразумения, то причиной их ничтожная женщина, которая бы не должна была быть подругой сестры.
Старик сначала остановившимися глазами смотрел на сына и ненатурально открыл улыбкой новый недостаток зуба, к которому князь Андрей не мог привыкнуть.
– Какая же подруга, голубчик? А? Уж переговорил! А?
– Батюшка, я не хотел быть судьей, – сказал князь Андрей желчным и жестким тоном, – но вы вызвали меня, и я сказал и всегда скажу, что княжна Марья ни виновата, а виноваты… виновата эта француженка…
– А присудил!.. присудил!.. – сказал старик тихим голосом и, как показалось князю Андрею, с смущением, но потом вдруг он вскочил и закричал: – Вон, вон! Чтоб духу твоего тут не было!..

Князь Андрей хотел тотчас же уехать, но княжна Марья упросила остаться еще день. В этот день князь Андрей не виделся с отцом, который не выходил и никого не пускал к себе, кроме m lle Bourienne и Тихона, и спрашивал несколько раз о том, уехал ли его сын. На другой день, перед отъездом, князь Андрей пошел на половину сына. Здоровый, по матери кудрявый мальчик сел ему на колени. Князь Андрей начал сказывать ему сказку о Синей Бороде, но, не досказав, задумался. Он думал не об этом хорошеньком мальчике сыне в то время, как он его держал на коленях, а думал о себе. Он с ужасом искал и не находил в себе ни раскаяния в том, что он раздражил отца, ни сожаления о том, что он (в ссоре в первый раз в жизни) уезжает от него. Главнее всего ему было то, что он искал и не находил той прежней нежности к сыну, которую он надеялся возбудить в себе, приласкав мальчика и посадив его к себе на колени.
– Ну, рассказывай же, – говорил сын. Князь Андрей, не отвечая ему, снял его с колон и пошел из комнаты.
Как только князь Андрей оставил свои ежедневные занятия, в особенности как только он вступил в прежние условия жизни, в которых он был еще тогда, когда он был счастлив, тоска жизни охватила его с прежней силой, и он спешил поскорее уйти от этих воспоминаний и найти поскорее какое нибудь дело.
– Ты решительно едешь, Andre? – сказала ему сестра.
– Слава богу, что могу ехать, – сказал князь Андрей, – очень жалею, что ты не можешь.
– Зачем ты это говоришь! – сказала княжна Марья. – Зачем ты это говоришь теперь, когда ты едешь на эту страшную войну и он так стар! M lle Bourienne говорила, что он спрашивал про тебя… – Как только она начала говорить об этом, губы ее задрожали и слезы закапали. Князь Андрей отвернулся от нее и стал ходить по комнате.
– Ах, боже мой! Боже мой! – сказал он. – И как подумаешь, что и кто – какое ничтожество может быть причиной несчастья людей! – сказал он со злобою, испугавшею княжну Марью.
Она поняла, что, говоря про людей, которых он называл ничтожеством, он разумел не только m lle Bourienne, делавшую его несчастие, но и того человека, который погубил его счастие.
– Andre, об одном я прошу, я умоляю тебя, – сказала она, дотрогиваясь до его локтя и сияющими сквозь слезы глазами глядя на него. – Я понимаю тебя (княжна Марья опустила глаза). Не думай, что горе сделали люди. Люди – орудие его. – Она взглянула немного повыше головы князя Андрея тем уверенным, привычным взглядом, с которым смотрят на знакомое место портрета. – Горе послано им, а не людьми. Люди – его орудия, они не виноваты. Ежели тебе кажется, что кто нибудь виноват перед тобой, забудь это и прости. Мы не имеем права наказывать. И ты поймешь счастье прощать.
– Ежели бы я был женщина, я бы это делал, Marie. Это добродетель женщины. Но мужчина не должен и не может забывать и прощать, – сказал он, и, хотя он до этой минуты не думал о Курагине, вся невымещенная злоба вдруг поднялась в его сердце. «Ежели княжна Марья уже уговаривает меня простить, то, значит, давно мне надо было наказать», – подумал он. И, не отвечая более княжне Марье, он стал думать теперь о той радостной, злобной минуте, когда он встретит Курагина, который (он знал) находится в армии.
Княжна Марья умоляла брата подождать еще день, говорила о том, что она знает, как будет несчастлив отец, ежели Андрей уедет, не помирившись с ним; но князь Андрей отвечал, что он, вероятно, скоро приедет опять из армии, что непременно напишет отцу и что теперь чем дольше оставаться, тем больше растравится этот раздор.
– Adieu, Andre! Rappelez vous que les malheurs viennent de Dieu, et que les hommes ne sont jamais coupables, [Прощай, Андрей! Помни, что несчастия происходят от бога и что люди никогда не бывают виноваты.] – были последние слова, которые он слышал от сестры, когда прощался с нею.
«Так это должно быть! – думал князь Андрей, выезжая из аллеи лысогорского дома. – Она, жалкое невинное существо, остается на съедение выжившему из ума старику. Старик чувствует, что виноват, но не может изменить себя. Мальчик мой растет и радуется жизни, в которой он будет таким же, как и все, обманутым или обманывающим. Я еду в армию, зачем? – сам не знаю, и желаю встретить того человека, которого презираю, для того чтобы дать ему случай убить меня и посмеяться надо мной!И прежде были все те же условия жизни, но прежде они все вязались между собой, а теперь все рассыпалось. Одни бессмысленные явления, без всякой связи, одно за другим представлялись князю Андрею.


Князь Андрей приехал в главную квартиру армии в конце июня. Войска первой армии, той, при которой находился государь, были расположены в укрепленном лагере у Дриссы; войска второй армии отступали, стремясь соединиться с первой армией, от которой – как говорили – они были отрезаны большими силами французов. Все были недовольны общим ходом военных дел в русской армии; но об опасности нашествия в русские губернии никто и не думал, никто и не предполагал, чтобы война могла быть перенесена далее западных польских губерний.
Князь Андрей нашел Барклая де Толли, к которому он был назначен, на берегу Дриссы. Так как не было ни одного большого села или местечка в окрестностях лагеря, то все огромное количество генералов и придворных, бывших при армии, располагалось в окружности десяти верст по лучшим домам деревень, по сю и по ту сторону реки. Барклай де Толли стоял в четырех верстах от государя. Он сухо и холодно принял Болконского и сказал своим немецким выговором, что он доложит о нем государю для определения ему назначения, а покамест просит его состоять при его штабе. Анатоля Курагина, которого князь Андрей надеялся найти в армии, не было здесь: он был в Петербурге, и это известие было приятно Болконскому. Интерес центра производящейся огромной войны занял князя Андрея, и он рад был на некоторое время освободиться от раздражения, которое производила в нем мысль о Курагине. В продолжение первых четырех дней, во время которых он не был никуда требуем, князь Андрей объездил весь укрепленный лагерь и с помощью своих знаний и разговоров с сведущими людьми старался составить себе о нем определенное понятие. Но вопрос о том, выгоден или невыгоден этот лагерь, остался нерешенным для князя Андрея. Он уже успел вывести из своего военного опыта то убеждение, что в военном деле ничего не значат самые глубокомысленно обдуманные планы (как он видел это в Аустерлицком походе), что все зависит от того, как отвечают на неожиданные и не могущие быть предвиденными действия неприятеля, что все зависит от того, как и кем ведется все дело. Для того чтобы уяснить себе этот последний вопрос, князь Андрей, пользуясь своим положением и знакомствами, старался вникнуть в характер управления армией, лиц и партий, участвовавших в оном, и вывел для себя следующее понятие о положении дел.