Лалли

Лалли
фин. Lalli
Лалли. Фрагмент картины Альберта Эдельфельта Piispa Henrikin Kuolema («Смерть епископа Хенрика»), 1877
Род деятельности:	крестьянин
Место рождения:	Западная Финляндия
Дата смерти:	ок. 1160
Место смерти:	оз. Хиириярви, Западная Финляндия
Супруга:	Кертту

Ла́лли (фин. Lalli; ? — ум. ок. 1160, оз. Хиириярви, Западная Финляндия) — финский крестьянин, апокрифический персонаж финской истории и мифологии, возможно, существовавший в реальности. Согласно преданию, именно он примерно 19 или 20 января 1156 года убил первого епископа Финляндии Генриха (Хенрика) Уппсальского на льду озера Кёюлиёнярви (сейчас территория общины Кёюлиё провинции Сатакунта на западе Финляндии).

Лалли — самый известный убийца в истории Финляндии. В финском фольклоре этот человек представлен как язычник и противник христианства, его часто отождествляют с Иудой.

Образ Лалли до сих пор имеет большую популярность среди финляндцев. Так, по результатам телевизионного конкурса «Великие финны» (2004) кандидатура Лалли заняла 14-е место в списке наиболее великих людей в финской истории; в том же 2004 году его биография была включена Обществом финской литературы в вышедший на русском языке сборник «Сто замечательных финнов».

Легендарная биография

Происхождение

Исторические сведения о жизни Лалли крайне незначительны. Предполагается, что он происходил из зажиточной крестьянской семьи, поскольку в «Песни на гибель епископа Хенрика» и других фольклорных произведениях о нём говорится как о представителе высших слоёв. Более того, русский писатель А. П. Милюков в своих «Путевых впечатлениях на севере и юге» (1865) называл его «финским дворянином». В 1150-х годах Лалли жил в хозяйстве (позже — усадьбе) Лаллойла в Кёюлиё. В доме Лалли жила его жена Кертту (фин. Kerttu — «божья коровка»), а также — согласно некоторым вариантам «Песни…» — некие Пентти и Олави. Это подвергает сомнению утверждение о том, что убийца епископа был язычником, поскольку все упомянутые имена христианские. Так, Лалли — это видоизменённый вариант имени Лаури. С другой стороны, существует предположение о том, что данные имена имеют более позднее происхождение, в том числе и Лалли. Вариативное имя «Лаллола», встречающееся в песне, вполне можно считать языческим («Лаллола из-за залива, совет добрый с края мыса»). Наконец, по третьей версии, именем «Лалли» древние финны уважительно называли медведя.

Убийство Генриха Уппсальского

Наиболее распространённая версия легенды, изложенная в «Песни на гибель епископа Хенрика», выглядит следующим образом. Однажды Лалли вернулся домой, и встретившая его жена Кертту «нашептала в ухо злобы, шевельнула в груди ярость», сообщив супругу о том, что их дом посещал отправлявшийся на проповедь епископ Генрих и, уходя, не заплатил за еду и питьё, а также за корм для своей лошади. Существует предположение, что Кертту солгала, на самом же деле священник велел своему слуге оставить (или оставил сам) хозяйке плату за еду и лошадиный корм, а та попросту решила спровоцировать мужа. По этой причине образ Кертту в фольклоре — отрицательный. Она характеризуется как «негодная хозяйка, баба вредная в платочке, желчная старуха…».

Услышав рассказ жены, Лалли пришёл в ярость и, вооружившись топором (по другой версии — мечом), встал на лыжи и отправился вдогонку за епископом. Настигнув сани, в которых ехал священнослужитель, на покрытом льдом озере Кёюлиёнярви, Лалли набросился на него и обезглавил, после чего снял с головы митру, а с отрезанного им же пальца — дорогой перстень. Как подчёркивает легенда, он сделал это из жадности.

Когда Лалли вернулся домой в епископской митре, его жена, сидевшая за прялкой, спросила:

И откуда шапка, Лалли, шелом добрый у злодея? «Песнь на гибель епископа Хенрика» (перевод Евгения Богданова)

Последствия и смерть

По преданию, как только крестьянин попытался снять с головы митру, она сошла вместе с волосами и кожей, а на месте пальца, с которого Лалли стал снимать кольцо, осталась только кость. Последнее опровергает, в частности, следующая легенда: по ней Лалли уронил отсечённый палец епископа в снег вместе с кольцом, а весной, когда снег растаял, его обнаружил один слепой, «почувствовавший» блеск золота. Подняв палец, он потёр им глаза и прозрел. Об этом предании упоминал, среди других, известный фольклорист Кристфрид Ганандер. А. П. Милюков, в свою очередь, сообщал о другой легенде. По ней, кольцо было найдено двумя крестьянами, которые также весной плыли по озеру на лодке и увидели кружащего над льдиной ворона. Подплыв поближе, они случайно увидели на льдине палец епископа.

Так или иначе, вскоре последовала смерть Лалли. Если в церковных источниках болезненное снятие митры указывается как непосредственная причина смерти (как выразился Милюков, крестьянин «погиб в мучениях»), то по народной традиции принято считать, что убийца епископа бежал из дома и некоторое время скрывался в лесах, а потом утонул (возможно, утопился) в соседнем озере Хиириярви. По одной из легенд, на берегу Хиириярви можно найти большой камень, у которого Лалли часто сидел незадолго до смерти. Поверхность этого камня, как гласит легенда, постоянно влажная — финны всегда отождествляли её со слезами убийцы, которые не высыхают и по сей день.

Дом и всё имущество Лалли были переданы в распоряжение епископа города Турку, а по окончании Реформации — стали собственностью короны. По одной версии, это произошло в отместку за убийство Генриха Уппсальского, по другой — имело к этому лишь косвенное отношение.

Оставшееся на озере тело епископа, в согласии с его прижизненном пожеланием, было подобрано его слугами и погружено в катафалк, запряжённый волами. Там, где волы остановились, в Ноусиайнене, произошло захоронение. Здесь же была заложена первая церковь (часовня) в Финляндии.

Противоречия

Вопрос о том, существовал ли Лалли в действительности и было ли убийство им Генриха Уппсальского таким, каким оно преподносится в легендах, до сих пор не закрыт. Так, «Песнь на гибель епископа Хенрика» повествует о том, что в день убийства Генрих ехал в сопровождении одного лишь возчика, а ряд других фольклорных произведений, а также картины, иллюстрирующие событие, свидетельствуют, что он и вовсе находился один в повозке. Со временем, однако, среди учёных появилась гипотеза, что епископа сопровождала целая группа людей, ровно как и Лалли — он также был со своими товарищами. По предположению сторонников гипотезы, между ними произошла стычка, во время которой Генрих Уппсальский и был убит.

Доктор философских наук, профессор европейской истории Хельсинского университета Лаура Колбе в одном из интервью рассказывала о своём коллеге, Туомасе Хейккиля, который в рамках подготовки к 850-летнему юбилею финской церкви написал научную работу, посвящённую личности Генриха Уппсальского. Хейккиля пришёл к выводу, что епископа, как, соответственно, и Лалли, не существовало в реальности:

«Он [Хейккиля] много работал в архивах Ватикана и выяснил, что… никакого Епископа Хенрика не существовало вообще. И когда он пытался донести этот факт до финнов, проживающих в губернии, откуда по преданию был родом Лалли, то был встречен „в штыки“, так как люди не желали это признавать. История нам показывает, что мифы — это то, на что народ опирается, что помогает ему сохранять баланс и равновесие.»

В церковных легендах о Генрихе Уппсальском имя Лалли не упоминается, но в ряде средневековых источников упоминается так называемый «вертеп Лалли». По легендам, убийцей епископа был «некий лихой человек», которого Генрих хотел призвать к порядку по церковному обычаю, но тот лишился рассудка и набросился на епископа.

Память

С именем Лалли тесно связана история финской общины Кёюлиё. О событии, некогда произошедшем на её территории, напоминают митра и топор, изображённые на гербе общины, а также памятник Лалли, установленный в Кеполе. Он был создан скульптором Аймо Тукиайненом и открыт в 1989 году. Убийству епископа был посвящён и ряд художественных произведений, таких как картины Карла Андерса Экмана и Альберта Эдельфельта. Финский литератор Эйно Лейно посвятил Лалли свою одноимённую пьесу, законченную в 1907 году.

В церковном искусстве изображение Лалли впервые появилось на саркофаге убитого им епископа, заказанном в 1410-х годах. В первой половине XV века, во времена епископа Магнуса Олая Таваста, укрепилась традиция изображения святого Генриха, попирающего Лалли. Кроме того, чудесный перстень, по легенде, исцеливший слепого, выбит на печати Туркуского соборного капитула.

В фольклорных произведениях, где упоминается Лалли, можно найти такую его характеристику: «Лалли худший из язычников, / самый лютый из Иуд, / он убил святого человека, / епископа господина Хейнарики». Ряд таких произведений был включён Элиасом Лённротом в сборник финских народных рун «Кантелетар». Финский фольклорист Кристфрид Ганандер, живший во второй половине XVIII века, сообщает, что в этот период финские няньки пели детям песенку со словами: «Где-то Лалли шапку справил, взял лихой шелом?» (под двумя последними словами подразумевалась митра Генриха Уппсальского).

В 2004 году национальной финской телерадиовещательной компанией YLE с целью определения путём всеобщего голосования наиболее великих людей в финской истории была организована конкурсная программа «Великие финны». Имя Лалли было включено в исходный список из 99 кандидатов, подготовленный экспертами (голосовать можно было как за кандидатов из списка, так и за тех, кто в этом списке отсутствовал). Лалли занял 14-е место, опередив таких всемирно известных финнов, как Туве Янссон, Пааво Нурми или Алвар Аалто. В том же 2004 году в Хельсинки Обществом финской литературы был опубликован на русском языке сборник «Сто замечательных финнов»; среди включённых в неё биографий видных деятелей Финляндии была и биография Лалли.

Помимо того финская викинг-метал группа Moonsorrow написала песню Koylionjarven Jaalla (на льду озера Кёюлиё), посвященную убийству епископа. Лалли в песне представлен положительным персонажем, а епископ человеком, своей смертью подавившим крик свободы финнов.

Литература

• Палола А.-П., Мякели-Алитало А. [www.kansallisbiografia.fi/pdf/kb_ru.pdf Сто замечательных финнов. Калейдоскоп биографий: Лалли] = 100 suomalaista pienoiselämäkertaa venäjäksi / Под ред. Тимо Вихавайнена; пер. с финск. И. М. Соломеща. — Хельсинки: Об-во финской лит, 2004. — С. 312—314. — 781 с. — ISBN 951-746-522-X.
• DuBois, Thomas Andrew. [books.google.com/books?id=x-qOEMkt4j0C&pg=PA73&dq=Lalli+Henrik&hl=en&ei=NUJqTovIK4jKsgaO_PTjBA&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=1&ved=0CCkQ6AEwAA#v=onepage&q=Lalli%20Henrik&f=false Sanctity in the North: saints, lives, and cults in Medieval Scandinavia]. — Toronto: University of Toronto Press, 2008. — P. 73—75. — 399 p.
• Милюков А. П. [books.google.com/books?id=6FNKAAAAIAAJ&pg=PA162&dq=%D0%9B%D0%B0%D0%BB%D0%BB%D0%B8+%D0%B5%D0%BF%D0%B8%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%BF&hl=en&ei=8URqTp2uCZDasga6-MXaBA&sa=X&oi=book_result&ct=result&resnum=2&ved=0CC0Q6AEwAQ#v=onepage&q&f=false Путевые впечатления на севере и юге]. — СПб.: Изд-во М. О. Вольфа, 1865. — 496 с.

Ссылки

• [agricola.utu.fi/hist/kronologia/henrik.html Piispa Henrikin surma («Песнь на гибель епископа Хенрика», оригинальный текст на финском языке)] (фин.). agricola.utu.fi. Проверено 8 сентября 2011. [www.webcitation.org/657ocDAb9 Архивировано из первоисточника 1 февраля 2012].
• [www.koylio.fi/lalli.htm Биография Лалли на сайте общины Кёюлиё] (фин.). koylio.fi. Проверено 8 сентября 2011. [www.webcitation.org/657obJMgL Архивировано из первоисточника 1 февраля 2012].
• [yle.fi/vintti/yle.fi/suuretsuomalaiset/ehdokkaat/indexd469.html?list=all&id=46 Биография Лалли на сайте проекта «Великие финны»] (фин.). yle.fi. Проверено 8 сентября 2011. [www.webcitation.org/657oa7ujh Архивировано из первоисточника 1 февраля 2012].

Отрывок, характеризующий Лалли

– Нет, mon pere. [батюшка.]
Как ни неудачно попала m lle Bourienne на предмет разговора, она не остановилась и болтала об оранжереях, о красоте нового распустившегося цветка, и князь после супа смягчился.
После обеда он прошел к невестке. Маленькая княгиня сидела за маленьким столиком и болтала с Машей, горничной. Она побледнела, увидав свекора.
Маленькая княгиня очень переменилась. Она скорее была дурна, нежели хороша, теперь. Щеки опустились, губа поднялась кверху, глаза были обтянуты книзу.
– Да, тяжесть какая то, – отвечала она на вопрос князя, что она чувствует.
– Не нужно ли чего?
– Нет, merci, mon pere. [благодарю, батюшка.]
– Ну, хорошо, хорошо.
Он вышел и дошел до официантской. Алпатыч, нагнув голову, стоял в официантской.
– Закидана дорога?
– Закидана, ваше сиятельство; простите, ради Бога, по одной глупости.
Князь перебил его и засмеялся своим неестественным смехом.
– Ну, хорошо, хорошо.
Он протянул руку, которую поцеловал Алпатыч, и прошел в кабинет.
Вечером приехал князь Василий. Его встретили на прешпекте (так назывался проспект) кучера и официанты, с криком провезли его возки и сани к флигелю по нарочно засыпанной снегом дороге.
Князю Василью и Анатолю были отведены отдельные комнаты.
Анатоль сидел, сняв камзол и подпершись руками в бока, перед столом, на угол которого он, улыбаясь, пристально и рассеянно устремил свои прекрасные большие глаза. На всю жизнь свою он смотрел как на непрерывное увеселение, которое кто то такой почему то обязался устроить для него. Так же и теперь он смотрел на свою поездку к злому старику и к богатой уродливой наследнице. Всё это могло выйти, по его предположению, очень хорошо и забавно. А отчего же не жениться, коли она очень богата? Это никогда не мешает, думал Анатоль.
Он выбрился, надушился с тщательностью и щегольством, сделавшимися его привычкою, и с прирожденным ему добродушно победительным выражением, высоко неся красивую голову, вошел в комнату к отцу. Около князя Василья хлопотали его два камердинера, одевая его; он сам оживленно оглядывался вокруг себя и весело кивнул входившему сыну, как будто он говорил: «Так, таким мне тебя и надо!»
– Нет, без шуток, батюшка, она очень уродлива? А? – спросил он, как бы продолжая разговор, не раз веденный во время путешествия.
– Полно. Глупости! Главное дело – старайся быть почтителен и благоразумен с старым князем.
– Ежели он будет браниться, я уйду, – сказал Анатоль. – Я этих стариков терпеть не могу. А?
– Помни, что для тебя от этого зависит всё.
В это время в девичьей не только был известен приезд министра с сыном, но внешний вид их обоих был уже подробно описан. Княжна Марья сидела одна в своей комнате и тщетно пыталась преодолеть свое внутреннее волнение.
«Зачем они писали, зачем Лиза говорила мне про это? Ведь этого не может быть! – говорила она себе, взглядывая в зеркало. – Как я выйду в гостиную? Ежели бы он даже мне понравился, я бы не могла быть теперь с ним сама собою». Одна мысль о взгляде ее отца приводила ее в ужас.
Маленькая княгиня и m lle Bourienne получили уже все нужные сведения от горничной Маши о том, какой румяный, чернобровый красавец был министерский сын, и о том, как папенька их насилу ноги проволок на лестницу, а он, как орел, шагая по три ступеньки, пробежал зa ним. Получив эти сведения, маленькая княгиня с m lle Bourienne,еще из коридора слышные своими оживленно переговаривавшими голосами, вошли в комнату княжны.
– Ils sont arrives, Marieie, [Они приехали, Мари,] вы знаете? – сказала маленькая княгиня, переваливаясь своим животом и тяжело опускаясь на кресло.
Она уже не была в той блузе, в которой сидела поутру, а на ней было одно из лучших ее платьев; голова ее была тщательно убрана, и на лице ее было оживление, не скрывавшее, однако, опустившихся и помертвевших очертаний лица. В том наряде, в котором она бывала обыкновенно в обществах в Петербурге, еще заметнее было, как много она подурнела. На m lle Bourienne тоже появилось уже незаметно какое то усовершенствование наряда, которое придавало ее хорошенькому, свеженькому лицу еще более привлекательности.
– Eh bien, et vous restez comme vous etes, chere princesse? – заговорила она. – On va venir annoncer, que ces messieurs sont au salon; il faudra descendre, et vous ne faites pas un petit brin de toilette! [Ну, а вы остаетесь, в чем были, княжна? Сейчас придут сказать, что они вышли. Надо будет итти вниз, а вы хоть бы чуть чуть принарядились!]
Маленькая княгиня поднялась с кресла, позвонила горничную и поспешно и весело принялась придумывать наряд для княжны Марьи и приводить его в исполнение. Княжна Марья чувствовала себя оскорбленной в чувстве собственного достоинства тем, что приезд обещанного ей жениха волновал ее, и еще более она была оскорблена тем, что обе ее подруги и не предполагали, чтобы это могло быть иначе. Сказать им, как ей совестно было за себя и за них, это значило выдать свое волнение; кроме того отказаться от наряжения, которое предлагали ей, повело бы к продолжительным шуткам и настаиваниям. Она вспыхнула, прекрасные глаза ее потухли, лицо ее покрылось пятнами и с тем некрасивым выражением жертвы, чаще всего останавливающемся на ее лице, она отдалась во власть m lle Bourienne и Лизы. Обе женщины заботились совершенно искренно о том, чтобы сделать ее красивой. Она была так дурна, что ни одной из них не могла притти мысль о соперничестве с нею; поэтому они совершенно искренно, с тем наивным и твердым убеждением женщин, что наряд может сделать лицо красивым, принялись за ее одеванье.
– Нет, право, ma bonne amie, [мой добрый друг,] это платье нехорошо, – говорила Лиза, издалека боком взглядывая на княжну. – Вели подать, у тебя там есть масака. Право! Что ж, ведь это, может быть, судьба жизни решается. А это слишком светло, нехорошо, нет, нехорошо!
Нехорошо было не платье, но лицо и вся фигура княжны, но этого не чувствовали m lle Bourienne и маленькая княгиня; им все казалось, что ежели приложить голубую ленту к волосам, зачесанным кверху, и спустить голубой шарф с коричневого платья и т. п., то всё будет хорошо. Они забывали, что испуганное лицо и фигуру нельзя было изменить, и потому, как они ни видоизменяли раму и украшение этого лица, само лицо оставалось жалко и некрасиво. После двух или трех перемен, которым покорно подчинялась княжна Марья, в ту минуту, как она была зачесана кверху (прическа, совершенно изменявшая и портившая ее лицо), в голубом шарфе и масака нарядном платье, маленькая княгиня раза два обошла кругом нее, маленькой ручкой оправила тут складку платья, там подернула шарф и посмотрела, склонив голову, то с той, то с другой стороны.
– Нет, это нельзя, – сказала она решительно, всплеснув руками. – Non, Marie, decidement ca ne vous va pas. Je vous aime mieux dans votre petite robe grise de tous les jours. Non, de grace, faites cela pour moi. [Нет, Мари, решительно это не идет к вам. Я вас лучше люблю в вашем сереньком ежедневном платьице: пожалуйста, сделайте это для меня.] Катя, – сказала она горничной, – принеси княжне серенькое платье, и посмотрите, m lle Bourienne, как я это устрою, – сказала она с улыбкой предвкушения артистической радости.
Но когда Катя принесла требуемое платье, княжна Марья неподвижно всё сидела перед зеркалом, глядя на свое лицо, и в зеркале увидала, что в глазах ее стоят слезы, и что рот ее дрожит, приготовляясь к рыданиям.
– Voyons, chere princesse, – сказала m lle Bourienne, – encore un petit effort. [Ну, княжна, еще маленькое усилие.]
Маленькая княгиня, взяв платье из рук горничной, подходила к княжне Марье.
– Нет, теперь мы это сделаем просто, мило, – говорила она.
Голоса ее, m lle Bourienne и Кати, которая о чем то засмеялась, сливались в веселое лепетанье, похожее на пение птиц.
– Non, laissez moi, [Нет, оставьте меня,] – сказала княжна.
И голос ее звучал такой серьезностью и страданием, что лепетанье птиц тотчас же замолкло. Они посмотрели на большие, прекрасные глаза, полные слез и мысли, ясно и умоляюще смотревшие на них, и поняли, что настаивать бесполезно и даже жестоко.
– Au moins changez de coiffure, – сказала маленькая княгиня. – Je vous disais, – с упреком сказала она, обращаясь к m lle Bourienne, – Marieie a une de ces figures, auxquelles ce genre de coiffure ne va pas du tout. Mais du tout, du tout. Changez de grace. [По крайней мере, перемените прическу. У Мари одно из тех лиц, которым этот род прически совсем нейдет. Перемените, пожалуйста.]
– Laissez moi, laissez moi, tout ca m'est parfaitement egal, [Оставьте меня, мне всё равно,] – отвечал голос, едва удерживающий слезы.
M lle Bourienne и маленькая княгиня должны были признаться самим себе, что княжна. Марья в этом виде была очень дурна, хуже, чем всегда; но было уже поздно. Она смотрела на них с тем выражением, которое они знали, выражением мысли и грусти. Выражение это не внушало им страха к княжне Марье. (Этого чувства она никому не внушала.) Но они знали, что когда на ее лице появлялось это выражение, она была молчалива и непоколебима в своих решениях.
– Vous changerez, n'est ce pas? [Вы перемените, не правда ли?] – сказала Лиза, и когда княжна Марья ничего не ответила, Лиза вышла из комнаты.
Княжна Марья осталась одна. Она не исполнила желания Лизы и не только не переменила прически, но и не взглянула на себя в зеркало. Она, бессильно опустив глаза и руки, молча сидела и думала. Ей представлялся муж, мужчина, сильное, преобладающее и непонятно привлекательное существо, переносящее ее вдруг в свой, совершенно другой, счастливый мир. Ребенок свой, такой, какого она видела вчера у дочери кормилицы, – представлялся ей у своей собственной груди. Муж стоит и нежно смотрит на нее и ребенка. «Но нет, это невозможно: я слишком дурна», думала она.
– Пожалуйте к чаю. Князь сейчас выйдут, – сказал из за двери голос горничной.
Она очнулась и ужаснулась тому, о чем она думала. И прежде чем итти вниз, она встала, вошла в образную и, устремив на освещенный лампадой черный лик большого образа Спасителя, простояла перед ним с сложенными несколько минут руками. В душе княжны Марьи было мучительное сомненье. Возможна ли для нее радость любви, земной любви к мужчине? В помышлениях о браке княжне Марье мечталось и семейное счастие, и дети, но главною, сильнейшею и затаенною ее мечтою была любовь земная. Чувство было тем сильнее, чем более она старалась скрывать его от других и даже от самой себя. Боже мой, – говорила она, – как мне подавить в сердце своем эти мысли дьявола? Как мне отказаться так, навсегда от злых помыслов, чтобы спокойно исполнять Твою волю? И едва она сделала этот вопрос, как Бог уже отвечал ей в ее собственном сердце: «Не желай ничего для себя; не ищи, не волнуйся, не завидуй. Будущее людей и твоя судьба должна быть неизвестна тебе; но живи так, чтобы быть готовой ко всему. Если Богу угодно будет испытать тебя в обязанностях брака, будь готова исполнить Его волю». С этой успокоительной мыслью (но всё таки с надеждой на исполнение своей запрещенной, земной мечты) княжна Марья, вздохнув, перекрестилась и сошла вниз, не думая ни о своем платье, ни о прическе, ни о том, как она войдет и что скажет. Что могло всё это значить в сравнении с предопределением Бога, без воли Которого не падет ни один волос с головы человеческой.


Когда княжна Марья взошла в комнату, князь Василий с сыном уже были в гостиной, разговаривая с маленькой княгиней и m lle Bourienne. Когда она вошла своей тяжелой походкой, ступая на пятки, мужчины и m lle Bourienne приподнялись, и маленькая княгиня, указывая на нее мужчинам, сказала: Voila Marie! [Вот Мари!] Княжна Марья видела всех и подробно видела. Она видела лицо князя Василья, на мгновенье серьезно остановившееся при виде княжны и тотчас же улыбнувшееся, и лицо маленькой княгини, читавшей с любопытством на лицах гостей впечатление, которое произведет на них Marie. Она видела и m lle Bourienne с ее лентой и красивым лицом и оживленным, как никогда, взглядом, устремленным на него; но она не могла видеть его, она видела только что то большое, яркое и прекрасное, подвинувшееся к ней, когда она вошла в комнату. Сначала к ней подошел князь Василий, и она поцеловала плешивую голову, наклонившуюся над ее рукою, и отвечала на его слова, что она, напротив, очень хорошо помнит его. Потом к ней подошел Анатоль. Она всё еще не видала его. Она только почувствовала нежную руку, твердо взявшую ее, и чуть дотронулась до белого лба, над которым были припомажены прекрасные русые волосы. Когда она взглянула на него, красота его поразила ее. Анатопь, заложив большой палец правой руки за застегнутую пуговицу мундира, с выгнутой вперед грудью, а назад – спиною, покачивая одной отставленной ногой и слегка склонив голову, молча, весело глядел на княжну, видимо совершенно о ней не думая. Анатоль был не находчив, не быстр и не красноречив в разговорах, но у него зато была драгоценная для света способность спокойствия и ничем не изменяемая уверенность. Замолчи при первом знакомстве несамоуверенный человек и выкажи сознание неприличности этого молчания и желание найти что нибудь, и будет нехорошо; но Анатоль молчал, покачивал ногой, весело наблюдая прическу княжны. Видно было, что он так спокойно мог молчать очень долго. «Ежели кому неловко это молчание, так разговаривайте, а мне не хочется», как будто говорил его вид. Кроме того в обращении с женщинами у Анатоля была та манера, которая более всего внушает в женщинах любопытство, страх и даже любовь, – манера презрительного сознания своего превосходства. Как будто он говорил им своим видом: «Знаю вас, знаю, да что с вами возиться? А уж вы бы рады!» Может быть, что он этого не думал, встречаясь с женщинами (и даже вероятно, что нет, потому что он вообще мало думал), но такой у него был вид и такая манера. Княжна почувствовала это и, как будто желая ему показать, что она и не смеет думать об том, чтобы занять его, обратилась к старому князю. Разговор шел общий и оживленный, благодаря голоску и губке с усиками, поднимавшейся над белыми зубами маленькой княгини. Она встретила князя Василья с тем приемом шуточки, который часто употребляется болтливо веселыми людьми и который состоит в том, что между человеком, с которым так обращаются, и собой предполагают какие то давно установившиеся шуточки и веселые, отчасти не всем известные, забавные воспоминания, тогда как никаких таких воспоминаний нет, как их и не было между маленькой княгиней и князем Васильем. Князь Василий охотно поддался этому тону; маленькая княгиня вовлекла в это воспоминание никогда не бывших смешных происшествий и Анатоля, которого она почти не знала. M lle Bourienne тоже разделяла эти общие воспоминания, и даже княжна Марья с удовольствием почувствовала и себя втянутою в это веселое воспоминание.
– Вот, по крайней мере, мы вами теперь вполне воспользуемся, милый князь, – говорила маленькая княгиня, разумеется по французски, князю Василью, – это не так, как на наших вечерах у Annette, где вы всегда убежите; помните cette chere Annette? [милую Аннет?]
– А, да вы мне не подите говорить про политику, как Annette!
– А наш чайный столик?