Лалори, Дельфина
| Дельфина Лалори | |
| Marie Delphine Lalaurie | |
| Имя при рождении: |
Мэри Дельфина Макарти |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Гражданство: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
| Отец: |
Бартелми Луис Макарти |
| Мать: |
Мэри Джин Лавебл |
| Супруг: |
Дон Рамон де Лопес |
Мэри Дельфина Лалори (урожденная Макарти; 1775—1849[1]) — представительница американской знати, более известная как мадам Лалори — одна из самых жестоких женщин-убийц в истории Нового Орлеана. Обвинялась в садизме и многочисленных изощренных убийствах чернокожих рабов.
Дельфина Лалори была представительницей американской знати начала XIX века и вела образ жизни, соответствующий своему положению. В её особняке в услужении находились невольники, которые впоследствии, по воле хозяйки, становились предметом смертельных пыток и опытов.
Биография
Мэри Дельфина Макарти родилась в семье богатого работорговца Бартелми Луиса Макарти (англ. Barthelmy Louis Macarty) и Мэри Джин Лавебл (англ. Marie Jeanne Lovable)[2], помимо неё в семье было ещё четверо детей. В 1730 году её дед Бартелми Макарти (англ. Barthelmy Macarty) перевёз своих родственников из Ирландии в Новый Орлеан.[3] 7 сентября 1815 года двоюродный брат Дельфины Августин (Augustin de Macarty) стал мэром города и занимал эту должность 5 последующих лет.
В 1800 году в возрасте 25 лет Дельфина впервые вышла замуж, её супругом стал Дон Рамон де Лопес, высокопоставленный испанский офицер.[2][4] Брак продолжался до 1804 года, пока супруги не отправились в Мадрид.[2] Дон Рамон умер в Гаване, не доехав до Испании. От этого брака у Дельфины осталась дочь Мария Борджиа Дельфина Лопес (англ. Marie Borgia Delphine Lopez), которую она называла «Баркита»[2][5]
В июне 1808 года Дельфина вышла замуж за известного банкира, купца и адвоката Жана Бланке (англ. Jean Blanque).[2] Семья с четырьмя детьми переехала в дом на 409-Ройал-стрит (Новый Орлеан).[2] В 1816 году Жан скончался.[6] 25 июня 1825 года Дельфина в третий раз вышла замуж — за врача Леонарда Луиса Николя Лалори (англ. Leonard Louis Nicolas LaLaurie), который был намного моложе её.[7] В 1831 году она купила участок на 1140-Ройал-стрит[8] и к 1832 году на земле был построен особняк,[6] в котором она поселилась вместе с двумя дочерьми и прислугой.[7]
10 апреля 1834 в доме Лалори случился пожар. Считается, что рабыня-повариха устроила этот пожар, чтобы разоблачить свою мучительницу-хозяйку. Рабыня хотела привлечь внимание, причем сама не могла покинуть кухню, так как была прикована цепью. По сообщениям, хозяйка пылающего особняка отказалась дать ключи, чтобы соседи смогли открыть чердак, где содержались рабы, и спасти их. Когда была взломана дверь, на свободу вышло семь рабов. Как сообщали газеты, рабы мадам Лалори оказались ужасно изуродованными — их шеи были вытянуты, у кого-то отсутствовали конечности, у одного из рабов из головы торчала палка, которой Лалори хотела перемешать ему мозги. На самом же деле, семеро рабов были серьезно истощены, но никто из них не умер. На одну из рабынь был надет железный ошейник с шипами, а другая, престарелая женщина, получила очень глубокую рану на голове, и оказалась слишком слаба, чтобы быть в состоянии идти.
Когда вести о жестокости Лалори облетели город, разъяренная толпа ворвалась в её резиденцию на Ройал-стрит и разгромила её. Шериф и офицеры полиции разогнали толпу, но дом Лалори к тому времени серьезно пострадал. Измученные рабы были доставлены в местную тюрьму, где на них мог посмотреть любой желающий. По сообщениям, около 4 тыс. человек захотело своими глазами увидеть, как пострадали бедные невольники.
Версии о смерти
Избежавшая линчевания Дельфина сбежала. Она села в карету и прибыла на набережную, где тайком сошла на шхуну, направляющуюся в Мобил, штат Алабама, а затем в Париж.[9] Обстоятельства её смерти до конца неясны. Джордж Вашингтон Кейбл (англ. George Washington Cable) рассказал в 1888 году в ту пору популярную, но весьма сомнительную историю о том, что Лалори приняла смерть от кабана в ходе несчастного случая на охоте.[10] Как бы то ни было, в конце 1930-х Юджин Бакс (англ. Eugene Backes), служивший могильщиком на Кладбище #1 вплоть до 1924 года, обнаружил две старые треснувшие медные пластины с надписью: «Мадам Лалори, в девичестве Мари Дельфина Макарти, умерла в Париже, 7 декабря 1842 года».[11]
Согласно французским архивам Парижа, она умерла не в 1842 году, а 7 декабря 1849 года.[12]
Образ в массовой культуре
Образ мадам Дельфины Лалори был использован в третьем сезоне хоррор-антологии «Американская история ужасов» (Шабаш) и воплощён Кэти Бэйтс.
Напишите отзыв о статье "Лалори, Дельфина"
Примечания
- ↑ Согласно архивам в Париже, Лалори умерла в 1849 году, однако есть различные свидетельства того, что она могла умереть в 1842 году.
- ↑ 1 2 3 4 5 6 Arthur (1936), p. 148.
- ↑ King (1921), pp. 368—373.
- ↑ King (1921), p. 359.
- ↑ King (1921), pp. 359—360.
- ↑ 1 2 Arthur (1936), p. 149.
- ↑ 1 2 Martineau (1838), p. 137.
- ↑ Cable (1888), p. 200.
- ↑ Martineau (1838), pp. 141—142.
- ↑ Cable (1888), p. 217.
- ↑ Times-Picayune (January 28, 1941).
- ↑ [canadp-archivesenligne.paris.fr/archives_etat_civil/avant_1860_fichiers_etat_civil_reconstitue/fecr_visu_img.php?registre=V3E_D_0974&type=ECRF&&bdd_en_cours=etat_civil_rec_fichiers&vue_tranche_debut=AD075ER_V3E_D_00974_00451_C&vue_tranche_fin=AD075ER_V3E_D_00974_00501_C&ref_histo=7933&cote=V3E/D%20974 ARCHIVES PARIS]
Отрывок, характеризующий Лалори, Дельфина
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.
Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
