Ламберт, Карл Карлович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Карл Карлович Ламберт
Дата рождения

1815(1815)

Дата смерти

20 июля 1865(1865-07-20)

Место смерти

Мадейра

Принадлежность

Российская империя Российская империя

Род войск

кавалерия

Годы службы

1833—1862

Звание

генерал от кавалерии

Командовал

Конный лейб-гвардии полк, 1-я гвард. кирасир. бриг., 1-я армия

Сражения/войны

Кавказская война, Венгерская кампания 1849 г.

Награды и премии

Орден Святой Анны 4-й ст. (1841), Орден Святого Станислава 3-й ст. (1841), Орден Святой Анны 2-й ст. (1847), Орден Святой Анны 1-й ст. (1851), Орден Святого Владимира 2-й ст. (1852), Орден Белого Орла (1859).

Карл Карлович Ламберт (1815—1865) — российский генерал, участник Кавказской войны.





Биография

Родился в октябре 1815 г., происходил из ангулемского рыцарского рода XIII в. (маркизы с 1644 гг.), сын генерала от кавалерии и сенатора графа Карла Осиповича Ламберта. По окончании воспитания в Пажеском корпусе, выпущен 2 (14) октября 1833 г. корнетом в лейб-гвардии Кирасирский Наследника Цесаревича полк, 28 января(9 февраля) 1836 г. произведён в поручики и 6 (18) декабря 1837 г. переведён в Кавалергардский полк.

На Кавказе

15 (27) апреля 1840 г. командирован в отдельный Кавказский корпус и в кампании того же года был в десантных операциях отряда генерала Н. Н. Раевского на черноморском побережье Кавказа, участвовал в закладке укреплений Вельяминовского в устье р. Туапсе и Лазаревского; осенью находился в отряде генерала А. В. Галафеева в боевой экспедиции в Большую Чечню. За отличие в бою в Гехинском лесу Ламберт 14 (26) февраля 1841 г. получил орден св. Анны 4-й степени и за бой при Бата-Юрте — 7 августа орден св. Станислава 3-й степени.

6 (18) декабря 1843 г. произведён в штабс-ротмистры и пожалован во флигель-адъютанты «за отличие в делах против горцев». 16 (28) февраля 1844 г. он снова был командирован в Чечню отряд и 3 мая был уже в отряде, состоявшем под командой генерал-лейтенанта В. И. Гурко; назначенный в распоряжение генерала А. И. Нейдгардта, Ламберт до конца ноября постоянно находился в походах и перестрелках с горцами, за отличие был произведён 22 августа (3 сентября) того же года в ротмистры, а 6 (18) декабря — в полковники.

6 (18) февраля 1845 г. граф Ламберт был командирован в Ярославскую губернию для наблюдения за рекрутским набором и 6 сентября уволен в заграничный отпуск. По возвращении из отпуска в сентябре 1847 г. Ламберт отправился в Винницу на войсковой сбор и оттуда в Херсонскую губернию для проведения рекрутского набора, за отличное исполнение этого поручения Ламберт был удостоен 6 (18) декабря 1847 г. ордена св. Анны 2-й степени.

Революция 1848—1849 годов в Венгрии

9 (21) декабря 1848 г. Ламберт назначен исправляющим должность начальника штаба 2-го резервного кавалерийского корпуса и принимал участие в Венгерской кампании в составе отряда барона Д. Е. Остен-Сакена.

Дальнейшая карьера

7 (19) августа 1849 г. произведен в генерал-майоры, зачислен в свиту и назначен начальником штаба 1-го резервного кавалерийского корпуса. 6 (18) декабря 1853 г. Ламберт был назначен командиром лейб-гвардии Конного полка, во время Крымской войны Ламберт с полком стоял в Стрельне и охранял побережье Финского залива, 5 (17) августа 1855 г. он получил мечи к ордену св. Станислава 3-й степени. 14 (26) декабря 1854 г. назначен командиром 1-й гвардейской кирасирской бригады, с оставлением командиром полка, и 25 января (6 февраля) следующего года получил в приказе по гвардейскому и гренадерскому корпусам «признательность» Наследника Цесаревича «за весьма хорошее состояние школы военных кантонистов лейб-гвардии Конного полка и за успехи в фронтовой и учебной частях оной». 17 (29) апреля 1855 г. граф Ламберт был пожалован в генерал-адъютанты, а 27 ноября (9 декабря) отчислен от занимаемых должностей.

Наместник Царства Польского

Император Александр II, давно знавший граф Ламберта, возлагал на него исполнение нескольких особых поручений. 30 августа 1857 г. граф Ламберт произведён был в генерал-лейтенанты и всю осень находился в поездке для осмотра Южных военных поселений, 6 (18) августа 1861 г. произведен в генералы от кавалерии и в тот же день назначен исправляющим должность наместника Царства Польского и командующим 1-й армией, а 12 (24) августа членом Государственного совета.

Сравнительно молодой, мягкий, изящный в приемах и благовоспитанный, к тому же римско-католического исповедания, Ламберт являлся резкой противоположностью Николаю Онуфриевичу Сухозанету, которого он заменял в должности наместника Царства Польского; император возлагал большие надежды на то, что Ламберту удастся успокоить Польшу. Граф Ламберт, вызванный для новой должности из Парижа, где он лечился после перелома ноги, по пути заехал в Варшаву, где старался, насколько позволяли обстоятельства, собрать сведения о положении дел в Царстве Польском. Положение нового наместника было весьма затруднительное, тем более, что от него ожидали многого. Назначение графа Ламберта было сопровождено рескриптом, в котором ему был указан путь и средства к достижению намеченной цели. «Назначая вас исправляющим должность наместника моего в Царстве Польском, — писал император в рескрипте, — и облекая вас полным доверием, я поручаю вам принять все меры к благоуспешному действию государственных учреждений, дарованных Царству указом моим 14 (26) марта сего года. Остаюсь при этом в твердой уверенности, что жители Царства просвещенным и здравым умом своим поймут, что только в правильном развитии этих учреждений они могут обрести залог дальнейшего успеха в самобытности управления и общественного благосостояния, а не в раздоре и народных волнениях, поставляющих преграды к осуществлению лучших намерений и предначертаний. Призовите к содействию в трудах ваших людей способных и благомыслящих, дабы действительные нужды любезных мне подданных восходили ко мне через посредство ваше, как законное выражение общих желаний, зрело обдуманных в кругу просвещенных и благонамеренных сограждан, а не в виде заявления обманчивых увлечений, внушаемых врагами всякого порядка. Восстановите спокойствие в крае, а я, со своей стороны, с радостью готов предать забвению минувшее и на доверие ко мне и любовь Польского народа отвечать всегда тем же». Граф Ламберт ехал в Царство Польское с верой в себя и в способность свою умиротворить край. В 2 часа ночи 13 (25) августа Сухозанет отправил государю депешу: «Имею счастье донести, вчера граф Ламберт прибыл в 11 часов вечера. В городе было все совершенно спокойно, повода к уличным арестованиям не было. Арестовано в квартирах 6 руководителей, с забранием бумаг; надеюсь открыть связь их сообщников». На другой день утром 13 (25) августа и новый наместник телеграфировал: «Имею счастье донести: вчера в городе все совершенно спокойно, повода к уличным арестованиям но было. Вступил в управление краем и армией». — «Дай Бог, — ответил Государь, — чтобы вступление твое в управление было в добрый час. Открылось ли что важное в последнее арестование, о котором доносит генерал-адъютант Сухозанет в последней своей телеграмме?» Граф Ламберт на этот запрос сообщал: «Разыскания продолжаются, но важных открытий по сю пору не предвижу». Так произошла замена старого режима новым.

Первые дни по вступлении в управление краем Ламберт сообщал Государю в своих депешах постоянно, что «в городе спокойно» или «особых происшествий не было», но в то же время он не мог скрыть фактов, которым старался не придавать значения важности. 20 августа (1 сентября) Государь телеграфировал наместнику: «Первые распоряжения твои одобряю, но последующие твои телеграммы доказывают продолжающееся своеволие, оно далее терпимо быть не должно ни в Варшаве, ни в провинциях, и потому требую, чтобы те местности, которые ты сочтешь нужным, были объявлены на военном положении». 21 августа (2 сентября) Ламберт в депеше сообщал Государю: «Особых происшествий не было; вести из западных губерний производят заметное волнение умов; объявления о панихидах в церквах ходят по рукам», а 22 августа (3 сентября) писал: «Вчера особого волнения в городе не замечалось, но в церквах были богослужения по случаю происшествий в Вильне, преувеличенных агитаторами; траур усилился и лавки оставались во время службы запертыми». На депешу Ламберта государь ответил: «Сегодняшняя телеграмма ещё более убеждает меня в необходимости строгих мер, дабы таковые были приняты одновременно как в Литве, так и в Польше». Но граф Ламберт представил, что объявлять военное положение теперь нет повода, потому что положение не изменилось к худшему, несмотря на то, что войска сняты; к тому же наружная полиция ещё не устроена, тайной полиции нет, и мы сами мало ознакомились с делом; не мудрено, признавался он, что будет волнение в день взятия Варшавы, но не видел в этом опасности; ему казалось, что объявлением военного положения волнений не предотвратить, «а, в случае необходимости, войска у нас всегда в готовности», заключал он своё донесение. В то же время граф Ламберт просил о возможно скорейшем назначении известного севастопольского героя, генерала Хрулёва, командиром корпуса и об усилении полиции сотней нижних чинов гвардии, что «крайне необходимо». Государь 24 августа (5 сентября) предписал Ламберту: «В день взятия Варшавы никаких демонстраций не допускать, и если, несмотря на принятые меры, таковые состоятся, то Варшаву объявить непременно в военном положений; тем же руководствоваться и в прочих местностях и приступить к немедленному обезоружению жителей».

День 26 августа (7 сентября), против ожидания, прошёл спокойно, но 28 августа (9 сентября) были крупные беспорядки в Ленчице, а 30 августа (11 сентября) — в Калише. Ламберт сам уже стал сознавать необходимость введения военного положения, но старался оттянуть этот неприятный ему шаг; беспорядки не прекращались. 23 сентября (5 октября), рано утром, в кафедральном храме св. Яна происходило «набожество», на коем присутствовал приглашенный «цех чиновничий»; 28 сентября совершено было пышное, шумное, демонстративное погребение Варшавского митрополита Фиалковского при многочисленном стечении народа. Получив извещение об этой демонстрации 29 сентября (11 октября), Государь депешей высказал, что он «крайне недоволен допущением знамен с возмутительными изображениями» и снова настаивал на военном положении. Между тем, вслед за похоронами Фиалковского, в Варшаве стали ожидать новых беспорядков по случаю празднования памяти Костюшки. 30 сентября (12 октября) граф Ламберт сообщал Государю, что «состояние умов очень нехорошо и вскоре военное положение сделается неизбежным», а 2 (14) октября: «в предупреждение новых возмутительных заявлений по случаю памяти о Костюшке, долженствующей праздноваться завтра, я признал необходимым безотложно объявить все Царство на военном положении. В городе войска занимают свои места нынешнею ночью». Государь вполне одобрил этот поступок наместника.

3 (15) октября в костелах были произведены демонстрации и в несколько костелов введены войска и арестованы находившиеся в костеле, но затем, ввиду крайнего возбуждения фактом ареста в церквах, граф Ламберт приказал до 1600 человек из арестованных отпустить «по старости или малолетству». Эту разборку арестованных наместник приказал лично, утром 4 (16) октября, произвести генералу Левшину, вместе с комендантом Варшавской цитадели Ермоловым, не предварив о том генерал-губернатора Герштенцвейга. Герштенцвейг, который с самого начала стоял за более энергичные и последовательные меры и который, по приказанию наместника, лично был при аресте демонстрантов в костелах, был крайне раздражен тем, что наместник без его ведома отменил решения, исполненные накануне Герштенцвейгом по приказанию его, наместника; между ним и наместником, в кабинете последнего, произошло бурное объяснение, в котором Герштенцвейг назвал графа Ламберта «изменником». Результатом была американская дуэль; жребий застрелиться пал на Герштенцвейга. Утром 5 (17) октября 1861 г. Герштенцвейг привёл этот приговор судьбы в исполнение. Ламберт известил Государя о самоубийстве Герштенцвейга и о своем нездоровье, которое заставляло его просить отставки; ему немедленно разрешен был отпуск и временно в Варшаву был послан опять генерал-адъютант Сухозанет; 11 (23) октября, граф Ламберт телеграфировал Государю: «В Варшаве и провинциях совершенно спокойно; возмутительные и эмблематические явления всякого рода исчезли. Генерал-адъютант Сухозанет прибыл вчера в 12 часов ночи и вступил сегодня в исправление должности. Выезжаю за границу в 11 часов вечера».

21 апреля (3 мая) 1862 г. граф Ламберт был официально уволен, по расстроенному здоровью, от должности наместника и командующего 1-й армией, но с оставлением в званиях генерал-адъютанта и члена Государственного Совета. Так окончилось всего двухмесячное наместничество графа Ламберта.

На острове Мадейра

Остальную часть жизни граф Ламберт, больной чахоткой, провел на о. Мадейре, где и умер 20 июля 1865 г.

Семья

Граф Ламберт был женат (с 1864 г.) Маргарите Станиславовне, урождённой графине Ланком де Брев, у них был сын Александр. Известность получил также брат Карла Карловича — Иосиф Карлович (1809—1879) был генерал-адъютантом и генералом от кавалерии.

Награды

Ламберт среди прочих наград имел ордена св. Анны 1-й степени (22 декабря 1851 г./3 января 1852 г.), св. Владимира 2-й степени (23 сентября/5 октября 1852 г.) и Белого Орла (1/13 января 1859 г.).

Источники

Напишите отзыв о статье "Ламберт, Карл Карлович"

Отрывок, характеризующий Ламберт, Карл Карлович


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.
Давая и принимая Бородинское сражение, Кутузов и Наполеон поступили непроизвольно и бессмысленно. А историки под совершившиеся факты уже потом подвели хитросплетенные доказательства предвидения и гениальности полководцев, которые из всех непроизвольных орудий мировых событий были самыми рабскими и непроизвольными деятелями.
Древние оставили нам образцы героических поэм, в которых герои составляют весь интерес истории, и мы все еще не можем привыкнуть к тому, что для нашего человеческого времени история такого рода не имеет смысла.
На другой вопрос: как даны были Бородинское и предшествующее ему Шевардинское сражения – существует точно так же весьма определенное и всем известное, совершенно ложное представление. Все историки описывают дело следующим образом:
Русская армия будто бы в отступлении своем от Смоленска отыскивала себе наилучшую позицию для генерального сражения, и таковая позиция была найдена будто бы у Бородина.
Русские будто бы укрепили вперед эту позицию, влево от дороги (из Москвы в Смоленск), под прямым почти углом к ней, от Бородина к Утице, на том самом месте, где произошло сражение.
Впереди этой позиции будто бы был выставлен для наблюдения за неприятелем укрепленный передовой пост на Шевардинском кургане. 24 го будто бы Наполеон атаковал передовой пост и взял его; 26 го же атаковал всю русскую армию, стоявшую на позиции на Бородинском поле.
Так говорится в историях, и все это совершенно несправедливо, в чем легко убедится всякий, кто захочет вникнуть в сущность дела.
Русские не отыскивали лучшей позиции; а, напротив, в отступлении своем прошли много позиций, которые были лучше Бородинской. Они не остановились ни на одной из этих позиций: и потому, что Кутузов не хотел принять позицию, избранную не им, и потому, что требованье народного сражения еще недостаточно сильно высказалось, и потому, что не подошел еще Милорадович с ополчением, и еще по другим причинам, которые неисчислимы. Факт тот – что прежние позиции были сильнее и что Бородинская позиция (та, на которой дано сражение) не только не сильна, но вовсе не есть почему нибудь позиция более, чем всякое другое место в Российской империи, на которое, гадая, указать бы булавкой на карте.
Русские не только не укрепляли позицию Бородинского поля влево под прямым углом от дороги (то есть места, на котором произошло сражение), но и никогда до 25 го августа 1812 года не думали о том, чтобы сражение могло произойти на этом месте. Этому служит доказательством, во первых, то, что не только 25 го не было на этом месте укреплений, но что, начатые 25 го числа, они не были кончены и 26 го; во вторых, доказательством служит положение Шевардинского редута: Шевардинский редут, впереди той позиции, на которой принято сражение, не имеет никакого смысла. Для чего был сильнее всех других пунктов укреплен этот редут? И для чего, защищая его 24 го числа до поздней ночи, были истощены все усилия и потеряно шесть тысяч человек? Для наблюдения за неприятелем достаточно было казачьего разъезда. В третьих, доказательством того, что позиция, на которой произошло сражение, не была предвидена и что Шевардинский редут не был передовым пунктом этой позиции, служит то, что Барклай де Толли и Багратион до 25 го числа находились в убеждении, что Шевардинский редут есть левый фланг позиции и что сам Кутузов в донесении своем, писанном сгоряча после сражения, называет Шевардинский редут левым флангом позиции. Уже гораздо после, когда писались на просторе донесения о Бородинском сражении, было (вероятно, для оправдания ошибок главнокомандующего, имеющего быть непогрешимым) выдумано то несправедливое и странное показание, будто Шевардинский редут служил передовым постом (тогда как это был только укрепленный пункт левого фланга) и будто Бородинское сражение было принято нами на укрепленной и наперед избранной позиции, тогда как оно произошло на совершенно неожиданном и почти не укрепленном месте.
Дело же, очевидно, было так: позиция была избрана по реке Колоче, пересекающей большую дорогу не под прямым, а под острым углом, так что левый фланг был в Шевардине, правый около селения Нового и центр в Бородине, при слиянии рек Колочи и Во йны. Позиция эта, под прикрытием реки Колочи, для армии, имеющей целью остановить неприятеля, движущегося по Смоленской дороге к Москве, очевидна для всякого, кто посмотрит на Бородинское поле, забыв о том, как произошло сражение.
Наполеон, выехав 24 го к Валуеву, не увидал (как говорится в историях) позицию русских от Утицы к Бородину (он не мог увидать эту позицию, потому что ее не было) и не увидал передового поста русской армии, а наткнулся в преследовании русского арьергарда на левый фланг позиции русских, на Шевардинский редут, и неожиданно для русских перевел войска через Колочу. И русские, не успев вступить в генеральное сражение, отступили своим левым крылом из позиции, которую они намеревались занять, и заняли новую позицию, которая была не предвидена и не укреплена. Перейдя на левую сторону Колочи, влево от дороги, Наполеон передвинул все будущее сражение справа налево (со стороны русских) и перенес его в поле между Утицей, Семеновским и Бородиным (в это поле, не имеющее в себе ничего более выгодного для позиции, чем всякое другое поле в России), и на этом поле произошло все сражение 26 го числа. В грубой форме план предполагаемого сражения и происшедшего сражения будет следующий:

Ежели бы Наполеон не выехал вечером 24 го числа на Колочу и не велел бы тотчас же вечером атаковать редут, а начал бы атаку на другой день утром, то никто бы не усомнился в том, что Шевардинский редут был левый фланг нашей позиции; и сражение произошло бы так, как мы его ожидали. В таком случае мы, вероятно, еще упорнее бы защищали Шевардинский редут, наш левый фланг; атаковали бы Наполеона в центре или справа, и 24 го произошло бы генеральное сражение на той позиции, которая была укреплена и предвидена. Но так как атака на наш левый фланг произошла вечером, вслед за отступлением нашего арьергарда, то есть непосредственно после сражения при Гридневой, и так как русские военачальники не хотели или не успели начать тогда же 24 го вечером генерального сражения, то первое и главное действие Бородинского сражения было проиграно еще 24 го числа и, очевидно, вело к проигрышу и того, которое было дано 26 го числа.
После потери Шевардинского редута к утру 25 го числа мы оказались без позиции на левом фланге и были поставлены в необходимость отогнуть наше левое крыло и поспешно укреплять его где ни попало.
Но мало того, что 26 го августа русские войска стояли только под защитой слабых, неконченных укреплений, – невыгода этого положения увеличилась еще тем, что русские военачальники, не признав вполне совершившегося факта (потери позиции на левом фланге и перенесения всего будущего поля сражения справа налево), оставались в своей растянутой позиции от села Нового до Утицы и вследствие того должны были передвигать свои войска во время сражения справа налево. Таким образом, во все время сражения русские имели против всей французской армии, направленной на наше левое крыло, вдвое слабейшие силы. (Действия Понятовского против Утицы и Уварова на правом фланге французов составляли отдельные от хода сражения действия.)
Итак, Бородинское сражение произошло совсем не так, как (стараясь скрыть ошибки наших военачальников и вследствие того умаляя славу русского войска и народа) описывают его. Бородинское сражение не произошло на избранной и укрепленной позиции с несколько только слабейшими со стороны русских силами, а Бородинское сражение, вследствие потери Шевардинского редута, принято было русскими на открытой, почти не укрепленной местности с вдвое слабейшими силами против французов, то есть в таких условиях, в которых не только немыслимо было драться десять часов и сделать сражение нерешительным, но немыслимо было удержать в продолжение трех часов армию от совершенного разгрома и бегства.


25 го утром Пьер выезжал из Можайска. На спуске с огромной крутой и кривой горы, ведущей из города, мимо стоящего на горе направо собора, в котором шла служба и благовестили, Пьер вылез из экипажа и пошел пешком. За ним спускался на горе какой то конный полк с песельниками впереди. Навстречу ему поднимался поезд телег с раненными во вчерашнем деле. Возчики мужики, крича на лошадей и хлеща их кнутами, перебегали с одной стороны на другую. Телеги, на которых лежали и сидели по три и по четыре солдата раненых, прыгали по набросанным в виде мостовой камням на крутом подъеме. Раненые, обвязанные тряпками, бледные, с поджатыми губами и нахмуренными бровями, держась за грядки, прыгали и толкались в телегах. Все почти с наивным детским любопытством смотрели на белую шляпу и зеленый фрак Пьера.
Кучер Пьера сердито кричал на обоз раненых, чтобы они держали к одной. Кавалерийский полк с песнями, спускаясь с горы, надвинулся на дрожки Пьера и стеснил дорогу. Пьер остановился, прижавшись к краю скопанной в горе дороги. Из за откоса горы солнце не доставало в углубление дороги, тут было холодно, сыро; над головой Пьера было яркое августовское утро, и весело разносился трезвон. Одна подвода с ранеными остановилась у края дороги подле самого Пьера. Возчик в лаптях, запыхавшись, подбежал к своей телеге, подсунул камень под задние нешиненые колеса и стал оправлять шлею на своей ставшей лошаденке.
Один раненый старый солдат с подвязанной рукой, шедший за телегой, взялся за нее здоровой рукой и оглянулся на Пьера.
– Что ж, землячок, тут положат нас, что ль? Али до Москвы? – сказал он.
Пьер так задумался, что не расслышал вопроса. Он смотрел то на кавалерийский, повстречавшийся теперь с поездом раненых полк, то на ту телегу, у которой он стоял и на которой сидели двое раненых и лежал один, и ему казалось, что тут, в них, заключается разрешение занимавшего его вопроса. Один из сидевших на телеге солдат был, вероятно, ранен в щеку. Вся голова его была обвязана тряпками, и одна щека раздулась с детскую голову. Рот и нос у него были на сторону. Этот солдат глядел на собор и крестился. Другой, молодой мальчик, рекрут, белокурый и белый, как бы совершенно без крови в тонком лице, с остановившейся доброй улыбкой смотрел на Пьера; третий лежал ничком, и лица его не было видно. Кавалеристы песельники проходили над самой телегой.
– Ах запропала… да ежова голова…
– Да на чужой стороне живучи… – выделывали они плясовую солдатскую песню. Как бы вторя им, но в другом роде веселья, перебивались в вышине металлические звуки трезвона. И, еще в другом роде веселья, обливали вершину противоположного откоса жаркие лучи солнца. Но под откосом, у телеги с ранеными, подле запыхавшейся лошаденки, у которой стоял Пьер, было сыро, пасмурно и грустно.
Солдат с распухшей щекой сердито глядел на песельников кавалеристов.
– Ох, щегольки! – проговорил он укоризненно.
– Нынче не то что солдат, а и мужичков видал! Мужичков и тех гонят, – сказал с грустной улыбкой солдат, стоявший за телегой и обращаясь к Пьеру. – Нынче не разбирают… Всем народом навалиться хотят, одью слово – Москва. Один конец сделать хотят. – Несмотря на неясность слов солдата, Пьер понял все то, что он хотел сказать, и одобрительно кивнул головой.
Дорога расчистилась, и Пьер сошел под гору и поехал дальше.
Пьер ехал, оглядываясь по обе стороны дороги, отыскивая знакомые лица и везде встречая только незнакомые военные лица разных родов войск, одинаково с удивлением смотревшие на его белую шляпу и зеленый фрак.
Проехав версты четыре, он встретил первого знакомого и радостно обратился к нему. Знакомый этот был один из начальствующих докторов в армии. Он в бричке ехал навстречу Пьеру, сидя рядом с молодым доктором, и, узнав Пьера, остановил своего казака, сидевшего на козлах вместо кучера.
– Граф! Ваше сиятельство, вы как тут? – спросил доктор.
– Да вот хотелось посмотреть…
– Да, да, будет что посмотреть…
Пьер слез и, остановившись, разговорился с доктором, объясняя ему свое намерение участвовать в сражении.
Доктор посоветовал Безухову прямо обратиться к светлейшему.
– Что же вам бог знает где находиться во время сражения, в безызвестности, – сказал он, переглянувшись с своим молодым товарищем, – а светлейший все таки знает вас и примет милостиво. Так, батюшка, и сделайте, – сказал доктор.