Симнел, Ламберт

Ламберт Симнел (англ. Lambert Simnel, ок. 1477 года, Оксфорд — ок. 1534 года) — самозванец, выдававший себя за Эдуарда Уорика, сына Джорджа, герцога Кларенса. Ставленник Йоркской партии в борьбе против короля Генриха VII. Захвачен в плен, помилован. Закончил жизнь как королевский сокольничий.

Предыстория

В царствование слабоумного Генриха VI, как следствие поражения в Столетней войне, общего ослабления королевской власти и непопулярности королевы, правившей по сути дела от имени супруга, в Англии начинается кровавая междоусобица, известная под именем Войны Роз. Один из самых могущественных вельмож, герцог Ричард Йоркский стал открыто домогаться вначале регентства (ввиду недееспособности короля), — а затем и английского трона. Открытая война вспыхивает в 1455 году, и заканчивается приходом к власти в 1486 году представителя династии Ланкастеров Генриха Тюдора, ставшего королём под именем Генриха VII и основателем династии Тюдоров. Обе противоборствующие стороны равно преследовали и по возможности уничтожали тех, кто по династическим соображениям имел право на английский престол. Среди жертв оказались малолетний король Эдуард V и его брат Ричард, герцог Йоркский. Оба принца были обвинены в незаконности рождения (ибо их отец, Эдуард IV, до женитьбы на Елизавете Вудвилл, тайно обручился с другой), и заключены в Тауэр. В последний раз мальчиков видели летом того же, 1485 года, играющими во крепостном дворе, после чего они исчезают бесследно. Историки спорят, кто отдал приказ об убийстве — Ричард III или его соперник, будущий Генрих VII, но в самом факте убийства сомневаться, видимо, не приходится. По сути дела, к моменту окончания войны, в живых оставался единственный претендент на престол, — Эдуард Уорик, племянник Эдуарда IV, которого победитель немедленно заключил в Тауэр и позже казнил.

Таким образом Йоркской партии некого было противопоставить Генриху. Недостаток этот пытались преодолеть, выдвигая самозванцев, первым из которых по времени оказался Ламберт Симнел.

Вероятное происхождение

Источники противоречат друг другу, называя имя первого претендента на престол, после прихода к власти Генриха, у современников событий вместо «Ламберт» часто встречается «Джон». С фамилией также нет окончательной ясности. Точно известно, что претендент родился в Оксфорде, в семье зажиточного горожанина: источники опять же расходятся называя его отца пекарем, торговцем или органным мастером.

Так или иначе, десятилетний мальчик был отдан в обучение молодому, 28-летнему выпускнику Оксфордской теологической школы Ричарду Саймону (или Саймондсу — англ. Simon or Simonds), тайному стороннику Йоркской партии. Считается, что Саймон обратил внимание на внешнее сходство ребёнка с детьми Эдуарда IV (позже это привело к спекуляциям на тему, что Симнел мог быть сыном любвеобильного короля). Немедля созрел план выдать его за Ричарда Йоркского — младшего из детей Эдуарда, бывшего с претендентом примерно одних лет.

Существует предположение, что за спиной Саймона стоял Джон де ла Поль, граф Линкольнский, также племянник Эдуарда IV, которого Ричард III собирался сделать своим наследником. Для себя в случае победы Саймон готовил пост архиепископа Кентерберийского, примаса английской церкви.

Священник Саймон дал ребёнку отличное образование, обучил правилам придворного этикета; один из современников заметил: «Если бы ему довелось править, он правил бы как просвещённый государь».

Видимо, в это время (начало 1486 года) прошёл слух о смерти заключённого в Тауэре Эдуарда Уорика (бывшего также приблизительно одних лет с претендентом) и йоркисты, изменив первоначальный план, решили выдать юного Ламберта за умершего. Был пущен слух, что Эдуарду Уорику удалось бежать, затем с помощью лорда Лауэла, одного из вельмож двора, изменившего королю Генриху, претендента переправили ко двору Маргариты Бургундской, являвшейся в то время фактическим главой йоркистов. Маргарита, ненавидевшая Генриха Тюдора, немедленно признала за Симнелом титул графа Уорика, несмотря на то, что прекрасно была знакома с герцогом Кларенсом и его сыном.

Заговор

Встревоженный Генрих, стремясь подавить йоркистское выступление в самом его начале, объявил амнистию политическим преступникам и позволил всем желающим возвратиться в Англию. На королевскую милость не обратили внимания.

В виде предупредительных мер была арестована и заключена в монастырь в Бермондзи вдова Эдуарда IV Елизавета Вудвилл. В документах встречаются глухие намеки, что она помогала Саймону в период подготовки претендента. Также до момента полного подавления мятежа содержался под стражей и её старший сын, маркиз Дорсет.

В феврале того же 1487 года подлинного Эдуарда Уорика было приказано доставить из Тауэра и весь день и показывать жителям Лондона, чтобы они могли самолично убедиться, что он жив, и следовательно человек, назвавшийся тем именем — самозванец. Френсис Бэкон отметил, что графу Уорику «позволено было говорить со многими влиятельными людьми». Однако демонстрация желаемого эффекта не дала. По крайней мере, сразу после этого дня Джон де ла Поль, лишившийся трона как наследник побеждённого Ричарда III, бежал из Англии и присоединился к Ловеллу во Фландрии.

Намечавшееся вторжение на Британские острова должно было начаться из Ирландии, где у йоркской партии было достаточно много сторонников. Благополучно миновав английские сторожевые корабли, курсировавшие у побережья, претендент высадился в Ирландии. Его сопровождали 2 тыс. германских наёмников под предводительством Мартина Шварца (предоставленных Маргаритой Бургундской). Заручившись поддержкой графа Килдэра, архиепископа Дублинского, и лорда-канцлера, претендента привезли в Дублин. 24 мая 1487 года он был коронован в кафедральном соборе Дублина под именем Эдуарда VI. Акт коронования был торжественно подтверждён парламентом, собравшимся в Дроэде, был начат выпуск монеты «Эдуарда VI, короля Англии и Ирландии». К лидерам йоркистской партии были направлены гонцы с просьбами о помощи деньгами и вооружённой силой.

4 июня претендент совершил высадку в Фернессе (графство Ланкашир). К наёмному войску присоединилось некоторое число ирландских добровольцев под предводительством сэра Томаса Фицджеральда. Была надежда на то, что в их небольшую по численности армию вольётся множество местных жителей, недовольных управлением Генриха VII, но этот расчёт не оправдался. Возможно, единственным успехом войска Симнела было то, что Йорк без боя открыл перед ними ворота. Об этом пишет французский историк того времени Молине. Однако, других подтверждений не существует. Ланкаширцы в большинстве своём либо присоединились к королевскому войску, либо остались безучастными.

Известие о высадке йоркистов застало короля в Ковентри. Благодаря отлично организованной службе оповещения, Генрих получил исчерпывающие сведения о противнике. У него было достаточно времени, чтобы подготовиться к отпору. Местом войскового сбора был назначен Ноттингем, куда незамедлительно отправился король. Когда он прибыл туда, повстанцы уже достигли Саутвела, в 12 милях в северо-востоку.

Битва при Стоук-Филд

15 июля королевские войска выступили по направлению к Ратклиффу, армия инсургентов также медленно продвигалась вперед, получая постоянные подкрепления из Ирландии — но людей всё же оказывалось меньше ожидаемого. Повстанцы вброд пересекли реку Трент в районе Фискертона и заняли позицию на холме возле Ист-Стоука.

Здесь, в районе Ньюарка, у деревеньки Стоук-Филд произошло наконец решительное сражение. Численное превосходство было на стороне Симнела (9 тыс. против 6 тыс. у короля), однако же, по единодушному свидетельству современников, его солдаты были куда хуже вооружены и в большинстве своем не обучены.

Королевское войско, разделившись на три части, первым начало бой. Авангард, который возглавлял граф Оксфорд, получил сильный отпор. Считается, что от полного уничтожения его спасла только помощь основных сил. Около трёх часов ни одна из сторон не могла добиться решительного перевеса, наконец, ирландцы, не выдержав, начали отступать. Дольше всех держались германские наёмники, они же понесли самые большие потери. Среди прочих в бою пал их командир Мартин Шварц. Наконец, королевским войскам удалось сбить повстанцев с вершины холма, ирландские ополченцы обратились в бегство — и этим была решена участь всего дела.

С королевской стороны потери составили 2 тыс. человек, повстанцы потеряли 4 тыс. убитыми и ранеными. Большая часть повстанцев была захвачена в плен, причём всех недворян король немедленно приказал повесить. Исключение делалось только для иностранцев, так как их невозможно было обвинить в «государственной измене».

Среди погибших было найдено тело графа Линкольна. Ловелла видели в последний раз, когда он вплавь пытался пересечь реку Трент. Считается, что он утонул. Другую возможную версию приводит в своей книге Е. А. Черняк. Дело в том, что в XVII веке рабочие, производившие ремонт в одном из близлежащих замков, случайно обнаружили в одной из стен тайник, а в нём труп человека в роскошном костюме. Через несколько секунд тело рассыпалось в прах. Существует предположение, что неизвестным был Ловелл, сумевший скрыться, но не выбраться из тайника, и умерший в нём от голода.

Ламберт Симнел и его неизменный опекун — священник Ричард Саймон — были захвачены в плен.

Помилование и дальнейшая жизнь

Как духовное лицо, Саймон не мог быть подвергнут смертной казни, и посему был приговорён к длительному тюремному заключению. Он был доставлен в Ковентри, где при большом стечении народа прочитал свою «исповедь», в которой впервые было названо подлинное имя претендента — Ламберт Симнел, рассказано о его происхождении и роли, которую отводили для него йоркисты.

Что касается самого Ламберта, то прекрасно понимая, что десятилетний мальчик никак не может угрожать его власти, расчётливый и не кровожадный выше меры Генрих, предпочел помиловать его и отправить на работу в королевскую кухню, где бывшему претенденту на трон отныне приходилось поворачивать вертела с жарящимся на них мясом.

Позже он был «повышен» в должности до стольника, причём об этом периоде его жизни сохранился небезынтересный рассказ.

Однажды, когда юный Ламберт обносил вином ирландскую делегацию, явившуюся засвидетельствовать почтение монарху, Генрих подозвав его к себе, издевательски заметил:

Мои ирландские дворяне! Так вы дойдете и до того, что будете короновать обезьян!

Ирландцам осталось только молча проглотить королевскую шутку.

Симнел так и остался при королевском дворе, в конечном итоге дослужившись до сокольничьего. Дата его смерти точно неизвестна, источники сильно расходятся, называя годы от 1525 до 1534. Точно известно лишь, что Симнел пережил короля Генриха, и ещё несколько лет служил его преемнику.

Интересные факты

Существует мнение, что в бытность свою подручным на кухне, претендент впервые изготовил торт «Симнел» (англ. Simnel cake), который англичане и поныне едят во время пасхальной недели. Это лёгкий фруктовый торт, покрытый марципаном, с 11 шариками по краям, изображающими апостолов, оставшихся верным Христу (12-й — Иуда, на торте отсутствует). Иногда крупный шарик в центре символизирует Христа.

Однако, это мнение многими оспаривается на том основании, что «торт Симнел» встречается в документах много раньше рождения претендента и битвы при Стоук-Филде.

Литература

• Черняк Е. Б. [lib.aldebaran.ru/author/chernyak_efim/chernyak_efim_tainy_anglii/chernyak_efim_tainy_anglii__4.html Тайны Англии]
• [www.osh.ru/pedia/war/arms/england/en-wr-stouk.shtml Битва при Стоук-Филд]
• Голдсмит История Англии. [silonov.narod.ru/parents/engl22.htm гл. XXVII]
• Тюдоровская Англия: [www.luminarium.org/encyclopedia/lambertsimnel.htm Ламберт Симнел]  (англ.)
• Ashley, Mike. British Kings & Queens. — Carroll & Graf, 2002. — P. 229—230. — ISBN 0-7867-1104-3.

Отрывок, характеризующий Симнел, Ламберт

Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.