Ламерика
| Ламерика | |
| итал. Lamerica | |
 | |
| Жанр | |
|---|---|
| Режиссёр | |
| Продюсер |
Марио Чеччи Гори |
| Автор сценария |
Джанни Амелио |
| В главных ролях |
Энрике Ло Версо |
| Оператор |
Лука Бигацци |
| Композитор |
Франко Пьерсанти |
| Кинокомпания |
Alia Film |
| Длительность |
116 мин |
| Страна | |
| Язык | |
| Год | |
| IMDb | |
Ламерика (итал. Lamerica) — фильм итальянского режиссёра Джанни Амелио 1994 года о скитаниях итальянцев в Албании начала девяностых. Удостоен многих кинонаград, в том числе премии Европейской киноакадемии за лучший фильм, премии «Гойя» как лучший европейский фильм и призов на венецианском кинофестивале.
Содержание
Сюжет
Два молодых итальянских жулика Джино и Фиоре приезжают в посткоммунистическую Албанию, чтобы открыть фиктивную фабрику по производству обуви и получить денег на её развитие у правительства. Для этих целей им нужен подставной директор без друзей и родственников. Они находят древнего старика Спиро Тазая, просидевшего пятьдесят лет в тюрьмах. После подписания необходимых документов, жулики отправляют Спиро в приют для сирот, из которого он, однако, сбегает. Как назло, одному из албанских чиновников захотелось познакомиться с директором новой фабрики и теперь Джино необходимо во что бы то ни стало найти старика и вернуть его в Тирану.
Он находит старика в больнице. Про Спиро вдруг выясняются удивительные вещи. Оказывается, что на самом деле он итальянец по имени Таларико Микеле, который прибыл в Албанию с итальянской армией ещё во времена Муссолини. На обратном пути у автомобиля Джино воруют колеса и им приходится ехать на автобусе, потом идти пешком. По дороге выясняется, что почти потерявший рассудок Микеле считает себя дезертиром, находящимся в Италии. Ему кажется, что с начала войны прошло только четыре года, а не пятьдесят. Они садятся на грузовик, но по дороге Джино заболевает и им приходится останавиться в бывшем учреждении, переоборудованном в приют для беженцев. Джино узнаёт, что их дело прогорело и что директор больше не нужен. Он хладнокровно бросает старика на произвол судьбы и возвращается в Тирану один. У гостиницы Джино арестовывают полицейские, обвинив его в даче взятки местному чиновнику. В тюрьме у Джино отбирают всё имущество и итальянский паспорт. Некоторое время спустя он выходит на свободу и, неожиданно для себя, оказывается в положении простого албанца. Без документов ему никто не верит, что он гражданин Италии и местные чиновники обращаются с ним также жестоко и бесчеловечно, как со своими соотечественниками. Надменному и гордому Джино приходится самому, лицом к лицу, столкнуться с вопиющей нищетой и бесправием рядовых албанцев, которых он ранее презирал и на которых смотрел свысока. Постепенно, он начинает понимать, насколько привилегированной и комфортной была его прежняя жизнь в Италии. Теперь самой главной целью его жизни становится возвращение на родину.
После долгих мучений и скитаний, Джино правдами и неправдами, наконец удаётся попасть на корабль, направляющийся в Италию. На корабле, до краёв наполненном албанскими беженцами, он неожиданно наталкивается на Таларико Микеле. Таларико, всё ещё в старческом маразме, думает, что он итальянский эмигрант и что корабль держит путь в Америку. Ранее Джино просто посмеялся бы над стариком, но теперь, после многих испытаний и страданий, он уже видит в нём приятеля по несчастью.
В ролях
- Энрике Ло Версо — Джино
- Микеле Плачидо — Фиоре
- Пиро Милкани — Селими
- Кармело ди Маццарелли — Спиро Тозай/Таларико Микеле
Новый реализм
Фильм Ламерика снят в традициях нового реализма. Джани Амелио затрагивает социальные, политические и гуманистические вопросы. По мнению критика Роба Эдельмана, он осуждает безудержную жажду наживы капиталистов. Разрушение коммунистических режимов не воодушевляет Амелио, он видит опасность для бывших коммунистических стран нового капиталистического гнета.
Амелио стремится к максимальной правдоподобности на экране. Съемки происходили действительно в Албании. Наряду с профессиональными актерами, такими как Плачидо и Ло Версо, в съемках принимали участи и не профессионалы, как ди Маццарелли, восьмидесятилетний старик, безработный бывший рыбак, чернорабочий и швейцар. Ламерика стала для него дебютом на экране[1].
Напишите отзыв о статье "Ламерика"
Примечания
- ↑ Rob Edelman. [www.filmreference.com/Films-A-An/L-America.html L'America] // International Dictionary of Films and Filmmakers / под. ред Tom Pendergast, Sara Pendergast. — 4-е. — USA: St. James Press, 2000. — Т. 1. — ISBN 1-55862-449-X.
Ссылки
- «Ламерика» (англ.) на сайте Internet Movie Database
(Проверено 11 марта 2011) - [www.afisha.ru/movie/180698/ «Ламерика»] на сайте журнала «Афиша»
Отрывок, характеризующий Ламерика
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.
С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.
Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
