Лангобардское королевство

Лангоба́рдское короле́вство — раннефеодальное государство, исторически последнее из так называемых варварских королевств, образовавшихся на территории Западной Римской империи. Сложилось в 568 году и просуществовало до 774 года, когда было завоевано франкским королём Карлом Великим.

Предыстория

Германское племя лангобардов в начале V века пришло в район среднего течения Дуная. Там лангобарды приняли христианство в его арианской форме и стали федератами Византии. Ознакомившись с организацией византийского войска, лангобарды реорганизовали своё военное устройство по их образцу.

В условиях, когда наибольшей силой в землях на левом берегу Дуная обладали авары, король лангобардов Альбоин, опасаясь, что авары, хоть и были в союзе с лангобардами, могут, тем не менее, объявить им войну, принял решение переселить свой народ в Италию, где власть Византии после разгрома королевства остготов была ещё недостаточно сильной. Возможно, что при этом ещё и полководец Нарсес, который желал стать независимым от власти византийского императора правителем, приглашал их в Италию.

Завоевание Италии

В 568 году лангобарды под предводительством Альбоина вторглись в северо-восточную Италию. Там они основали первое на Апеннинском полуострове лангобардское княжество — Фриульское герцогство, которому предстояло играть роль буфера между Италией и альпийскими славянами. В 572 году, при Клефе, преемнике Альбоина на лангобардском троне, после трёхлетней осады была завоёвана Павия, ставшая столицей королевства.

Покорив северную Италию, лангобарды начали продвижение на юг. Расселившись почти по всему Апеннинскому полуострову, они раскололи итальянские владения Византии на несколько обособленных областей.

Быстрому завоеванию Италии лангобардами способствовало то, что после войн Империи с остготами византийцы ещё не успели в должной мере наладить административное управление итальянскими территориями. Местное население Италии (за исключением знати и церкви), истощенное налогами, не оказывало значительного сопротивления пришельцам.

В отличие от прочих германских племён, расселившихся на территории Римской империи, лангобарды не только не смешивались с местным населением, но даже вели жёсткую (вплоть до физического уничтожения) политику по отношению к нему.

Вторжение лангобардов в Италию и завоевание ими бо́льшей части полуострова перечеркнуло усилия императора Юстиниана I по восстановлению Римской империи. Император Юстин II попытался воспользоваться тем обстоятельством, что после убийства Клефа лангобардские герцоги не избрали себе нового короля и перестали, таким образом, представлять собой единую военно-политическую силу. Он направил в Италию войско, но оно всё равно оказалось разбито лангобардами — попытка Империи возвратить потерянные земли провалилась. Смирившись с этим император Тиберий II в 580 году реорганизовал осколки итальянских владений в пять провинций.

В VI веке при королях Агилульфе (590—616), Ротари (636—652) и Гримоальде (662—671) лангобарды подчинили себе земли в среднем течении реки По, овладели Лигурией, а также Апулией и Тарентом. В первой половине VIII века они аннексировали область Эмилия и Романья, остров Корсику и ряд других территорий. Византия, которая в это время переживала вторжение славян и вела войну с государством Сасанидов, не в состоянии была эффективно защищать свои итальянские территории. Король Бертари (661—662, 671—688) заключил мир с Византией. В 727 году король Лиутпранд взял несколько городов Эмилии, и среди них морской порт Равеннского экзархата Классис, но саму Равенну он смог взять под свой контроль лишь в 737 году. Однако папа римский Григорий III потребовал восстановить предшествовавший этому событию статус-кво.

В 739 году Лиутпранд захватил несколько городов, принадлежавших Риму. Григорий III запросил помощи у фактического правителя франкского государства Карла Мартелла, предлагая ему за это часть византийских владений в Италии, но тот не пошёл тогда навстречу папе.

Племянники Лиутпранда, короли Ратхис (744—749) и Айстульф (749—756), продолжили борьбу против Равеннского экзархата. Айстульф довёл дело до конца, завоевав в 751 году Равенну и прогнав последнего экзарха Евтихия. Вскоре он начал угрожать и Римской области. Однако на это раз Рим был спасён франками, которых призвал в Италию глава католической церкви.

Христианство в королевстве лангобардов

Агилульф (590—615/616) первым из королей лангобардов перешел из арианства в ортодоксальное христианство. В этом его решении на него оказала влияние его жена Теоделинда. Однако массы лангобардов отказывались от арианства с большим трудом. Принявшие христианство, как большинство других германских племен, в его арианском варианте, лангобарды придерживались арианства с особым упорством, видя в нём опору для своей этнической обособленности. Они с большим трудом согласились признать после смерти Агилульфа власть его сына Аделоальда и регентство при нём его матери Теоделинды, тоже ортодоксальных христиан.

Аделоальд и его мать проводили решительную религиозную политику. При них страна была поделена на три религиозные зоны: ортодоксальную (кафолическую), арианскую и языческую. Но в целом все их усилия по обращению лангобардов в кафоличество были тщетными.

Следующие лангобардские короли Ариоальд (626—636) и Ротари (636—652) продолжали исповедовать арианство. Напряженность в отношениях с папами стабильно нарастала, пока не перешла в открытую борьбу, вплоть до вооруженных столкновений. Эта борьба, в которую были вовлечены и франкские короли, выступавшие на стороне папы, шла с переменным успехом, заключения мирных договоров чередовались с их нарушениями.

Ариперт I (653—661) занял престол при поддержке католической церкви в 653 году после смерти Родоальда, сына Ротари. С этого короля началась поддержка католицизма в королевстве лангобардов. Ариперт I завещал дворянам избрать на престол после своей смерти двух его сыновей — Годеперта и Бертари, что и было сделано. Однако Годеперт был арианином, а Бертари католиком. Противоречия между братьями быстро привели к междоусобной войне, приведшей к тому, что герцог Беневенто Гримоальд убил Годеперта, изгнал из страны Бертари и узурпировал трон.

Несмотря на то, что Гримоальд состоял в браке с католичкой и поддерживал папство, он до конца жизни исповедовал арианство. Однако при нём получил распространение культ святого Михаила, как покровителя лангобардской армии.

В 671 году Бертари смог вернуться из ссылки и возвратить себе лангобардский трон. Он сделал католицизм официальной религией своего королевства и проводил активную религиозную политику, хотя и не признал папской власти.

Ариперт II (702—712) стремился сохранить хорошие отношения с папой и передал в дар Священному Престолу обширные земли. В годы правления Лиутпранда (712—744) католическая религия стала новым элементом единства государства. Церковные структуры получили законодательное подкрепление. Церковь была поставлена под королевскую защиту, были запрещены определенные языческие практики и браки по не католическому обряду. Лиутпранд называл себя католическим королём лангобардов, прилагал большие личные усилия к укреплению католической церкви. Он разрешал многие конфликты между епархиями и герцогами, построил множество церквей, в Павии основал Базилику св. Петра «в Золотом небе», был первым королём лангобардов, который имел собственную часовню, купил у сарацинов и перевёз в Павию останки Святого Августина.

Политическая борьба в королевстве лангобардов

Король Альбоин умер в Вероне в 572 или 573 году в результате заговора, устроенного его женой Розамундой, дочерью короля гепидов Кунимунда, убитого Альбоином. У Альбоина не было сыновей, и после его гибели лангобардский престол перешел к Клефу. Тот правил всего полтора года и погиб от рук своих подданных. И Альбоин, и Клеф отличались исключительной жестокостью. Это вселило в лангобардов ненависть к королевской власти как таковой, и они предпочли больше никого не избирать на королевский престол. На десятилетие установилось междуцарствие, и герцоги сделались фактически ни от кого не зависящими правителями в своих владениях Правление герцогов.

Однако неспособность в одиночку противостоять Византии и Меровингам привела к пониманию необходимости все-таки избрать нового короля. Чтобы королевская власть имела материальную опору, герцогам пришлось отдать королю половину своих земель. Город Павия также был отдан королю.

Десятилетие без королевской власти сформировало отличительную черту лангобардского королевства — сильная власть герцогов наряду с королевской властью. Короли старались ограничить могущество герцогов, присвоить себе право их назначения, но это им до конца не удалось. Многие лангобардские короли погибли в результате заговоров. Лишь немногим из них удавалось передать престол своим сыновьям.

Третьим лангобардским королём в 584 году был выбран сын Клефа Аутари. Его брак с Теоделиндой, дочерью баварского герцога, оказался фактом, более ста лет затем определявшим преимущество при наследовании престола в Павии (баварская династия).

Обстоятельства смерти Аутари в 590 году неизвестны, возможно, он был отравлен.

Преемником Аутари стал его двоюродный брат герцог Турина Агилульф, женившийся на его вдове Теоделинде. Специально к церемонии коронации Агилульфа по приказу Теоделинды была изготовлена «Железная корона лангобардов». Впоследствии Агилульф и Теоделинда передали эту корону на хранение в построенный ими храм Иоанна Крестителя в Монце.

После смерти Агилульфа в 615 или 616 году лангобардский трон перешел к его малолетнему сыну от Теоделинды Аделоальду под регентством матери. Религиозная политика, проводимая Аделоальдом и Теоделиндой, вызывала сильное сопротивление лангобардской знати. Недовольство знати вызывала также неспособность молодого короля управлять государством из-за начавшегося психического расстройства. В 625 или 626 году, на десятом году правления, Аделоальд и его мать были свергнуты в результате заговора. О их дальнейшей судьбе достоверно ничего не известно.

Организовал заговор против Аделоальда и Теоделинды туринский герцог Ариоальд, занявший после этого на десять лет (626—636) трон. Вскоре после своего воцарения он запер свою жену в монастыре, обвинив её в заговоре против него с герцогом Фриуля Тассоном.

Сын короля Ротари (636—652) Родоальд продержался на престоле всего пять месяцев и был убит мужем одной из своих любовниц.

Борьба Бертари и его потомков за трон (661—702)

Ариперт I (653—661) был избран королём при деятельной поддержке папы. Он был весьма набожным и государственным делам предпочитал отшельничество. Перед смертью он попросил дворян избрать на престол совместно двух его сыновей — старшего Бертари и младшего Годеперта, что и было сделано. При этом Павия досталась Годеперту, а Бертари получил Милан. Между братьями (придерживавшимися разных направлений христианства) сразу же разгорелась война. Годеперт обратился за помощью к Гримоальду герцогу Беневента. Но вместо помощи тот при поддержке туринского герцога Гарибальда убил его во дворце в Павии. Бертари же был вынужден бежать — сам он скрылся у аваров, а жена и сын были сосланы в Беневент. После этого Гримоальд провозгласил себя королём и женился на дочери Ариперта I, сестре Годеперта.

Во время случившегося заговора против Гримоальда Бертари вернулся в Италию, но из-за провала заговора был вынужден снова бежать, теперь к франкам. Когда Гримоальд договорился с франками о выдаче Бертари, тот был готов бежать ещё дальше, но в это время (671 год) Гримоальд умер. После этого Бертари смог окончательно вернуться. Он отстранил от престола малолетнего сына Гримоальда и установил свою законную власть.

Бертари пал жертвой заговора в 688 году.

Похожим образом протекало правление сына Бертари Куниперта (688—700) — против него поднялись арианские повстанцы во главе с герцогом Тренто и Брешии Алагисом, с которым воевал ещё его отец, он потерпел поражение и также, как когда-то его отец, был отправлен в ссылку и также сумел вернуть себе трон. Сам Алагис погиб в сражении с Кунипертом.

После смерти Куниперта, трон перешел к его сыну Лиутперту, внуку Бертари. Такое продолжение династии случилось впервые за сто лет со времени образования лангобардского королевства. Регентом при малолетнем короле был герцог Анспранд. За время своего краткого царствования он, как и его отец и дед, успел потерять и возвратить себе трон. Его власть оспаривали Рагинперт и его сын Ариперт II. Ариперт убил короля Лиутперта, а регента Анспранда выслал в Баварию.

Конец баварской династии

Король Ариперт II (702—712) был последним лангобардским королём из баварской династии Теоделинды. Его правление не было спокойным — в королевстве происходило много восстаний, славяне постоянно совершали набеги на северо-восточные области, причиняя много беспокойства. В 703 году Фароальд II, герцог Сполето напал на Равеннский экзархат. Ариперт не поддержал герцога, так как стремился сохранить хорошие отношения с византийским императором и с римским папой. Он передал в дар Священному Престолу обширные земли.

В 711 году в Италию из ссылки вернулся Анспранд с большой армией, предоставленной ему баварским герцогом Теодебертом, и к которой присоединилось много жителей Венеции и других восточных районов королевства. В произошедшем сражении Ариперт потерпел поражение. Собрав свои сокровища, он хотел укрыться в пределах Франкского государства. Однако, при попытке переправиться через реку Тичино Ариперт утонул.

Правление Лиутпранда (712—744)

После гибели Ариперта II Анспранд стал королём лангобардов, но просидел на троне лишь три месяца, когда умер, оставив королевство сыну Лиутпранду.

При Лиутпранде королевская власть у лангобардов достигла наибольшего могущества. Королевский дворец занял центральное место в жизни столицы, ему был придан священный характер. Основной функцией государства было провозглашено «выполнение божественной воли». Была трансформирована вся политическая система лангобардского государства, реорганизованы региональные органы власти, внесены изменения в управление дворцом. Была укреплена и судебная система — судьи напрямую докладывали королю о нарушениях и произволе местных властей, могли самостоятельно их пресекать. Сто пятьдесят законов пополнили Эдикт Ротари — высшее к тому времени достижение в законотворчестве лангобардских королей. Обновлённая правовая реформа основывалась на римском праве. При этом новые законы перед их принятием согласовывались с герцогами и собранием воинов.

Лиутпранду удалось многого добиться в подчинении герцогов своей власти. Так, когда в 732 году в Беневенто, наиболее могущественном герцогстве в составе Лангобардского королевства, случился спор о престолонаследии, Лиутпранд вмешался и издал свой указ, которому дворянство Беневенто подчинилось, и который определил наследника герцогской короны. В 739 году, когда Герцог Фриуля начал свою борьбу против патриарха Аквилеи, Лиутпранд посадил на фриульский трон герцогского сына, своего племянника Ратхиса. В том же году, когда герцог Тразимунд II стал проводить независимую внешнюю политику, противоречащую интересам Лиутпранда, тот объявил Тразимунда предателем, вторгся со своей армией в пределы Сполетского герцогства, взял Сполето и назначил там нового герцога, подчинив, таким образом, себе это герцогство.

В 737 году во время тяжелой болезни Лиутпранда лангобардское дворянство решило короновать некоего Гильдепранда. Лиутпранд сначала отреагировал на это с яростью, но затем признал целесообразность этого акта ради обеспечения мир и стабильности в государстве. К концу правления Лиутпранда в Лангобардском королевстве впервые за долгое время установилась стабильность.

Церковь была поставлена Лиутпрандом под королевскую защиту, были запрещены и карались штрафом такие языческие практики, как гадание, магия, оккультизм. Также были запрещены браки по не католическому обряду, но в то же время были разрешены браки между лангобардами и римлянами, что вело к размыванию этнической обособленности лангобардов, которой они традиционно держались со времени своего появления в Италии.

В Павии при Лиутпранде развивалось строительство, что делало город архитектурным центром.

Отношения с Византийской империей

Отношения лангобардских королей и герцогов с Византией имели конфликтный характер на всём протяжении их более чем двухсотлетней истории. Вторгшись в Италию, лангобарды, пользуясь апатией местного римского населения, быстро взяли под свой контроль большинство внутренних, большей частью аграрных регионов полуострова и Падании. Византийский флот, тем не менее, довольно долго продолжал удерживать контроль над прибрежными районами, а также крупнейшими городами (Рим, Неаполь, Равенна, Генуя) и дорогами страны (среди которых были Фламиниева и Америниева дороги), где античные традиции были наиболее ярко выражены. С одной стороны, лангобарды сильно уменьшили итальянские владения Византии. Однако сопротивление византийцев по линии Рим — Равенна привёл к расколу Лангобардского королевства на две крупные обособленные области — северную (Большая Лангобардия) и южную, которая в византийской (оба термина ввёл Феофан Исповедник), а затем и в западной историографии получила название Малая Лангобардия.

Отношения со славянами

‎ Между 670 и 738 годами славяне-хорутане с переменным успехом воевали с лангобардами за контроль над Восточными Альпами в районе Вишкорша (соврем. Монтеаперта). Некоторые славянские роды компактно расселились вдоль восточной границы лангобардского Фриуля, где их потомки проживают до сих пор.

Отношения с франками

В 574 году, в период междуцарствия три лангобардских вождя вторглись в южные пределы Франкского государства. Один из них — Амон — дошёл до Авиньона и Марселя, разграбил Арльскую провинцию, уведя оттуда людей и скот, потом осадил Экс и, взяв с жителей выкуп, отошёл к Амбрену. Другой — Забан — дошёл до Валанса и осадил его. Третий — Родан — захватил Гренобль. Там в сражении Родан потерпел поражение и, будучи раненым, с несколькими сотнями своих воинов ушел к Забану. Далее эти два лангобардских вождя с добычей начали отступление к Амбрену для соединения с Амоном. Однако франки выступили им навстречу и разгромили их. Лишь немногие из лангобардского войска Забана и Родана вернулись в Италию. Узнав об этом, Амон с добычей тоже начал отступление домой в Италию, а франки, преследуя лангобардов, заняли некоторые районы в Савойских Альпах, до этого отвоеванные лангобардами у византийцев.

В 584 году меровингский король Хильдеберт II, находясь в то время в союзе с Византией, пересёк Альпы и продемонстрировал лангобардским герцогам, управлявшимся ещё без короля, военную мощь франков. В годы правления избранного королём Аутари (584—590) франки ещё два раза вторгались в пределы лангобардского королевства. Первое их вторжение (в 588 году) было успешно отбито, а второе (в 590 году) привело к разорению Италии.

При Агилульфе, преемнике Аутари на королевском троне (590—615/616), лангобарды замирились с франками. Новое вторжение Меровингов во владения лангобардов произошло лишь спустя семьдесят лет, во время правления короля Гримоальда (662—671), который нанёс франкам поражение.

Король Лиутпранд (712—744) с самого начала своего царствования прикладывал все усилия для удержания мира со своими северными соседями. С возникновением арабской угрозы и франки стали видеть в лангобардах своих естественных союзников. В это время в королевстве франков номинально правили ещё Меровинги, но фактически уже Каролинги, с которыми у лангобардов была давняя вражда. Ситуация изменилась, когда в 720 году Лиутпранд женился на Гунтруде, племяннице Карла Мартелла . С этого времени между Лангобардским королевством и Каролингами были установлены тесные связи. В 738 году Карл Мартелл попросил помощи у Лиутпранда для отражения нападения арабов на Прованс. Лиутпранд мобилизовал свою армию, вступил в Прованс и обратил захватчиков в бегство. Победа над «неверными» укрепила авторитет Лиутпранда как защитника христианства.

Завоевание лангобардского королевства франками

В середине VIII века нарушился хрупкий баланс между лангобардскими королями и папством. В 751 году король Айстульф ликвидировал Равеннский экзархат, под чьим непосредственным протекторатом находилось папство. Над Римом нависла угроза лангобардского завоевания. Хотя франки и находились с лангобардами в дружественных отношениях и видели в них своих союзников в борьбе с арабами и внутренней аристократической оппозицией, папа Захария (741—752) не видел другого пути спасения, кроме как добиваться поддержки у франков.

С санкции папы во Франкском государстве была свергнута династия «ленивых королей» Меровингов, и фактический правитель, майордом Пипин Короткий, был в ноябре 751 года провозглашён королём. Сакральная легитимация власти Пипина давала папам право рассчитывать на его признательность в форме военной помощи против лангобардов. Однако прошло несколько лет, прежде чем франкский король сделал свой выбор в пользу Рима. Папе Стефану II(III) пришлось в 754 году самому отправиться во Франкское государство и во второй раз — теперь лично — освятить власть Пипина и признать её наследственной. После этого Пипин уже не мог игнорировать обращения Церкви.

Война 755—756 года Пипина против Айстульфа

В 755 году Пипин предложил Айстульфу очистить церковные владения «миром и без пролития крови», но тот проигнорировал предложение. Тогда «сам Святой Петр» обратился (чудесным образом) к Пипину с письмом, и франки вторглись в Италию на правах защитника Церкви и, вскоре, принудили лангобардов просить мира. Осажденный в своей столице Павии, Айстульф сдал город и даже предоставил победителю сорок заложников в качестве гарантий того, что враждебные намерения в отношении папства не будут возобновлены. Но едва Пипин ушёл, лангобардский король нарушил своё обещание и осадил Рим. Повторный поход Пипина, верного союзу с папой, в мае 756 года также закончился победой. Отвоёванные у лангобардов центрально-итальянские области Римского герцогства, Равеннского экзархата, Пентаполя и Умбрии, он отдал папству («Пипинов дар»), установив над ними свой контроль. Эти земли стали основой Папской области.

После смерти Айстульфа в 756 году Лангобардское королевство вошло в кризисный период — его расшатывала борьба претендентов на трон и центробежные устремления племенной и военной аристократии. Папство же под покровительством франков превратилось в самостоятельную силу, не только потеснившую лангобардов с политической сцены, но и пытавшуюся использовать их уже как орудие осуществления собственных планов.

Дипломатия Дезидерия

Пока был жив Пипин Короткий, новый король лангобардов Дезидерий (757—774) придерживался выжидательной тактики, ограничиваясь дипломатической игрой на разногласиях Рима и Константинополя. После раздела Франкского государства между сыновьями Пипина Карлом и Карломаном ситуация выгодно изменилась. Оба преемника Пипина, немедленно взялись за удельное соперничество, не придавая значения положению дел в Италии. Дезидерий начал строить свою внешнюю политику на использовании этого обстоятельства. К тому же и Карломан, чьи земли граничили непосредственно с королевством лангобардов, стал открыто искать дружбы с Дезидерием в противовес растущему могуществу старшего брата.

Внезапная смерть Карломана в конце 771 года мгновенно разрушила все планы лангобардского короля. Карл немедленно овладел землями брата, воссоединив, таким образом, под своей властью всё Франкское государство. Поскольку опасность междоусобицы была устранена, отпала необходимость политических реверансов Карла в сторону лангобардов. Более того, Карл при этом нанёс жестокое оскорбление престарелому Дезидерию, отвергнув навязанную ему в супруги его дочь. Ответным ударом Дезидерия стало объявление притязаний на удел Карломана от имени малолетних сыновей последнего, которые нашли приют при лангобардском дворе.

В начале 772 года скончался ещё и папа Стефан III (IV). Если этот папа ещё колебался в вопросе франкского протектората, то новый понтифик Адриан I (772—795) сохранял безусловную профранкскую ориентацию. Чтобы заставить папу поддержать своё требование в отношении детей Карломана и короновать их как франкских королей, Дезидерий прибег к военному давлению и в конце 772 года аннексировал ряд папских владений. Хотя Карл и был в это время занят войной с саксами, такой выпад Дезидерия, оспаривавшего его права на престол, поставил франкского короля перед необходимостью как можно скорее устранить опасность, исходившую из-за Альп. Война стала неизбежной.

Война 773—774 года Карла против Дезидерия

В сентябре 773 года войска Карла были стянуты к Женеве. Оттуда король обратился к Дезидерию с формальным предложением освободить захваченные им в прошлом году церковные владения — именно об этом просил папа Адриан, и именно это стало поводом к началу нового военного вмешательства франков в Италии. Ультиматум Карла остался без ответа.

Организуя наступление, Карл разделил своё воинство на две армии, из которых основная, ведомая самим королём, пересекла Альпы через перевал Мон-Сенис и была задержана лангобардами во главе с Дезидерием близ местечка Суза у подножия Котских Альп. Другая франкская армия, во главе с дядей короля Бернгардом, переправилась значительно севернее — через перевалы Большой и Малый Сен-Бернар. Опасность ситуации вынудила лангобардов отступить. Одну часть своего войска Дезидерий отвёл в хорошо защищённую Павию, другая двинулась дальше на восток и укрепилась в Вероне.

Верона пала уже зимой 773/774 годов и Карлу удалось захватить укрывшихся там вдову и сыновей Карломана. Осада Павии же затянулась до июня. 5 июня 774 года Карл совершил триумфальный въезд в лангобардскую столицу, где был коронован "«железной короной» лангобардских королей и принял титул «Rex Francorum et Langobardorum».

Дезидерий попал в руки победителя и был заточён в монастырь Корби, где впоследствии и умер.

После покорения Лангобардского королевства Карлу пришлось предпринять ещё несколько походов за Альпы. В начале лета 776 он выступил против восставшего герцога Фриуля и заставил его покориться. Угрозу франкскому господству в Италии представляло также фактически независимое существование Беневенто — лангобардского герцогства в Южной Италии. По отношению как к франкам, так и к папству беневентский герцог Арехис II (758—787), зять Дезидерия, занимал враждебную позицию и не скрывал сепаратистских устремлений. Однако кампания против Беневенто не приобрела широкого размаха, так как Арехис II довольно быстро обратился к франкскому королю с просьбами о мире и признании своего вассалитета. Герцог Гримоальд III (788—806), наследовавший Арехису после его смерти, подтвердил вассальную присягу Карлу.

Короли лангобардов

• Альбоин (568—572/573)
• Клеф (572/573—574)
• Правление герцогов (574—584)
• Аутари (584—590)
• Агилульф (590—615/616)
• Аделоальд (615/616—625/626)
• Ариоальд (625/626—636)
• Ротари (636—652)
• Родоальд (652—653)
• Ариперт I (653—661)
• Годеперт (661—662)
• Гримоальд (662—671)
• Гарибальд (671)
• Бертари (661—662);(671—688)
• Куниперт (688—689);(689—700)
• Лиутперт (700—702)
• Рагинперт (701)
• Ариперт II (702—712)
• Анспранд (712)
• Лиутпранд (712—744)
• Гильдепранд (744)
• Ратхис (744—749)
• Айстульф (749—756)
• Дезидерий (756—774)

См. также

• Чьель д'Оро
• Гастальд
• Шеф (король)

Литература

• Павел Диакон. История лангобардов = Historia Langobardorum. — М.: Азбука-классика, 2008. — 320 с. — 5 000 экз. — ISBN 978-5-91181-861-6.
• Каталог лангобардских королей и императоров

Отрывок, характеризующий Лангобардское королевство

Он спрашивал: чья рота? а в сущности он спрашивал: уж не робеете ли вы тут? И фейерверкер понял это.
– Капитана Тушина, ваше превосходительство, – вытягиваясь, закричал веселым голосом рыжий, с покрытым веснушками лицом, фейерверкер.
– Так, так, – проговорил Багратион, что то соображая, и мимо передков проехал к крайнему орудию.
В то время как он подъезжал, из орудия этого, оглушая его и свиту, зазвенел выстрел, и в дыму, вдруг окружившем орудие, видны были артиллеристы, подхватившие пушку и, торопливо напрягаясь, накатывавшие ее на прежнее место. Широкоплечий, огромный солдат 1 й с банником, широко расставив ноги, отскочил к колесу. 2 й трясущейся рукой клал заряд в дуло. Небольшой сутуловатый человек, офицер Тушин, спотыкнувшись на хобот, выбежал вперед, не замечая генерала и выглядывая из под маленькой ручки.
– Еще две линии прибавь, как раз так будет, – закричал он тоненьким голоском, которому он старался придать молодцоватость, не шедшую к его фигуре. – Второе! – пропищал он. – Круши, Медведев!
Багратион окликнул офицера, и Тушин, робким и неловким движением, совсем не так, как салютуют военные, а так, как благословляют священники, приложив три пальца к козырьку, подошел к генералу. Хотя орудия Тушина были назначены для того, чтоб обстреливать лощину, он стрелял брандскугелями по видневшейся впереди деревне Шенграбен, перед которой выдвигались большие массы французов.
Никто не приказывал Тушину, куда и чем стрелять, и он, посоветовавшись с своим фельдфебелем Захарченком, к которому имел большое уважение, решил, что хорошо было бы зажечь деревню. «Хорошо!» сказал Багратион на доклад офицера и стал оглядывать всё открывавшееся перед ним поле сражения, как бы что то соображая. С правой стороны ближе всего подошли французы. Пониже высоты, на которой стоял Киевский полк, в лощине речки слышалась хватающая за душу перекатная трескотня ружей, и гораздо правее, за драгунами, свитский офицер указывал князю на обходившую наш фланг колонну французов. Налево горизонт ограничивался близким лесом. Князь Багратион приказал двум баталионам из центра итти на подкрепление направо. Свитский офицер осмелился заметить князю, что по уходе этих баталионов орудия останутся без прикрытия. Князь Багратион обернулся к свитскому офицеру и тусклыми глазами посмотрел на него молча. Князю Андрею казалось, что замечание свитского офицера было справедливо и что действительно сказать было нечего. Но в это время прискакал адъютант от полкового командира, бывшего в лощине, с известием, что огромные массы французов шли низом, что полк расстроен и отступает к киевским гренадерам. Князь Багратион наклонил голову в знак согласия и одобрения. Шагом поехал он направо и послал адъютанта к драгунам с приказанием атаковать французов. Но посланный туда адъютант приехал через полчаса с известием, что драгунский полковой командир уже отступил за овраг, ибо против него был направлен сильный огонь, и он понапрасну терял людей и потому спешил стрелков в лес.
– Хорошо! – сказал Багратион.
В то время как он отъезжал от батареи, налево тоже послышались выстрелы в лесу, и так как было слишком далеко до левого фланга, чтобы успеть самому приехать во время, князь Багратион послал туда Жеркова сказать старшему генералу, тому самому, который представлял полк Кутузову в Браунау, чтобы он отступил сколь можно поспешнее за овраг, потому что правый фланг, вероятно, не в силах будет долго удерживать неприятеля. Про Тушина же и баталион, прикрывавший его, было забыто. Князь Андрей тщательно прислушивался к разговорам князя Багратиона с начальниками и к отдаваемым им приказаниям и к удивлению замечал, что приказаний никаких отдаваемо не было, а что князь Багратион только старался делать вид, что всё, что делалось по необходимости, случайности и воле частных начальников, что всё это делалось хоть не по его приказанию, но согласно с его намерениями. Благодаря такту, который выказывал князь Багратион, князь Андрей замечал, что, несмотря на эту случайность событий и независимость их от воли начальника, присутствие его сделало чрезвычайно много. Начальники, с расстроенными лицами подъезжавшие к князю Багратиону, становились спокойны, солдаты и офицеры весело приветствовали его и становились оживленнее в его присутствии и, видимо, щеголяли перед ним своею храбростию.


Князь Багратион, выехав на самый высокий пункт нашего правого фланга, стал спускаться книзу, где слышалась перекатная стрельба и ничего не видно было от порохового дыма. Чем ближе они спускались к лощине, тем менее им становилось видно, но тем чувствительнее становилась близость самого настоящего поля сражения. Им стали встречаться раненые. Одного с окровавленной головой, без шапки, тащили двое солдат под руки. Он хрипел и плевал. Пуля попала, видно, в рот или в горло. Другой, встретившийся им, бодро шел один, без ружья, громко охая и махая от свежей боли рукою, из которой кровь лилась, как из стклянки, на его шинель. Лицо его казалось больше испуганным, чем страдающим. Он минуту тому назад был ранен. Переехав дорогу, они стали круто спускаться и на спуске увидали несколько человек, которые лежали; им встретилась толпа солдат, в числе которых были и не раненые. Солдаты шли в гору, тяжело дыша, и, несмотря на вид генерала, громко разговаривали и махали руками. Впереди, в дыму, уже были видны ряды серых шинелей, и офицер, увидав Багратиона, с криком побежал за солдатами, шедшими толпой, требуя, чтоб они воротились. Багратион подъехал к рядам, по которым то там, то здесь быстро щелкали выстрелы, заглушая говор и командные крики. Весь воздух пропитан был пороховым дымом. Лица солдат все были закопчены порохом и оживлены. Иные забивали шомполами, другие посыпали на полки, доставали заряды из сумок, третьи стреляли. Но в кого они стреляли, этого не было видно от порохового дыма, не уносимого ветром. Довольно часто слышались приятные звуки жужжанья и свистения. «Что это такое? – думал князь Андрей, подъезжая к этой толпе солдат. – Это не может быть атака, потому что они не двигаются; не может быть карре: они не так стоят».
Худощавый, слабый на вид старичок, полковой командир, с приятною улыбкой, с веками, которые больше чем наполовину закрывали его старческие глаза, придавая ему кроткий вид, подъехал к князю Багратиону и принял его, как хозяин дорогого гостя. Он доложил князю Багратиону, что против его полка была конная атака французов, но что, хотя атака эта отбита, полк потерял больше половины людей. Полковой командир сказал, что атака была отбита, придумав это военное название тому, что происходило в его полку; но он действительно сам не знал, что происходило в эти полчаса во вверенных ему войсках, и не мог с достоверностью сказать, была ли отбита атака или полк его был разбит атакой. В начале действий он знал только то, что по всему его полку стали летать ядра и гранаты и бить людей, что потом кто то закричал: «конница», и наши стали стрелять. И стреляли до сих пор уже не в конницу, которая скрылась, а в пеших французов, которые показались в лощине и стреляли по нашим. Князь Багратион наклонил голову в знак того, что всё это было совершенно так, как он желал и предполагал. Обратившись к адъютанту, он приказал ему привести с горы два баталиона 6 го егерского, мимо которых они сейчас проехали. Князя Андрея поразила в эту минуту перемена, происшедшая в лице князя Багратиона. Лицо его выражало ту сосредоточенную и счастливую решимость, которая бывает у человека, готового в жаркий день броситься в воду и берущего последний разбег. Не было ни невыспавшихся тусклых глаз, ни притворно глубокомысленного вида: круглые, твердые, ястребиные глаза восторженно и несколько презрительно смотрели вперед, очевидно, ни на чем не останавливаясь, хотя в его движениях оставалась прежняя медленность и размеренность.
Полковой командир обратился к князю Багратиону, упрашивая его отъехать назад, так как здесь было слишком опасно. «Помилуйте, ваше сиятельство, ради Бога!» говорил он, за подтверждением взглядывая на свитского офицера, который отвертывался от него. «Вот, изволите видеть!» Он давал заметить пули, которые беспрестанно визжали, пели и свистали около них. Он говорил таким тоном просьбы и упрека, с каким плотник говорит взявшемуся за топор барину: «наше дело привычное, а вы ручки намозолите». Он говорил так, как будто его самого не могли убить эти пули, и его полузакрытые глаза придавали его словам еще более убедительное выражение. Штаб офицер присоединился к увещаниям полкового командира; но князь Багратион не отвечал им и только приказал перестать стрелять и построиться так, чтобы дать место подходившим двум баталионам. В то время как он говорил, будто невидимою рукой потянулся справа налево, от поднявшегося ветра, полог дыма, скрывавший лощину, и противоположная гора с двигающимися по ней французами открылась перед ними. Все глаза были невольно устремлены на эту французскую колонну, подвигавшуюся к нам и извивавшуюся по уступам местности. Уже видны были мохнатые шапки солдат; уже можно было отличить офицеров от рядовых; видно было, как трепалось о древко их знамя.
– Славно идут, – сказал кто то в свите Багратиона.
Голова колонны спустилась уже в лощину. Столкновение должно было произойти на этой стороне спуска…
Остатки нашего полка, бывшего в деле, поспешно строясь, отходили вправо; из за них, разгоняя отставших, подходили стройно два баталиона 6 го егерского. Они еще не поровнялись с Багратионом, а уже слышен был тяжелый, грузный шаг, отбиваемый в ногу всею массой людей. С левого фланга шел ближе всех к Багратиону ротный командир, круглолицый, статный мужчина с глупым, счастливым выражением лица, тот самый, который выбежал из балагана. Он, видимо, ни о чем не думал в эту минуту, кроме того, что он молодцом пройдет мимо начальства.
С фрунтовым самодовольством он шел легко на мускулистых ногах, точно он плыл, без малейшего усилия вытягиваясь и отличаясь этою легкостью от тяжелого шага солдат, шедших по его шагу. Он нес у ноги вынутую тоненькую, узенькую шпагу (гнутую шпажку, не похожую на оружие) и, оглядываясь то на начальство, то назад, не теряя шагу, гибко поворачивался всем своим сильным станом. Казалось, все силы души его были направлены на то,чтобы наилучшим образом пройти мимо начальства, и, чувствуя, что он исполняет это дело хорошо, он был счастлив. «Левой… левой… левой…», казалось, внутренно приговаривал он через каждый шаг, и по этому такту с разно образно строгими лицами двигалась стена солдатских фигур, отягченных ранцами и ружьями, как будто каждый из этих сотен солдат мысленно через шаг приговаривал: «левой… левой… левой…». Толстый майор, пыхтя и разрознивая шаг, обходил куст по дороге; отставший солдат, запыхавшись, с испуганным лицом за свою неисправность, рысью догонял роту; ядро, нажимая воздух, пролетело над головой князя Багратиона и свиты и в такт: «левой – левой!» ударилось в колонну. «Сомкнись!» послышался щеголяющий голос ротного командира. Солдаты дугой обходили что то в том месте, куда упало ядро; старый кавалер, фланговый унтер офицер, отстав около убитых, догнал свой ряд, подпрыгнув, переменил ногу, попал в шаг и сердито оглянулся. «Левой… левой… левой…», казалось, слышалось из за угрожающего молчания и однообразного звука единовременно ударяющих о землю ног.
– Молодцами, ребята! – сказал князь Багратион.
«Ради… ого го го го го!…» раздалось по рядам. Угрюмый солдат, шедший слева, крича, оглянулся глазами на Багратиона с таким выражением, как будто говорил: «сами знаем»; другой, не оглядываясь и как будто боясь развлечься, разинув рот, кричал и проходил.
Велено было остановиться и снять ранцы.
Багратион объехал прошедшие мимо его ряды и слез с лошади. Он отдал казаку поводья, снял и отдал бурку, расправил ноги и поправил на голове картуз. Голова французской колонны, с офицерами впереди, показалась из под горы.
«С Богом!» проговорил Багратион твердым, слышным голосом, на мгновение обернулся к фронту и, слегка размахивая руками, неловким шагом кавалериста, как бы трудясь, пошел вперед по неровному полю. Князь Андрей чувствовал, что какая то непреодолимая сила влечет его вперед, и испытывал большое счастие. [Тут произошла та атака, про которую Тьер говорит: «Les russes se conduisirent vaillamment, et chose rare a la guerre, on vit deux masses d'infanterie Mariecher resolument l'une contre l'autre sans qu'aucune des deux ceda avant d'etre abordee»; а Наполеон на острове Св. Елены сказал: «Quelques bataillons russes montrerent de l'intrepidite„. [Русские вели себя доблестно, и вещь – редкая на войне, две массы пехоты шли решительно одна против другой, и ни одна из двух не уступила до самого столкновения“. Слова Наполеона: [Несколько русских батальонов проявили бесстрашие.]
Уже близко становились французы; уже князь Андрей, шедший рядом с Багратионом, ясно различал перевязи, красные эполеты, даже лица французов. (Он ясно видел одного старого французского офицера, который вывернутыми ногами в штиблетах с трудом шел в гору.) Князь Багратион не давал нового приказания и всё так же молча шел перед рядами. Вдруг между французами треснул один выстрел, другой, третий… и по всем расстроившимся неприятельским рядам разнесся дым и затрещала пальба. Несколько человек наших упало, в том числе и круглолицый офицер, шедший так весело и старательно. Но в то же мгновение как раздался первый выстрел, Багратион оглянулся и закричал: «Ура!»
«Ура а а а!» протяжным криком разнеслось по нашей линии и, обгоняя князя Багратиона и друг друга, нестройною, но веселою и оживленною толпой побежали наши под гору за расстроенными французами.


Атака 6 го егерского обеспечила отступление правого фланга. В центре действие забытой батареи Тушина, успевшего зажечь Шенграбен, останавливало движение французов. Французы тушили пожар, разносимый ветром, и давали время отступать. Отступление центра через овраг совершалось поспешно и шумно; однако войска, отступая, не путались командами. Но левый фланг, который единовременно был атакован и обходим превосходными силами французов под начальством Ланна и который состоял из Азовского и Подольского пехотных и Павлоградского гусарского полков, был расстроен. Багратион послал Жеркова к генералу левого фланга с приказанием немедленно отступать.
Жерков бойко, не отнимая руки от фуражки, тронул лошадь и поскакал. Но едва только он отъехал от Багратиона, как силы изменили ему. На него нашел непреодолимый страх, и он не мог ехать туда, где было опасно.
Подъехав к войскам левого фланга, он поехал не вперед, где была стрельба, а стал отыскивать генерала и начальников там, где их не могло быть, и потому не передал приказания.
Командование левым флангом принадлежало по старшинству полковому командиру того самого полка, который представлялся под Браунау Кутузову и в котором служил солдатом Долохов. Командование же крайнего левого фланга было предназначено командиру Павлоградского полка, где служил Ростов, вследствие чего произошло недоразумение. Оба начальника были сильно раздражены друг против друга, и в то самое время как на правом фланге давно уже шло дело и французы уже начали наступление, оба начальника были заняты переговорами, которые имели целью оскорбить друг друга. Полки же, как кавалерийский, так и пехотный, были весьма мало приготовлены к предстоящему делу. Люди полков, от солдата до генерала, не ждали сражения и спокойно занимались мирными делами: кормлением лошадей в коннице, собиранием дров – в пехоте.
– Есть он, однако, старше моего в чином, – говорил немец, гусарский полковник, краснея и обращаясь к подъехавшему адъютанту, – то оставляяй его делать, как он хочет. Я своих гусар не могу жертвовать. Трубач! Играй отступление!
Но дело становилось к спеху. Канонада и стрельба, сливаясь, гремели справа и в центре, и французские капоты стрелков Ланна проходили уже плотину мельницы и выстраивались на этой стороне в двух ружейных выстрелах. Пехотный полковник вздрагивающею походкой подошел к лошади и, взлезши на нее и сделавшись очень прямым и высоким, поехал к павлоградскому командиру. Полковые командиры съехались с учтивыми поклонами и со скрываемою злобой в сердце.
– Опять таки, полковник, – говорил генерал, – не могу я, однако, оставить половину людей в лесу. Я вас прошу , я вас прошу , – повторил он, – занять позицию и приготовиться к атаке.
– А вас прошу не мешивайтся не свое дело, – отвечал, горячась, полковник. – Коли бы вы был кавалерист…
– Я не кавалерист, полковник, но я русский генерал, и ежели вам это неизвестно…
– Очень известно, ваше превосходительство, – вдруг вскрикнул, трогая лошадь, полковник, и делаясь красно багровым. – Не угодно ли пожаловать в цепи, и вы будете посмотрейть, что этот позиция никуда негодный. Я не хочу истребить своя полка для ваше удовольствие.
– Вы забываетесь, полковник. Я не удовольствие свое соблюдаю и говорить этого не позволю.
Генерал, принимая приглашение полковника на турнир храбрости, выпрямив грудь и нахмурившись, поехал с ним вместе по направлению к цепи, как будто всё их разногласие должно было решиться там, в цепи, под пулями. Они приехали в цепь, несколько пуль пролетело над ними, и они молча остановились. Смотреть в цепи нечего было, так как и с того места, на котором они прежде стояли, ясно было, что по кустам и оврагам кавалерии действовать невозможно, и что французы обходят левое крыло. Генерал и полковник строго и значительно смотрели, как два петуха, готовящиеся к бою, друг на друга, напрасно выжидая признаков трусости. Оба выдержали экзамен. Так как говорить было нечего, и ни тому, ни другому не хотелось подать повод другому сказать, что он первый выехал из под пуль, они долго простояли бы там, взаимно испытывая храбрость, ежели бы в это время в лесу, почти сзади их, не послышались трескотня ружей и глухой сливающийся крик. Французы напали на солдат, находившихся в лесу с дровами. Гусарам уже нельзя было отступать вместе с пехотой. Они были отрезаны от пути отступления налево французскою цепью. Теперь, как ни неудобна была местность, необходимо было атаковать, чтобы проложить себе дорогу.
Эскадрон, где служил Ростов, только что успевший сесть на лошадей, был остановлен лицом к неприятелю. Опять, как и на Энском мосту, между эскадроном и неприятелем никого не было, и между ними, разделяя их, лежала та же страшная черта неизвестности и страха, как бы черта, отделяющая живых от мертвых. Все люди чувствовали эту черту, и вопрос о том, перейдут ли или нет и как перейдут они черту, волновал их.
Ко фронту подъехал полковник, сердито ответил что то на вопросы офицеров и, как человек, отчаянно настаивающий на своем, отдал какое то приказание. Никто ничего определенного не говорил, но по эскадрону пронеслась молва об атаке. Раздалась команда построения, потом визгнули сабли, вынутые из ножен. Но всё еще никто не двигался. Войска левого фланга, и пехота и гусары, чувствовали, что начальство само не знает, что делать, и нерешимость начальников сообщалась войскам.
«Поскорее, поскорее бы», думал Ростов, чувствуя, что наконец то наступило время изведать наслаждение атаки, про которое он так много слышал от товарищей гусаров.
– С Богом, г'ебята, – прозвучал голос Денисова, – г'ысыо, маг'ш!
В переднем ряду заколыхались крупы лошадей. Грачик потянул поводья и сам тронулся.
Справа Ростов видел первые ряды своих гусар, а еще дальше впереди виднелась ему темная полоса, которую он не мог рассмотреть, но считал неприятелем. Выстрелы были слышны, но в отдалении.
– Прибавь рыси! – послышалась команда, и Ростов чувствовал, как поддает задом, перебивая в галоп, его Грачик.
Он вперед угадывал его движения, и ему становилось все веселее и веселее. Он заметил одинокое дерево впереди. Это дерево сначала было впереди, на середине той черты, которая казалась столь страшною. А вот и перешли эту черту, и не только ничего страшного не было, но всё веселее и оживленнее становилось. «Ох, как я рубану его», думал Ростов, сжимая в руке ефес сабли.
– О о о а а а!! – загудели голоса. «Ну, попадись теперь кто бы ни был», думал Ростов, вдавливая шпоры Грачику, и, перегоняя других, выпустил его во весь карьер. Впереди уже виден был неприятель. Вдруг, как широким веником, стегнуло что то по эскадрону. Ростов поднял саблю, готовясь рубить, но в это время впереди скакавший солдат Никитенко отделился от него, и Ростов почувствовал, как во сне, что продолжает нестись с неестественною быстротой вперед и вместе с тем остается на месте. Сзади знакомый гусар Бандарчук наскакал на него и сердито посмотрел. Лошадь Бандарчука шарахнулась, и он обскакал мимо.
«Что же это? я не подвигаюсь? – Я упал, я убит…» в одно мгновение спросил и ответил Ростов. Он был уже один посреди поля. Вместо двигавшихся лошадей и гусарских спин он видел вокруг себя неподвижную землю и жнивье. Теплая кровь была под ним. «Нет, я ранен, и лошадь убита». Грачик поднялся было на передние ноги, но упал, придавив седоку ногу. Из головы лошади текла кровь. Лошадь билась и не могла встать. Ростов хотел подняться и упал тоже: ташка зацепилась за седло. Где были наши, где были французы – он не знал. Никого не было кругом.
Высвободив ногу, он поднялся. «Где, с какой стороны была теперь та черта, которая так резко отделяла два войска?» – он спрашивал себя и не мог ответить. «Уже не дурное ли что нибудь случилось со мной? Бывают ли такие случаи, и что надо делать в таких случаях?» – спросил он сам себя вставая; и в это время почувствовал, что что то лишнее висит на его левой онемевшей руке. Кисть ее была, как чужая. Он оглядывал руку, тщетно отыскивая на ней кровь. «Ну, вот и люди, – подумал он радостно, увидав несколько человек, бежавших к нему. – Они мне помогут!» Впереди этих людей бежал один в странном кивере и в синей шинели, черный, загорелый, с горбатым носом. Еще два и еще много бежало сзади. Один из них проговорил что то странное, нерусское. Между задними такими же людьми, в таких же киверах, стоял один русский гусар. Его держали за руки; позади его держали его лошадь.
«Верно, наш пленный… Да. Неужели и меня возьмут? Что это за люди?» всё думал Ростов, не веря своим глазам. «Неужели французы?» Он смотрел на приближавшихся французов, и, несмотря на то, что за секунду скакал только затем, чтобы настигнуть этих французов и изрубить их, близость их казалась ему теперь так ужасна, что он не верил своим глазам. «Кто они? Зачем они бегут? Неужели ко мне? Неужели ко мне они бегут? И зачем? Убить меня? Меня, кого так любят все?» – Ему вспомнилась любовь к нему его матери, семьи, друзей, и намерение неприятелей убить его показалось невозможно. «А может, – и убить!» Он более десяти секунд стоял, не двигаясь с места и не понимая своего положения. Передний француз с горбатым носом подбежал так близко, что уже видно было выражение его лица. И разгоряченная чуждая физиономия этого человека, который со штыком на перевес, сдерживая дыханье, легко подбегал к нему, испугала Ростова. Он схватил пистолет и, вместо того чтобы стрелять из него, бросил им в француза и побежал к кустам что было силы. Не с тем чувством сомнения и борьбы, с каким он ходил на Энский мост, бежал он, а с чувством зайца, убегающего от собак. Одно нераздельное чувство страха за свою молодую, счастливую жизнь владело всем его существом. Быстро перепрыгивая через межи, с тою стремительностью, с которою он бегал, играя в горелки, он летел по полю, изредка оборачивая свое бледное, доброе, молодое лицо, и холод ужаса пробегал по его спине. «Нет, лучше не смотреть», подумал он, но, подбежав к кустам, оглянулся еще раз. Французы отстали, и даже в ту минуту как он оглянулся, передний только что переменил рысь на шаг и, обернувшись, что то сильно кричал заднему товарищу. Ростов остановился. «Что нибудь не так, – подумал он, – не может быть, чтоб они хотели убить меня». А между тем левая рука его была так тяжела, как будто двухпудовая гиря была привешана к ней. Он не мог бежать дальше. Француз остановился тоже и прицелился. Ростов зажмурился и нагнулся. Одна, другая пуля пролетела, жужжа, мимо него. Он собрал последние силы, взял левую руку в правую и побежал до кустов. В кустах были русские стрелки.


Пехотные полки, застигнутые врасплох в лесу, выбегали из леса, и роты, смешиваясь с другими ротами, уходили беспорядочными толпами. Один солдат в испуге проговорил страшное на войне и бессмысленное слово: «отрезали!», и слово вместе с чувством страха сообщилось всей массе.
– Обошли! Отрезали! Пропали! – кричали голоса бегущих.
Полковой командир, в ту самую минуту как он услыхал стрельбу и крик сзади, понял, что случилось что нибудь ужасное с его полком, и мысль, что он, примерный, много лет служивший, ни в чем не виноватый офицер, мог быть виновен перед начальством в оплошности или нераспорядительности, так поразила его, что в ту же минуту, забыв и непокорного кавалериста полковника и свою генеральскую важность, а главное – совершенно забыв про опасность и чувство самосохранения, он, ухватившись за луку седла и шпоря лошадь, поскакал к полку под градом обсыпавших, но счастливо миновавших его пуль. Он желал одного: узнать, в чем дело, и помочь и исправить во что бы то ни стало ошибку, ежели она была с его стороны, и не быть виновным ему, двадцать два года служившему, ни в чем не замеченному, примерному офицеру.
Счастливо проскакав между французами, он подскакал к полю за лесом, через который бежали наши и, не слушаясь команды, спускались под гору. Наступила та минута нравственного колебания, которая решает участь сражений: послушают эти расстроенные толпы солдат голоса своего командира или, оглянувшись на него, побегут дальше. Несмотря на отчаянный крик прежде столь грозного для солдата голоса полкового командира, несмотря на разъяренное, багровое, на себя не похожее лицо полкового командира и маханье шпагой, солдаты всё бежали, разговаривали, стреляли в воздух и не слушали команды. Нравственное колебание, решающее участь сражений, очевидно, разрешалось в пользу страха.
Генерал закашлялся от крика и порохового дыма и остановился в отчаянии. Всё казалось потеряно, но в эту минуту французы, наступавшие на наших, вдруг, без видимой причины, побежали назад, скрылись из опушки леса, и в лесу показались русские стрелки. Это была рота Тимохина, которая одна в лесу удержалась в порядке и, засев в канаву у леса, неожиданно атаковала французов. Тимохин с таким отчаянным криком бросился на французов и с такою безумною и пьяною решительностью, с одною шпажкой, набежал на неприятеля, что французы, не успев опомниться, побросали оружие и побежали. Долохов, бежавший рядом с Тимохиным, в упор убил одного француза и первый взял за воротник сдавшегося офицера. Бегущие возвратились, баталионы собрались, и французы, разделившие было на две части войска левого фланга, на мгновение были оттеснены. Резервные части успели соединиться, и беглецы остановились. Полковой командир стоял с майором Экономовым у моста, пропуская мимо себя отступающие роты, когда к нему подошел солдат, взял его за стремя и почти прислонился к нему. На солдате была синеватая, фабричного сукна шинель, ранца и кивера не было, голова была повязана, и через плечо была надета французская зарядная сумка. Он в руках держал офицерскую шпагу. Солдат был бледен, голубые глаза его нагло смотрели в лицо полковому командиру, а рот улыбался.Несмотря на то,что полковой командир был занят отданием приказания майору Экономову, он не мог не обратить внимания на этого солдата.
– Ваше превосходительство, вот два трофея, – сказал Долохов, указывая на французскую шпагу и сумку. – Мною взят в плен офицер. Я остановил роту. – Долохов тяжело дышал от усталости; он говорил с остановками. – Вся рота может свидетельствовать. Прошу запомнить, ваше превосходительство!
– Хорошо, хорошо, – сказал полковой командир и обратился к майору Экономову.
Но Долохов не отошел; он развязал платок, дернул его и показал запекшуюся в волосах кровь.
– Рана штыком, я остался во фронте. Попомните, ваше превосходительство.

Про батарею Тушина было забыто, и только в самом конце дела, продолжая слышать канонаду в центре, князь Багратион послал туда дежурного штаб офицера и потом князя Андрея, чтобы велеть батарее отступать как можно скорее. Прикрытие, стоявшее подле пушек Тушина, ушло, по чьему то приказанию, в середине дела; но батарея продолжала стрелять и не была взята французами только потому, что неприятель не мог предполагать дерзости стрельбы четырех никем не защищенных пушек. Напротив, по энергичному действию этой батареи он предполагал, что здесь, в центре, сосредоточены главные силы русских, и два раза пытался атаковать этот пункт и оба раза был прогоняем картечными выстрелами одиноко стоявших на этом возвышении четырех пушек.