Лангобарды

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Лангоба́рды, ломба́рды (лат. langobardī — «длиннобородые»[1]) — древнегерманское племя.

Именно от лангобардов исходит современное название североитальянской области Ломбардия, где они поселились в 568 году, после своего вторжения в Италию.





История лангобардов

Одним из основных источников по ранней истории лангобардов является анонимное сочинение VII века «Происхождение народа лангобардов» (Origo Gentis Langobardorum), которое использовал и Павел Диакон в VIII веке при написании своей «Истории лангобардов» (Historia gentis Langobardorum). Согласно легенде, описанной в этом произведении, имя этому народу дал Годан (Один), по научению его жены Фрейи; перед битвой, чтобы казаться более многочисленными, женщины лангобардов счёсывали свои волосы на лицо на манер бород, становясь похожими на бородатых мужчин. Там же говорится, что перед этим лангобарды носили имя «винили» и проживали на острове «Скадан»[2].

По мнению исследователей, лангобарды первоначально жили в Барденгау, на левом берегу нижней Эльбы. К V веку, мигрировав на юг, проникают в Норик в районе среднего течения Дуная, где принимают христианство в его арианской форме, чем формально признают себя федератами и союзниками Империи[3]. Ознакомившись с организацией византийского войска, лангобарды реорганизовали своё военное устройство по его образцу.

В 508 году, в ходе второй войны с герулами, лангобарды разрушили их государство в Моравии[4], а с 526 года, заняв запад Паннонии, воевали с государством гепидов, окончательно уничтоженное ими в союзе с аварами в 567 году.

В 568 году, под предводительством Альбоина, лангобарды вторглись в Италию, завоевав северную часть страны (совр. Ломбардию), где основали Лангобардское государство со столицей в Павии.

Лангобардское право («Эдикт») было кодифицировано на латинском языке и впервые издано в 644 году. Позже «Эдикт» был пересмотрен. После прекращения династии короля Аутари (584590 гг.) и дочери баварского князя Лиутпранда (713744 гг.) Теоделинды снова возросло могущество лангобардов. Папы, однако, сумели остановить лангобардов в Италии и успешно препятствовали их стремлению к объединению государства при помощи франков.

Айстульф (740756 гг.) не мог взять Рим из-за вмешательства франкского короля Пипина (754755 гг.). Его преемник Дезидерий (756774 гг.) сдался в 774 году Карлу Великому после семимесячной осады Павии. Государство лангобардов было присоединено к франкскому. Предания лангобардов сохранились в рассказах Павла Диакона, а также упомянуты в «Золотой легенде» (лат. Legenda Aurea).

Завоевание Италии

В 568 году лангобарды под предводительством Альбоина вторглись в северо-восточную Италию. Там они основали первое на Апеннинском полуострове лангобардское княжество — Фриульское герцогство, которому предстояло играть роль буфера между Италией и альпийскими славянами. В 572 году, при Клефе, преемнике Альбоина на лангобардском троне, после трёхлетней осады была завоёвана Павия, ставшая столицей королевства.

Покорив северную Италию, лангобарды начали продвижение на юг. Расселившись почти по всему Апеннинскому полуострову, они раскололи итальянские владения Византии на несколько обособленных областей.

Быстрому завоеванию Италии лангобардами способствовало то, что после войн Империи с остготами византийцы ещё не успели в должной мере наладить административное управление итальянскими территориями. Местное население Италии (за исключением знати и церкви), истощенное налогами, не оказывало значительного сопротивления пришельцам.

В отличие от прочих германских племён, расселившихся на территории Римской империи, лангобарды не только не смешивались с местным населением, но даже вели жёсткую (вплоть до физического уничтожения) политику по отношению к нему.

Вторжение лангобардов в Италию и завоевание ими бо́льшей части полуострова перечеркнуло усилия императора Юстиниана I по восстановлению Римской империи. Император Юстин II попытался воспользоваться тем обстоятельством, что после убийства Клефа лангобардские герцоги не избрали себе нового короля и перестали, таким образом, представлять собой единую военно-политическую силу. Он направил в Италию войско, но оно всё равно оказалось разбито лангобардами — попытка Империи возвратить потерянные земли провалилась. Смирившись с этим император Тиберий II в 580 году реорганизовал осколки итальянских владений в пять провинций.

В VI веке при королях Агилульфе (590—616), Ротари (636—652) и Гримоальде (662—671) лангобарды подчинили себе земли в среднем течении реки По, овладели Лигурией, а также Апулией и Тарентом. В первой половине VIII века они аннексировали область Эмилия и Романья, остров Корсику и ряд других территорий. Византия, которая в это время переживала вторжение славян и вела войну с государством Сасанидов, не в состоянии была эффективно защищать свои итальянские территории. Король Бертари (661—662, 671—688) заключил мир с Византией.

В 727 году король Лиутпранд взял несколько городов Эмилии, и среди них морской порт Равеннского экзархата Классис, но саму Равенну он смог взять под свой контроль лишь в 737 году. Однако папа римский Григорий III потребовал восстановить предшествовавший этому событию статус-кво.

В 739 году Лиутпранд захватил несколько городов, принадлежавших Риму. Папа запросил помощи у фактического правителя франкского государства Карла Мартелла, предлагая ему за это часть византийских владений в Италии, но тот не пошел тогда навстречу папе.

Племянники Лиутпранда короли Ратхис (744—749) и Айстульф (749—756) продолжили борьбу против Равеннского экзархата. Айстульф довёл дело до конца, завоевав в 751 году Равенну и прогнав последнего экзарха Евтихия. Вскоре он начал угрожать и Римской области. Однако на это раз Рим был спасен франками, которых призвал в Италию глава католической церкви.

Христианство в королевстве лангобардов

Агилульф (590—615/616) первым из королей лангобардов перешел из арианства в ортодоксальное христианство. В этом его решении на него оказала влияние его жена Теоделинда. Однако массы лангобардов отказывались от арианства с большим трудом. Принявшие христианство, как большинство других германских племен, в его арианском варианте, лангобарды придерживались арианства с особым упорством, видя в нём опору для своей этнической обособленности. Они с большим трудом согласились признать после смерти Агилульфа власть его сына Аделоальда и регентство при нём его матери Теоделинды, тоже ортодоксальных христиан.

Аделоальд и его мать проводили решительную религиозную политику. При них страна была поделена на три религиозные зоны: ортодоксальную (кафолическую), арианскую и языческую. Но в целом все их усилия по обращению лангобардов в кафоличество были тщетными.

Следующие лангобардские короли Ариоальд (626—636) и Ротари (636—652) продолжали исповедовать арианство. Напряженность в отношениях с папами стабильно нарастала, пока не перешла в открытую борьбу, вплоть до вооруженных столкновений. Эта борьба, в которую были вовлечены и франкские короли, выступавшие на стороне папы, шла с переменным успехом, заключения мирных договоров чередовались с их нарушениями.

Ариперт I (653—661) занял престол при поддержке католической церкви в 653 году после смерти Родоальда, сына Ротари. С этого короля началась поддержка католицизма в королевстве лангобардов. Ариперт I завещал дворянам избрать на престол после своей смерти двух его сыновей — Годеперта и Бертари, что и было сделано. Однако Годеперт был арианином, а Бертари католиком. Противоречия между братьями быстро привели к междоусобной войне, приведшей к тому, что герцог Беневенто Гримоальд убил Годеперта, изгнал из страны Бертари и узурпировал трон.

Несмотря на то, что Гримоальд состоял в браке с католичкой и поддерживал папство, он до конца жизни исповедовал арианство. Однако при нём получил распространение культ святого Михаила, как покровителя лангобардской армии.

В 671 году Бертари смог вернуться из ссылки и возвратить себе лангобардский трон. Он сделал католицизм официальной религией своего королевства и проводил активную религиозную политику, хотя и не признал папской власти.

Ариперт II (702—712) стремился сохранить хорошие отношения с папой и передал в дар Священному Престолу обширные земли. В годы правления Лиутпранда (712—744) католическая религия стала новым элементом единства государства. Церковные структуры получили законодательное подкрепление. Церковь была поставлена под королевскую защиту, были запрещены определенные языческие практики и браки по не католическому обряду. Лиутпранд называл себя католическим королём лангобардов, прилагал большие личные усилия к укреплению католической церкви. Он разрешал многие конфликты между епархиями и герцогами, построил множество церквей, в Павии основал Базилику св. Петра «в Золотом небе», был первым королём лангобардов, который имел собственную часовню, купил у сарацинов и перевёз в Павию останки Святого Августина.

Политическая борьба в королевстве лангобардов

Король Альбоин умер в Вероне в 572 или 573 году в результате заговора, устроенного его женой Розамундой, дочерью короля гепидов Кунимунда, убитого Альбоином. У Альбоина не было сыновей, и после его гибели лангобардский престол перешел к Клефу. Тот правил всего полтора года и погиб от рук своих подданных. И Альбоин, и Клеф отличались исключительной жестокостью. Это вселило в лангобардов ненависть к королевской власти как таковой, и они предпочли больше никого не избирать на королевский престол. На десятилетие установилось междуцарствие, и герцоги сделались фактически ни от кого не зависящими правителями в своих владениях Правление герцогов.

Однако неспособность в одиночку противостоять Византии и Меровингам привела к пониманию необходимости все-таки избрать нового короля. Чтобы королевская власть имела материальную опору, герцогам пришлось отдать королю половину своих земель. Город Павия также был отдан королю.

Десятилетие без королевской власти сформировало отличительную черту лангобардского королевства — сильная власть герцогов наряду с королевской властью. Короли старались ограничить могущество герцогов, присвоить себе право их назначения, но это им до конца не удалось. Многие лангобардские короли погибли в результате заговоров. Лишь немногим из них удавалось передать престол своим сыновьям.

Третьим лангобардским королём в 584 году был выбран сын Клефа Аутари. Его брак с Теоделиндой, дочерью баварского герцога, оказался фактом, более ста лет затем определявшим преимущество при наследовании престола в Павии (баварская династия).

Обстоятельства смерти Аутари в 590 году неизвестны, возможно, он был отравлен.

Преемником Аутари стал его двоюродный брат герцог Турина Агилульф, женившийся на его вдове Теоделинде. Специально к церемонии коронации Агилульфа по приказу Теоделинды была изготовлена «Железная корона лангобардов». Впоследствии Агилульф и Теоделинда передали эту корону на хранение в построенный ими храм Иоанна Крестителя в Монце.

После смерти Агилульфа в 615 или 616 году лангобардский трон перешел к его малолетнему сыну от Теоделинды Аделоальду под регентством матери. Религиозная политика, проводимая Аделоальдом и Теоделиндой, вызывала сильное сопротивление лангобардской знати. Недовольство знати вызывала также неспособность молодого короля управлять государством из-за начавшегося психического расстройства. В 625 или 626 году, на десятом году правления, Аделоальд и его мать были свергнуты в результате заговора. О их дальнейшей судьбе достоверно ничего не известно.

Организовал заговор против Аделоальда и Теоделинды туринский герцог Ариоальд, занявший после этого на десять лет (626—636) трон. Вскоре после своего воцарения он запер свою жену в монастыре, обвинив её в заговоре против него с герцогом Фриуля Тассоном.

Сын короля Ротари (636—652) Родоальд продержался на престоле всего пять месяцев и был убит мужем одной из своих любовниц.

Борьба Бертари и его потомков за трон (661—702)

Ариперт I (653—661) был избран королём при деятельной поддержке папы. Он был весьма набожным и государственным делам предпочитал отшельничество. Перед смертью он попросил дворян избрать на престол совместно двух его сыновей — старшего Бертари и младшего Годеперта, что и было сделано. При этом Павия досталась Годеперту, а Бертари получил Милан. Между братьями (придерживавшимися разных направлений христианства) сразу же разгорелась война. Годеперт обратился за помощью к Гримоальду герцогу Беневента. Но вместо помощи тот при поддержке туринского герцога Гарибальда убил его во дворце в Павии. Бертари же был вынужден бежать — сам он скрылся у аваров, а жена и сын были сосланы в Беневент. После этого Гримоальд провозгласил себя королём и женился на дочери Ариперта I, сестре Годеперта.

Во время случившегося заговора против Гримоальда Бертари вернулся в Италию, но из-за провала заговора был вынужден снова бежать, теперь к франкам. Когда Гримоальд договорился с франками о выдаче Бертари, тот был готов бежать ещё дальше, но в это время (671 год) Гримоальд умер. После этого Бертари смог окончательно вернуться. Он отстранил от престола малолетнего сына Гримоальда и установил свою законную власть.

Бертари пал жертвой заговора в 688 году.

Похожим образом протекало правление сына Бертари Куниперта (688—700) — против него поднялись арианские повстанцы во главе с герцогом Тренто и Брешии Алагисом, с которым воевал ещё его отец, он потерпел поражение и также, как когда-то его отец, был отправлен в ссылку и также сумел вернуть себе трон. Сам Алагис погиб в сражении с Кунипертом.

После смерти Куниперта, трон перешел к его сыну Лиутперту, внуку Бертари. Такое продолжение династии случилось впервые за сто лет со времени образования лангобардского королевства. Регентом при малолетнем короле был герцог Анспранд. За время своего краткого царствования он, как и его отец и дед, успел потерять и возвратить себе трон. Его власть оспаривали Рагинперт и его сын Ариперт II. Ариперт убил короля Лиутперта, а регента Анспранда выслал в Баварию.

Конец баварской династии

Король Ариперт II (702—712) был последним лангобардским королём из баварской династии Теоделинды. Его правление не было спокойным — в королевстве происходило много восстаний, славяне постоянно совершали набеги на северо-восточные области, причиняя много беспокойства. В 703 году Фароальд II, герцог Сполето напал на Равеннский экзархат. Ариперт не поддержал герцога, так как стремился сохранить хорошие отношения с византийским императором и с римским папой. Он передал в дар Священному Престолу обширные земли.

В 711 году в Италию из ссылки вернулся Анспранд с большой армией, предоставленной ему баварским герцогом Теодебертом, и к которой присоединилось много жителей Венеции и других восточных районов королевства. В произошедшем сражении Ариперт потерпел поражение. Собрав свои сокровища, он хотел укрыться в пределах Франкского государства. Однако, при попытке переправиться через реку Тичино Ариперт утонул.

Правление Лиутпранда (712—744)

После гибели Ариперта II Анспранд стал королём лангобардов, но просидел на троне лишь три месяца, когда умер, оставив королевство сыну Лиутпранду.

При Лиутпранде королевская власть у лангобардов достигла наибольшего могущества. Королевский дворец занял центральное место в жизни столицы, ему был придан священный характер. Основной функцией государства было провозглашено «выполнение божественной воли». Была трансформирована вся политическая система лангобардского государства, реорганизованы региональные органы власти, внесены изменения в управление дворцом. Была укреплена и судебная система — судьи напрямую докладывали королю о нарушениях и произволе местных властей, могли самостоятельно их пресекать. Сто пятьдесят законов пополнили Эдикт Ротари — высшее к тому времени достижение в законотворчестве лангобардских королей. Обновлённая правовая реформа основывалась на римском праве. При этом новые законы перед их принятием согласовывались с герцогами и собранием воинов.

Лиутпранду удалось многого добиться в подчинении герцогов своей власти. Так, когда в 732 году в Беневенто, наиболее могущественном герцогстве в составе Лангобардского королевства, случился спор о престолонаследии, Лиутпранд вмешался и издал свой указ, которому дворянство Беневенто подчинилось, и который определил наследника герцогской короны. В 739 году, когда Герцог Фриуля начал свою борьбу против патриарха Аквилеи, Лиутпранд посадил на фриульский трон герцогского сына, своего племянника Ратхиса. В том же году, когда герцог Тразимунд II стал проводить независимую внешнюю политику, противоречащую интересам Лиутпранда, тот объявил Тразимунда предателем, вторгся со своей армией в пределы Сполетского герцогства, взял Сполето и назначил там нового герцога, подчинив, таким образом, себе это герцогство.

В 737 году во время тяжелой болезни Лиутпранда лангобардское дворянство решило короновать некоего Гильдепранда. Лиутпранд сначала отреагировал на это с яростью, но затем признал целесообразность этого акта ради обеспечения мир и стабильности в государстве. К концу правления Лиутпранда в Лангобардском королевстве впервые за долгое время установилась стабильность.

Церковь была поставлена Лиутпрандом под королевскую защиту, были запрещены и карались штрафом такие языческие практики, как гадание, магия, оккультизм. Также были запрещены браки по не католическому обряду, но в то же время были разрешены браки между лангобардами и римлянами, что вело к размыванию этнической обособленности лангобардов, которой они традиционно держались со времени своего появления в Италии.

В Павии при Лиутпранде развивалось строительство, что делало город архитектурным центром.

Отношения с франками

В 574 году, в период междуцарствия три лангобардских вождя вторглись в южные пределы Франкского государства. Один из них — Амон — дошёл до Авиньона и Марселя, разграбил Арльскую провинцию, уведя оттуда людей и скот, потом осадил Экс и, взяв с жителей выкуп, отошёл к Амбрену. Другой — Забан — дошёл до Валанса и осадил его. Третий — Родан — захватил Гренобль. Там в сражении Родан потерпел поражение и, будучи раненым, с несколькими сотнями своих воинов ушел к Забану. Далее эти два лангобардских вождя с добычей начали отступление к Амбрену для соединения с Амоном. Однако франки выступили им навстречу и разгромили их. Лишь немногие из лангобардского войска Забана и Родана вернулись в Италию. Узнав об этом, Амон с добычей тоже начал отступление домой в Италию, а франки, преследуя лангобардов, заняли некоторые районы в Савойских Альпах, до этого отвоеванные лангобардами у византийцев.

В 584 году меровингский король Хильдеберт II, находясь в то время в союзе с Византией, пересёк Альпы и продемонстрировал лангобардским герцогам, управлявшимся ещё без короля, военную мощь франков. В годы правления избранного королём Аутари (584—590) франки ещё два раза вторгались в пределы лангобардского королевства. Первое их вторжение (в 588 году) было успешно отбито, а второе (в 590 году) привело к разорению Италии.

При Агилульфе, преемнике Аутари на королевском троне (590—615/616), лангобарды замирились с франками. Новое вторжение Меровингов во владения лангобардов произошло лишь спустя семьдесят лет, во время правления короля Гримоальда (662—671), который нанёс франкам поражение.

Король Лиутпранд (712—744) с самого начала своего царствования прикладывал все усилия для удержания мира со своими северными соседями. С возникновением арабской угрозы и франки стали видеть в лангобардах своих естественных союзников. В это время в королевстве франков номинально правили ещё Меровинги, но фактически уже Каролинги, с которыми у лангобардов была давняя вражда. Ситуация изменилась, когда в 720 году Лиутпранд женился на Гунтруде, племяннице Карла Мартелла . С этого времени между Лангобардским королевством и Каролингами были установлены тесные связи. В 738 году Карл Мартелл попросил помощи у Лиутпранда для отражения нападения арабов на Прованс. Лиутпранд мобилизовал свою армию, вступил в Прованс и обратил захватчиков в бегство. Победа над «неверными» укрепила авторитет Лиутпранда как защитника христианства.

Завоевание лангобардского королевства франками

В середине VIII века нарушился хрупкий баланс между лангобардскими королями и папством. В 751 году король Айстульф ликвидировал Равеннский экзархат, под чьим непосредственным протекторатом находилось папство. Над Римом нависла угроза лангобардского завоевания. Хотя франки и находились с лангобардами в дружественных отношениях и видели в них своих союзников в борьбе с арабами и внутренней аристократической оппозицией, папа Захария (741—752) не видел другого пути спасения, кроме как добиваться поддержки у франков.

С санкции папы во Франкском государстве была свергнута династия «ленивых королей» Меровингов, и фактический правитель, майордом Пипин Короткий, был в ноябре 751 года провозглашён королём. Сакральная легитимация власти Пипина давала папам право рассчитывать на его признательность в форме военной помощи против лангобардов. Однако прошло несколько лет, прежде чем франкский король сделал свой выбор в пользу Рима. Папе Стефану II(III) пришлось в 754 году самому отправиться во Франкское государство и во второй раз — теперь лично — освятить власть Пипина и признать её наследственной. После этого Пипин уже не мог игнорировать обращения Церкви.

Война 755—756 года Пипина против Айстульфа

В 755 году Пипин предложил Айстульфу очистить церковные владения «миром и без пролития крови», но тот проигнорировал предложение. Тогда «сам Святой Петр» обратился (чудесным образом) к Пипину с письмом, и франки вторглись в Италию на правах защитника Церкви и, вскоре, принудили лангобардов просить мира. Осажденный в своей столице Павии, Айстульф сдал город и даже предоставил победителю сорок заложников в качестве гарантий того, что враждебные намерения в отношении папства не будут возобновлены. Но едва Пипин ушёл, лангобардский король нарушил своё обещание и осадил Рим. Повторный поход Пипина, верного союзу с папой, в мае 756 года также закончился победой. Отвоёванные у лангобардов центрально-итальянские области Римского герцогства, Равеннского экзархата, Пентаполя и Умбрии, он отдал папству («Пипинов дар»), установив над ними свой контроль. Эти земли стали основой Папской области.

После смерти Айстульфа в 756 году Лангобардское королевство вошло в кризисный период — его расшатывала борьба претендентов на трон и центробежные устремления племенной и военной аристократии. Папство же под покровительством франков превратилось в самостоятельную силу, не только потеснившую лангобардов с политической сцены, но и пытавшуюся использовать их уже как орудие осуществления собственных планов.

Дипломатия Дезидерия

Пока был жив Пипин Короткий, новый король лангобардов Дезидерий (757—774) придерживался выжидательной тактики, ограничиваясь дипломатической игрой на разногласиях Рима и Константинополя. После раздела Франкского государства между сыновьями Пипина Карлом и Карломаном ситуация выгодно изменилась. Оба преемника Пипина, немедленно взялись за удельное соперничество, не придавая значения положению дел в Италии. Дезидерий начал строить свою внешнюю политику на использовании этого обстоятельства. К тому же и Карломан, чьи земли граничили непосредственно с королевством лангобардов, стал открыто искать дружбы с Дезидерием в противовес растущему могуществу старшего брата.

Внезапная смерть Карломана в конце 771 года мгновенно разрушила все планы лангобардского короля. Карл немедленно овладел землями брата, воссоединив, таким образом, под своей властью всё Франкское государство. Поскольку опасность междоусобицы была устранена, отпала необходимость политических реверансов Карла в сторону лангобардов. Более того, Карл при этом нанёс жестокое оскорбление престарелому Дезидерию, отвергнув навязанную ему в супруги его дочь. Ответным ударом Дезидерия стало объявление притязаний на удел Карломана от имени малолетних сыновей последнего, которые нашли приют при лангобардском дворе.

В начале 772 года скончался ещё и папа Стефан III (IV). Если этот папа ещё колебался в вопросе франкского протектората, то новый понтифик Адриан I (772—795) сохранял безусловную профранкскую ориентацию. Чтобы заставить папу поддержать своё требование в отношении детей Карломана и короновать их как франкских королей, Дезидерий прибег к военному давлению и в конце 772 года аннексировал ряд папских владений. Хотя Карл и был в это время занят войной с саксами, такой выпад Дезидерия, оспаривавшего его права на престол, поставил франкского короля перед необходимостью как можно скорее устранить опасность, исходившую из-за Альп. Война стала неизбежной.

Война 773—774 года Карла против Дезидерия

В сентябре 773 года войска Карла были стянуты к Женеве. Оттуда король обратился к Дезидерию с формальным предложением освободить захваченные им в прошлом году церковные владения — именно об этом просил папа Адриан, и именно это стало поводом к началу нового военного вмешательства франков в Италии. Ультиматум Карла остался без ответа.

Организуя наступление, Карл разделил своё воинство на две армии, из которых основная, ведомая самим королём, пересекла Альпы через перевал Мон-Сенис и была задержана лангобардами во главе с Дезидерием близ местечка Суза у подножия Котских Альп. Другая франкская армия, во главе с дядей короля Бернгардом, переправилась значительно севернее — через перевалы Большой и Малый Сен-Бернар. Опасность ситуации вынудила лангобардов отступить. Одну часть своего войска Дезидерий отвёл в хорошо защищённую Павию, другая двинулась дальше на восток и укрепилась в Вероне.

Верона пала уже зимой 773/774 годов и Карлу удалось захватить укрывшихся там вдову и сыновей Карломана. Осада Павии же затянулась до июня. 5 июня 774 года Карл совершил триумфальный въезд в лангобардскую столицу, где был коронован "«железной короной» лангобардских королей и принял титул «Rex Francorum et Langobardorum».

Дезидерий попал в руки победителя и был заточён в монастырь Корби, где впоследствии и умер.

После покорения Лангобардского королевства Карлу пришлось предпринять ещё несколько походов за Альпы. В начале лета 776 он выступил против восставшего герцога Фриуля и заставил его покориться. Угрозу франкскому господству в Италии представляло также фактически независимое существование Беневенто — лангобардского герцогства в Южной Италии. По отношению как к франкам, так и к папству беневентский герцог Арехис II (758—787), зять Дезидерия, занимал враждебную позицию и не скрывал сепаратистских устремлений. Однако кампания против Беневенто не приобрела широкого размаха, так как Арехис II довольно быстро обратился к франкскому королю с просьбами о мире и признании своего вассалитета. Герцог Гримоальд III (788—806), наследовавший Арехису после его смерти, подтвердил вассальную присягу Карлу.

Короли лангобардов

До завоевания Италии

После завоевания Италии

Культура лангобардов

Напишите отзыв о статье "Лангобарды"

Примечания

  1. Bruckner, Wilhelm. Die Sprache der Langobarden. s, 30-33.
  2. Paulus Diakonus. [www.vostlit.info/Texts/rus9/Origo_Lang/text.phtml?id=1155 Geschichte der Langobarden]. Essen. Phaidon, 1987.
  3. // Исторический словарь.
  4. Troels Brandt (Т. Брандт). [www.gedevasen.dk/heruls.pdf The Heruls], 2013.

Литература

  • Павел Диакон. «[www.vostlit.info/Texts/rus/Diakon_P/frametext1.htm История лангобардов]». Средневековая латинская литература IV—IX вв. М., 1970. Перевод: Тhietmar, 2002.
  • Кудрявцев П. Н. Судьбы Италии от падения Западной Римской Империи до восстановления её Карлом Великим. — М., 1850.
  • Шервуд Е. А. Законы лангобардов: обычное право древнегерманского племени. — М.: Наука, 1992.
  • «Хроники длинноволосых королей». Перевод Н. Горелова. — СПб.: Азбука-классика, 2004.
  • Кобычев В. П. В поисках прародины славян. М.: Наука, 1973.

Ссылки


Отрывок, характеризующий Лангобарды

– Да я жить не могу без него! – закричала Наташа.
– Наташа, я не понимаю тебя. И что ты говоришь! Вспомни об отце, о Nicolas.
– Мне никого не нужно, я никого не люблю, кроме его. Как ты смеешь говорить, что он неблагороден? Ты разве не знаешь, что я его люблю? – кричала Наташа. – Соня, уйди, я не хочу с тобой ссориться, уйди, ради Бога уйди: ты видишь, как я мучаюсь, – злобно кричала Наташа сдержанно раздраженным и отчаянным голосом. Соня разрыдалась и выбежала из комнаты.
Наташа подошла к столу и, не думав ни минуты, написала тот ответ княжне Марье, который она не могла написать целое утро. В письме этом она коротко писала княжне Марье, что все недоразуменья их кончены, что, пользуясь великодушием князя Андрея, который уезжая дал ей свободу, она просит ее забыть всё и простить ее ежели она перед нею виновата, но что она не может быть его женой. Всё это ей казалось так легко, просто и ясно в эту минуту.

В пятницу Ростовы должны были ехать в деревню, а граф в среду поехал с покупщиком в свою подмосковную.
В день отъезда графа, Соня с Наташей были званы на большой обед к Карагиным, и Марья Дмитриевна повезла их. На обеде этом Наташа опять встретилась с Анатолем, и Соня заметила, что Наташа говорила с ним что то, желая не быть услышанной, и всё время обеда была еще более взволнована, чем прежде. Когда они вернулись домой, Наташа начала первая с Соней то объяснение, которого ждала ее подруга.
– Вот ты, Соня, говорила разные глупости про него, – начала Наташа кротким голосом, тем голосом, которым говорят дети, когда хотят, чтобы их похвалили. – Мы объяснились с ним нынче.
– Ну, что же, что? Ну что ж он сказал? Наташа, как я рада, что ты не сердишься на меня. Говори мне всё, всю правду. Что же он сказал?
Наташа задумалась.
– Ах Соня, если бы ты знала его так, как я! Он сказал… Он спрашивал меня о том, как я обещала Болконскому. Он обрадовался, что от меня зависит отказать ему.
Соня грустно вздохнула.
– Но ведь ты не отказала Болконскому, – сказала она.
– А может быть я и отказала! Может быть с Болконским всё кончено. Почему ты думаешь про меня так дурно?
– Я ничего не думаю, я только не понимаю этого…
– Подожди, Соня, ты всё поймешь. Увидишь, какой он человек. Ты не думай дурное ни про меня, ни про него.
– Я ни про кого не думаю дурное: я всех люблю и всех жалею. Но что же мне делать?
Соня не сдавалась на нежный тон, с которым к ней обращалась Наташа. Чем размягченнее и искательнее было выражение лица Наташи, тем серьезнее и строже было лицо Сони.
– Наташа, – сказала она, – ты просила меня не говорить с тобой, я и не говорила, теперь ты сама начала. Наташа, я не верю ему. Зачем эта тайна?
– Опять, опять! – перебила Наташа.
– Наташа, я боюсь за тебя.
– Чего бояться?
– Я боюсь, что ты погубишь себя, – решительно сказала Соня, сама испугавшись того что она сказала.
Лицо Наташи опять выразило злобу.
– И погублю, погублю, как можно скорее погублю себя. Не ваше дело. Не вам, а мне дурно будет. Оставь, оставь меня. Я ненавижу тебя.
– Наташа! – испуганно взывала Соня.
– Ненавижу, ненавижу! И ты мой враг навсегда!
Наташа выбежала из комнаты.
Наташа не говорила больше с Соней и избегала ее. С тем же выражением взволнованного удивления и преступности она ходила по комнатам, принимаясь то за то, то за другое занятие и тотчас же бросая их.
Как это ни тяжело было для Сони, но она, не спуская глаз, следила за своей подругой.
Накануне того дня, в который должен был вернуться граф, Соня заметила, что Наташа сидела всё утро у окна гостиной, как будто ожидая чего то и что она сделала какой то знак проехавшему военному, которого Соня приняла за Анатоля.
Соня стала еще внимательнее наблюдать свою подругу и заметила, что Наташа была всё время обеда и вечер в странном и неестественном состоянии (отвечала невпопад на делаемые ей вопросы, начинала и не доканчивала фразы, всему смеялась).
После чая Соня увидала робеющую горничную девушку, выжидавшую ее у двери Наташи. Она пропустила ее и, подслушав у двери, узнала, что опять было передано письмо. И вдруг Соне стало ясно, что у Наташи был какой нибудь страшный план на нынешний вечер. Соня постучалась к ней. Наташа не пустила ее.
«Она убежит с ним! думала Соня. Она на всё способна. Нынче в лице ее было что то особенно жалкое и решительное. Она заплакала, прощаясь с дяденькой, вспоминала Соня. Да это верно, она бежит с ним, – но что мне делать?» думала Соня, припоминая теперь те признаки, которые ясно доказывали, почему у Наташи было какое то страшное намерение. «Графа нет. Что мне делать, написать к Курагину, требуя от него объяснения? Но кто велит ему ответить? Писать Пьеру, как просил князь Андрей в случае несчастия?… Но может быть, в самом деле она уже отказала Болконскому (она вчера отослала письмо княжне Марье). Дяденьки нет!» Сказать Марье Дмитриевне, которая так верила в Наташу, Соне казалось ужасно. «Но так или иначе, думала Соня, стоя в темном коридоре: теперь или никогда пришло время доказать, что я помню благодеяния их семейства и люблю Nicolas. Нет, я хоть три ночи не буду спать, а не выйду из этого коридора и силой не пущу ее, и не дам позору обрушиться на их семейство», думала она.


Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.
«И право, вот настоящий мудрец! подумал Пьер, ничего не видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, и оттого всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким как он!» с завистью подумал Пьер.
В передней Ахросимовой лакей, снимая с Пьера его шубу, сказал, что Марья Дмитриевна просят к себе в спальню.
Отворив дверь в залу, Пьер увидал Наташу, сидевшую у окна с худым, бледным и злым лицом. Она оглянулась на него, нахмурилась и с выражением холодного достоинства вышла из комнаты.
– Что случилось? – спросил Пьер, входя к Марье Дмитриевне.
– Хорошие дела, – отвечала Марья Дмитриевна: – пятьдесят восемь лет прожила на свете, такого сраму не видала. – И взяв с Пьера честное слово молчать обо всем, что он узнает, Марья Дмитриевна сообщила ему, что Наташа отказала своему жениху без ведома родителей, что причиной этого отказа был Анатоль Курагин, с которым сводила ее жена Пьера, и с которым она хотела бежать в отсутствие своего отца, с тем, чтобы тайно обвенчаться.
Пьер приподняв плечи и разинув рот слушал то, что говорила ему Марья Дмитриевна, не веря своим ушам. Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля, уже женатого (Пьер знал тайну его женитьбы), и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! – Этого Пьер не мог понять и не мог себе представить.
Милое впечатление Наташи, которую он знал с детства, не могло соединиться в его душе с новым представлением о ее низости, глупости и жестокости. Он вспомнил о своей жене. «Все они одни и те же», сказал он сам себе, думая, что не ему одному достался печальный удел быть связанным с гадкой женщиной. Но ему всё таки до слез жалко было князя Андрея, жалко было его гордости. И чем больше он жалел своего друга, тем с большим презрением и даже отвращением думал об этой Наташе, с таким выражением холодного достоинства сейчас прошедшей мимо него по зале. Он не знал, что душа Наташи была преисполнена отчаяния, стыда, унижения, и что она не виновата была в том, что лицо ее нечаянно выражало спокойное достоинство и строгость.
– Да как обвенчаться! – проговорил Пьер на слова Марьи Дмитриевны. – Он не мог обвенчаться: он женат.
– Час от часу не легче, – проговорила Марья Дмитриевна. – Хорош мальчик! То то мерзавец! А она ждет, второй день ждет. По крайней мере ждать перестанет, надо сказать ей.
Узнав от Пьера подробности женитьбы Анатоля, излив свой гнев на него ругательными словами, Марья Дмитриевна сообщила ему то, для чего она вызвала его. Марья Дмитриевна боялась, чтобы граф или Болконский, который мог всякую минуту приехать, узнав дело, которое она намерена была скрыть от них, не вызвали на дуэль Курагина, и потому просила его приказать от ее имени его шурину уехать из Москвы и не сметь показываться ей на глаза. Пьер обещал ей исполнить ее желание, только теперь поняв опасность, которая угрожала и старому графу, и Николаю, и князю Андрею. Кратко и точно изложив ему свои требования, она выпустила его в гостиную. – Смотри же, граф ничего не знает. Ты делай, как будто ничего не знаешь, – сказала она ему. – А я пойду сказать ей, что ждать нечего! Да оставайся обедать, коли хочешь, – крикнула Марья Дмитриевна Пьеру.