Лапландская экспедиция Линнея

Лапландская экспедиция Линнея Точками на карте отмечены места, про которые известны, что в них побывал Линней во время своего путешествия (за исключением Сурселе, в котором он планировал побывать, но до которого не смог добраться и повернул обратно в Люкселе) Страна Швеция Швеция Дата начала 12 мая 1732 Дата окончания 10 октября 1732 Руководитель Карл Линней Состав Карл Линней Маршрут Уппсала — Умео — Люкселе — Умео — Лулео — побережье Норвегии — Лулео — Торнио — Виттанги — Кеми — Турку — Аландские острова — Уппсала Открытия По результатам экспедиции было описано большое число новых для науки растений; Линней оставил уникальные этнографические сведения о саамах.

Лапландская экспедиция Линнея — путешествие великого шведского натуралиста Карла Линнея (1707—1778), которое он предпринял в одиночку в 1732 году. В течение пяти месяцев, с 12 мая по 10 октября 1732 года, Линней иногда на лошади, а большей частью пешком путешествовал по шведской и норвежской Лапландии, а затем по Финляндии, преодолев в общей сложности более двух тысяч километров. В целом он двигался по часовой стрелке вдоль побережья Ботнического залива, предпринимая длительные путешествия вглубь Скандинавского полуострова от городов Умео, Лулео и Торнио; один раз ему удалось пересечь Скандинавский полуостров, достигнув побережья Норвежского моря.

Во время своего путешествия Линней исследовал и собирал растения, животных и минералы, а также собрал разнообразные сведения о культуре и образе жизни местного населения, в том числе о коренных жителях Лапландии — саамах (лопарях). В конце сентября он добрался до Або (Турку) и через Аландские острова возвратился в Швецию.

Подготовка к экспедиции

Молодой Линней. Фрагмент картины Хендрика Холландера

Лапландия в тот период представляла собой территорию, с научной точки зрения исследованную крайне слабо. Идея этого путешествия в значительной степени принадлежала профессору Улофу Рудбеку-младшему (1660—1740), который в 1695 году уже путешествовал по Лапландии (эту поездку Рудбека можно назвать первой научной экспедицией в истории Швеции), а позже на основании собранных в том числе и в Лапландии материалов написал и сам иллюстрировал книгу о птицах, которую показывал Линнею. К сожалению, большинство материалов, привезённых Рудбеком из путешествия, были утрачены в результате пожара, произошедшего в Уппсальском университете в 1702 году.

Планы Линнея относительно путешествия в этот регион заключались в том, чтобы найти новые растения, животных и полезные ископаемые. Кроме того, его интересовали саамы, коренное население Лапландии, — их образ жизни, а также особенности их одежды. В апреле 1732 года Линней наконец получил финансовую поддержку от Уппсальского королевского научного общества и стал готовиться к экспедиции.

Уппсала — Умео

Линней отправился в экспедицию из Уппсалы 12 мая 1732 года. Через 11 дней он прибыл в первый крупный город на своём пути, Умео. Путешествовал он частично пешком, частично на лошади, с собой у него был дневник, рукописи для ботанических и орнитологических записей, а также бумажные листы для гербария. По пути, в районе города Евле, он обнаружил обширные заросли своего любимого растения, которое в то время было известно под названием Campanula serpyllifolia, колокольчик ползучелистный, а сейчас называется Linnaea borealis, линнея северная (род, в который был выделен этот вид, был назван в честь Карла Линнея голландским ботаником Яном Гроновиусом).

Во время этого пути Линней иногда останавливался, чтобы рассмотреть отдельные цветущие растения, а также горные породы, его также интересовали мхи и лишайники (последние — как основная пища северных оленей).

Умео — Люкселе — Умео

Из Умео Линней отправился на север-запад, в город Люкселе, который находился примерно в 120 километрах от берега (от Евле Линней двигался большей частью вдоль побережья Ботнического залива). Этот путь занял у него пять дней. В Люкселе он остановился у пастора, а затем отправился ещё дальше от побережья, планируя добраться до Сурселе (ещё более ста километров от Люкселе на северо-запад), однако был вынужден повернуть назад в месте под названием Lycksmyran («счастливое болото»). Он пробыл ещё несколько дней в Люкселе, собирая сведения о традициях саамов, а затем, в начале июне, вернулся обратно в Умео.

Умео — Лулео — путешествие в Норвегию — Лулео

Из Умео Линней направился дальше на север вдоль побережья Ботнического залива; через Шеллефтео и Питео он прибыл в Лулео. Здесь ему удалось достать женский саамский головной убор.

Из Лулео он отправился вдоль Лулеэльвена на северо-запад, вглубь страны, в те области, в которых жили большей частью только саамы. Дойдя до Йокмокка (160 километров от Лулео, здесь он пересёк северный полярный круг), Линней переправился через Лулеэльвен и добрался до Квикйокка (100 километров от Йокмокка).

Преодолев Скандинавские горы (нагорье Хьёлен), он попал на территорию Норвегии и достиг побережья Норвежского моря в районе залива Фолла (примерно 120 километров от Квикйокка). Здесь он побывал в небольших поселениях Сёрфолл и Рёрстад, после чего примерно тем же маршрутом вернулся в Лулео.

Линней много общался в этот период с саамами, в своём дневнике описывал их быт и образ жизни. Однажды, когда он показал одному сааму свои аккуратные рисунки растений, этот человек вдруг встревожился, снял шапку, поклонился и стал что-то бормотать, производя впечатление человека, который того и гляди упадёт в обморок. Причиной этого случая было то, что рисунки в блокноте саам отождествил с магическими рисунками на саамских бубнах, а относительно Линнея решил, что он шаман.

Что касается взаимоотношений местных христианских миссионеров и саамов-язычников, то Линней писал в своём дневнике об одном характерном для оценки нравов того времени способе изъятия у саамов шаманских бубнов и идолов: если саам отказывался показать, куда он что спрятал, ему обнажали руку, вкрывали на ней вену — и держали его в таком состоянии, истекающего кровью, пока он не пообещает отдать предметы своего культа.

Лулео — Торнио — Виттанги — Кеми — Уппсала

Из Лулео Линней отправился дальше вдоль побережья Ботнического залива (это была уже самая северная часть залива). Из Торнио (сейчас это территория Финляндии) он направился на север (затем на северо-запад) вдоль реки Турнеэльвен, добравшись до населённого пункта Виттанги. Вернувшись в район Торнио, в местечке Каликс (оно находится на полдороги между Лулео и Торнио) Линней получил инструкции относительно пробных работ, связанных с металлами.

В середине сентября он отправился в обратный путь. Через Кеми он вдоль восточного берега Ботнического залива добрался в конце сентября до Турку, а затем на корабле через Аландские острова добрался до Грислехамна. 10 октября 1732 года Линней вернулся в Уппсалу. Путешествие, такие образом, длилось почти пять месяцев, за это время Линней преодолел более двух тысяч километров.

Результаты экспедиции

Результаты в области естествознания

Линней вернулся с большим гербарием, образцами минералов, а также предметами саамской одежды и саамского быта. За время путешествия он наблюдал множество таких растений, сведения о которых он ранее в литературе не встречал, — в вышедшей позднее книге Flora Lapponica таких растений было около ста (и это несмотря на то, что Лапландия является регионом с весьма ограниченным биологическим разнообразием, даже если сравнивать её с южными районами той же Швеции).

Линней рассчитывал на то, что составленный им отчёт об экспедиции будет напечатан в Acta Litteraria Sueciae («Трудах Уппсальского королевского научного общества»). Этого, однако, не произошло, и единственной работой, которая была опубликована в этом издании в 1732 году, стала Florula Lapponica («Краткая Лапландская флора»), представляющая собой каталог растений, собранных им во время экспедиции. Florula Lapponica стала первым напечатанным трудом Линнея, в котором он применил половую систему классификации растений из 24 классов, основанную на строении тычинок и пестиков.

Значительную часть осени 1732 года Линней занимался работой над рукописью с описанием растений Лапландии, продолжил работать над этой рукописью он и в следующем году. В одном из писем от октября 1733 года, в котором Линней приводит перечень того, над чем он сейчас трудится, и давал краткие характеристики всем своим работам, про свою будущую книгу о лапландской флоре писал так: «Описаны травы и деревья, которые растут в Лапландии, причём так полно, что включены все грибы и мхи, указаны их лечебное действие и применение лопарями, даны иллюстрации и описания более чем 100 редких растений, почти никогда не виденных или же до сего времени не описанных».

Линнею так и не удалось издать эту рукопись на родине. Весной 1735 года он уехал в Голландию и осенью того года снова стал заниматься подготовкой её к печати (параллельно с работой над книгами Systema naturae, Bibliotheca Botanica, Genera plantarum, Critica botanica и Hortus Cliffortianus), когда работал в Гартекампе над описанием растений гербария и сада Джорджа Клиффорда.

Линней в «лапландском» (традиционном саамском) костюме (1737). Картина голландского художника Мартина Хоффмана.
В одной руке Линней держит шаманский бубен, в другой — своё любимое растение, позже названное в его честь линнеей и ставшее его личной эмблемой. Саамский костюм (привезённый Линнеем из Лапландской экспедиции), как и гербарий лапландской флоры вместе с рукописью «Флоры Лапландии» Линней взял с собой, когда в 1735 году уехал в Голландию

Flora Lapponica («Лапландская флора») была издана в Амстердаме в 1737 году. Она представляет собой обзор растительного мира Лапландии и содержит подробное описание 534 видов растений и грибов, из которых около ста описаны впервые. В начале книги, в обращении к читателю, Линней приводит краткие сведения об истории изучения Лапландии и о собственном путешествии 1732 года. В предисловии сообщается об административном делении Лапландии, даётся информация о природных особенностях, о местах произрастания растений, а также приводятся сведения о распространении растений, встречающихся здесь, в других регионах. Эта книга стала первым образцом такого жанра современной ботанической литературы, как «флора», при этом основные принципы построения книги до сих пор используются в современных «флорах».

Линней как этнограф

Некоторые этнографические наблюдения Линнея за жизнью саамов (лопарей), коренных жителей Лапландии, представляют большую ценность до настоящего времени по той причине, что нет или почти нет других свидетельств о том образе жизни, которую вели жители некоторых районов в ту эпоху. К примеру, Линней описывает культуру лесных саамов, при этом многие элементы этой культуры к началу XX века, когда стали проводиться регулярные и планомерные исследования этой этнической группы, были уже полностью утрачены.

Издание путевого дневника

Что касается дневниковых записей, которые Линней вёл на протяжении экспедиции, — Iter Lapponicum (лат.) («Лапландское путешествие», «Лапландский поход») — при его жизни они так и не были опубликованы. Вместе со множеством других предметов, составивших так называемую Коллекцию Линнея, эти записи были куплены молодым богатым английским натуралистом Джеймсом Эдвардом Смитом (1759—1828) и в 1784 году вывезены из Швеции в Великобританию. Впервые дневник Лапландской экспедиции был опубликован в 1811 году по инициативе и под редакцией Смита (основавшего в 1788 году Лондонское Линнеевское общество). Книга вышла в двух томах на английском языке в переводе Чарльза Тройлиуса под заглавием Lachesis Lapponica: A Tour in Lapland («Лапландская Лахесис: путешествие в Лапландию»). В заголовке был использован образ одной из мойр, греческих богинь судьбы, Лахесис, олицетворяющей случайности в судьбе человека, — именно она согласно мифологии определяет длину нити жизни.

В 1913 году дневник был опубликован в исправленном и дополненном виде под тем названием, которое он имел в рукописи, — Iter Lapponicum («Лапландское путешествие»).

На русском языке дневник Лапландской экспедиции Линнея по состоянию на 2016 год не издавался.

Литература

на русском языке

• Бобров Е. Г. [herba.msu.ru/shipunov/school/books/bobrov1970_karl_linnej.djvu Карл Линней. 1707—1778]. — Л. : Наука, 1970. — 285 с. — 7000 экз.</span>
• Бруберг Г. Карл фон Линней = Gunnar Broberg. Carl Linnaeus / Пер. с швед. Н. Хассо. — Стокгольм : Шведский институт, 2006. — 44 с. — ISBN 91-520-0914-9.</span> — ISBN 978-91-520-0914-7

на других языках

• Anderson, Margaret J. Carl Linnaeus: father of classification : [англ.]. — United States : Enslow Publishers, 1997. — ISBN 0894907867.</span>
• Blunt, Wilfrid. [books.google.com/?id=N54GuRxlgrMC Linnaeus: the compleat naturalist] : [англ.]. — London : Frances Lincoln, 2001. — ISBN 0711218412.</span>
• Blunt, Wilfrid. [books.google.com/?id=FRH_EMhQYhYC Linnaeus: the compleat naturalist] : [англ.]. — London : Frances Lincoln, 2004. — ISBN 0711223629.</span>
• Hacquebord, Louwrens. [dpc.uba.uva.nl/cgi/t/text/get-pdf?c=tvs;idno=2901a06 The Geographical Approach of Carl Linnaeus on his Lapland Journey] : [англ.] // TijdSchrift voor Skandinavistiek : журнал. — 2008. — Т. 29, № 1 & 2. — С. 85—102. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0168-2148&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0168-2148].</span>
• Zorgdrager, Nellejet. [dpc.uba.uva.nl/cgi/t/text/get-pdf?c=tvs;idno=2901a04 Linnaeus as Ethnographer of Sami Culture] : [англ.] // TijdSchrift voor Skandinavistiek : журнал. — 2008. — Т. 29, № 1 & 2. — С. 45—76. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0168-2148&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0168-2148].</span>

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Flora Lapponica
• [books.google.ru/books?id=1hsUAAAAQAAJ Flora Lapponica] в Google Books
• Lachesis Lapponica: A Tour in Lapland // Проект «Гутенберг», электронные версии английского издания:
  • [www.gutenberg.org/files/34779/34779-0.txt Первый том, текстовой вид] (англ.)
  • [www.gutenberg.org/files/34779/34779-h/34779-h.htm Первый том, html] (англ.)
  • [www.gutenberg.org/files/36059/36059-0.txt Второй том, текстовой вид] (англ.)
  • [www.gutenberg.org/files/36059/36059-h/36059-h.htm Второй том, html] (англ.)

Отрывок, характеризующий Лапландская экспедиция Линнея

– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?
– Один предвечный бог, папаша, – сказал Берг, – может решить судьбы отечества. Армия горит духом геройства, и теперь вожди, так сказать, собрались на совещание. Что будет, неизвестно. Но я вам скажу вообще, папаша, такого геройского духа, истинно древнего мужества российских войск, которое они – оно, – поправился он, – показали или выказали в этой битве 26 числа, нет никаких слов достойных, чтоб их описать… Я вам скажу, папаша (он ударил себя в грудь так же, как ударял себя один рассказывавший при нем генерал, хотя несколько поздно, потому что ударить себя в грудь надо было при слове «российское войско»), – я вам скажу откровенно, что мы, начальники, не только не должны были подгонять солдат или что нибудь такое, но мы насилу могли удерживать эти, эти… да, мужественные и древние подвиги, – сказал он скороговоркой. – Генерал Барклай до Толли жертвовал жизнью своей везде впереди войска, я вам скажу. Наш же корпус был поставлен на скате горы. Можете себе представить! – И тут Берг рассказал все, что он запомнил, из разных слышанных за это время рассказов. Наташа, не спуская взгляда, который смущал Берга, как будто отыскивая на его лице решения какого то вопроса, смотрела на него.
– Такое геройство вообще, каковое выказали российские воины, нельзя представить и достойно восхвалить! – сказал Берг, оглядываясь на Наташу и как бы желая ее задобрить, улыбаясь ей в ответ на ее упорный взгляд… – «Россия не в Москве, она в сердцах се сынов!» Так, папаша? – сказал Берг.
В это время из диванной, с усталым и недовольным видом, вышла графиня. Берг поспешно вскочил, поцеловал ручку графини, осведомился о ее здоровье и, выражая свое сочувствие покачиваньем головы, остановился подле нее.
– Да, мамаша, я вам истинно скажу, тяжелые и грустные времена для всякого русского. Но зачем же так беспокоиться? Вы еще успеете уехать…
– Я не понимаю, что делают люди, – сказала графиня, обращаясь к мужу, – мне сейчас сказали, что еще ничего не готово. Ведь надо же кому нибудь распорядиться. Вот и пожалеешь о Митеньке. Это конца не будет?
Граф хотел что то сказать, но, видимо, воздержался. Он встал с своего стула и пошел к двери.
Берг в это время, как бы для того, чтобы высморкаться, достал платок и, глядя на узелок, задумался, грустно и значительно покачивая головой.
– А у меня к вам, папаша, большая просьба, – сказал он.
– Гм?.. – сказал граф, останавливаясь.
– Еду я сейчас мимо Юсупова дома, – смеясь, сказал Берг. – Управляющий мне знакомый, выбежал и просит, не купите ли что нибудь. Я зашел, знаете, из любопытства, и там одна шифоньерочка и туалет. Вы знаете, как Верушка этого желала и как мы спорили об этом. (Берг невольно перешел в тон радости о своей благоустроенности, когда он начал говорить про шифоньерку и туалет.) И такая прелесть! выдвигается и с аглицким секретом, знаете? А Верочке давно хотелось. Так мне хочется ей сюрприз сделать. Я видел у вас так много этих мужиков на дворе. Дайте мне одного, пожалуйста, я ему хорошенько заплачу и…
Граф сморщился и заперхал.
– У графини просите, а я не распоряжаюсь.
– Ежели затруднительно, пожалуйста, не надо, – сказал Берг. – Мне для Верушки только очень бы хотелось.
– Ах, убирайтесь вы все к черту, к черту, к черту и к черту!.. – закричал старый граф. – Голова кругом идет. – И он вышел из комнаты.
Графиня заплакала.
– Да, да, маменька, очень тяжелые времена! – сказал Берг.
Наташа вышла вместе с отцом и, как будто с трудом соображая что то, сначала пошла за ним, а потом побежала вниз.
На крыльце стоял Петя, занимавшийся вооружением людей, которые ехали из Москвы. На дворе все так же стояли заложенные подводы. Две из них были развязаны, и на одну из них влезал офицер, поддерживаемый денщиком.
– Ты знаешь за что? – спросил Петя Наташу (Наташа поняла, что Петя разумел: за что поссорились отец с матерью). Она не отвечала.
– За то, что папенька хотел отдать все подводы под ранепых, – сказал Петя. – Мне Васильич сказал. По моему…
– По моему, – вдруг закричала почти Наташа, обращая свое озлобленное лицо к Пете, – по моему, это такая гадость, такая мерзость, такая… я не знаю! Разве мы немцы какие нибудь?.. – Горло ее задрожало от судорожных рыданий, и она, боясь ослабеть и выпустить даром заряд своей злобы, повернулась и стремительно бросилась по лестнице. Берг сидел подле графини и родственно почтительно утешал ее. Граф с трубкой в руках ходил по комнате, когда Наташа, с изуродованным злобой лицом, как буря ворвалась в комнату и быстрыми шагами подошла к матери.
– Это гадость! Это мерзость! – закричала она. – Это не может быть, чтобы вы приказали.
Берг и графиня недоумевающе и испуганно смотрели на нее. Граф остановился у окна, прислушиваясь.
– Маменька, это нельзя; посмотрите, что на дворе! – закричала она. – Они остаются!..
– Что с тобой? Кто они? Что тебе надо?
– Раненые, вот кто! Это нельзя, маменька; это ни на что не похоже… Нет, маменька, голубушка, это не то, простите, пожалуйста, голубушка… Маменька, ну что нам то, что мы увезем, вы посмотрите только, что на дворе… Маменька!.. Это не может быть!..