Ларен
Муниципалитет
Показать/скрыть карты
|
Ларен (нидерл. Laren) — община и город на востоке провинции Северная Голландия, в регионе нидерл. het Gooi, около Хилверсюма. В 2007 году община Ларен стояла на втором месте в Нидерландах по цене жилья после Бларикюма[1], в 2008 на шестом среди самых богатых общин Нидерландов[2]. Название происходит от нидерландского слова «Laar» — «поляна». Около города расположены вересковые пустоши.
Содержание
История
В 1085 году епископ Утрехта основал на холме, известном с тех пор как холм святого Яна, базилику святого Яна. До 1892 года Ларен развивался как деревня, затем, с открытием линии парового трамвая (закрыта в 1930-е годы), связавшего Ларен с Амстердамом и Хилверсюмом, здесь начали селиться дачники и художники. В конце XIX века Ларен был известен своей художественной колонией, основателем и наиболее значительным представителей которой был Йозеф Исраэлс. Сюда приезжали также иностранные художники, например, немец Макс Либерман и американец Уильям Хенри Сингер, поселившийся в Ларене. Дом последнего в настоящее время превращён в музей. В 1980-е года Ларен окончательно превратился в загородную резиденцию для нуворишей и вышел на первые места в списке самых дорогих общин Нидерландов. В центре города более нет ни одной функционирующей фермы.
Спорт
В общине существует одноимённый хоккейный клуб, основанный 15 ноября 1923 года. Команда трижды выигрывала чемпионат страны среди мужчин (1956, 1961, 1969) и заняла второе место в первом турнире Лиги Европейских чемпионов в 1969 году в Барселоне. Женская команда трижды (1968, 1969, 2003) становилась второй в чемпионате Нидерландов.
Известные жители
- В доме для престарелых художников нидерл. Rosa-Spier-Huis провёл последние годы жизни график Мауриц Корнелис Эшер.
- В Ларене родился Хенк Заноли, отказавшийся от звания праведника мира.
Напишите отзыв о статье "Ларен"
Примечания
| ||||||||||
Отрывок, характеризующий Ларен
Прежде он боялся конца. Он два раза испытал это страшное мучительное чувство страха смерти, конца, и теперь уже не понимал его.Первый раз он испытал это чувство тогда, когда граната волчком вертелась перед ним и он смотрел на жнивье, на кусты, на небо и знал, что перед ним была смерть. Когда он очнулся после раны и в душе его, мгновенно, как бы освобожденный от удерживавшего его гнета жизни, распустился этот цветок любви, вечной, свободной, не зависящей от этой жизни, он уже не боялся смерти и не думал о ней.
Чем больше он, в те часы страдальческого уединения и полубреда, которые он провел после своей раны, вдумывался в новое, открытое ему начало вечной любви, тем более он, сам не чувствуя того, отрекался от земной жизни. Всё, всех любить, всегда жертвовать собой для любви, значило никого не любить, значило не жить этою земною жизнию. И чем больше он проникался этим началом любви, тем больше он отрекался от жизни и тем совершеннее уничтожал ту страшную преграду, которая без любви стоит между жизнью и смертью. Когда он, это первое время, вспоминал о том, что ему надо было умереть, он говорил себе: ну что ж, тем лучше.
Но после той ночи в Мытищах, когда в полубреду перед ним явилась та, которую он желал, и когда он, прижав к своим губам ее руку, заплакал тихими, радостными слезами, любовь к одной женщине незаметно закралась в его сердце и опять привязала его к жизни. И радостные и тревожные мысли стали приходить ему. Вспоминая ту минуту на перевязочном пункте, когда он увидал Курагина, он теперь не мог возвратиться к тому чувству: его мучил вопрос о том, жив ли он? И он не смел спросить этого.
Болезнь его шла своим физическим порядком, но то, что Наташа называла: это сделалось с ним, случилось с ним два дня перед приездом княжны Марьи. Это была та последняя нравственная борьба между жизнью и смертью, в которой смерть одержала победу. Это было неожиданное сознание того, что он еще дорожил жизнью, представлявшейся ему в любви к Наташе, и последний, покоренный припадок ужаса перед неведомым.
Это было вечером. Он был, как обыкновенно после обеда, в легком лихорадочном состоянии, и мысли его были чрезвычайно ясны. Соня сидела у стола. Он задремал. Вдруг ощущение счастья охватило его.
«А, это она вошла!» – подумал он.
Действительно, на месте Сони сидела только что неслышными шагами вошедшая Наташа.
С тех пор как она стала ходить за ним, он всегда испытывал это физическое ощущение ее близости. Она сидела на кресле, боком к нему, заслоняя собой от него свет свечи, и вязала чулок. (Она выучилась вязать чулки с тех пор, как раз князь Андрей сказал ей, что никто так не умеет ходить за больными, как старые няни, которые вяжут чулки, и что в вязании чулка есть что то успокоительное.) Тонкие пальцы ее быстро перебирали изредка сталкивающиеся спицы, и задумчивый профиль ее опущенного лица был ясно виден ему. Она сделала движенье – клубок скатился с ее колен. Она вздрогнула, оглянулась на него и, заслоняя свечу рукой, осторожным, гибким и точным движением изогнулась, подняла клубок и села в прежнее положение.
Он смотрел на нее, не шевелясь, и видел, что ей нужно было после своего движения вздохнуть во всю грудь, но она не решалась этого сделать и осторожно переводила дыханье.
В Троицкой лавре они говорили о прошедшем, и он сказал ей, что, ежели бы он был жив, он бы благодарил вечно бога за свою рану, которая свела его опять с нею; но с тех пор они никогда не говорили о будущем.
«Могло или не могло это быть? – думал он теперь, глядя на нее и прислушиваясь к легкому стальному звуку спиц. – Неужели только затем так странно свела меня с нею судьба, чтобы мне умереть?.. Неужели мне открылась истина жизни только для того, чтобы я жил во лжи? Я люблю ее больше всего в мире. Но что же делать мне, ежели я люблю ее?» – сказал он, и он вдруг невольно застонал, по привычке, которую он приобрел во время своих страданий.
