Ларес (Пуэрто-Рико)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Город
Ларес
Lares
Флаг
Страна
Пуэрто-Рико
Координаты
Мэр
Роберто Паган Сентено
Основан
Площадь
161,18 км²
Тип климата
Тропический
Население
32 999 человек (2000)
Часовой пояс
Почтовый индекс
00669
Показать/скрыть карты
К:Населённые пункты, основанные в 1827 году

Ларес (исп., англ. Lares) — город и муниципалитет в Пуэрто-Рико.



География и экономика

Город Ларес расположен в горном регионе на западе Пуэрто-Рико, севернее городов Марикао и Яуко, восточнее Сан-Себастьяна и Лас-Марияс, южнее Камуя. Он является частью городского ареала Аквадилья — Изабель — Сан-Себастьян. В административном отношении муниципалитет подразделяется на 10 районов и городской центр Ларес-Пуэбло.

Местная экономика носит аграрный характер. В муниципии выращиваются в первую очередь бананы, кофе, помидоры и апельсины. Развита также индустрия туризма. Город знаменит на Пуэрто-Рико своим мороженым.

История

Город Ларес был основан 26 апреля 1827 года пуэрто-риканским губернатором Франсиско де Сотомайором и был назван в честь одного из первых своих жителей, испанского дворянина дона Амадора де Лареса.

В 1868 году в Ларесе вспыхнуло первое в истории Пуэрто-Рико вооружённое восстание против испанского колониального господства на острове. Восстание это, получившее название Грито де Ларес (El Grito de Lares, в пер. — Крик Лареса), было быстро подавлено испанскими войсками.

Знаменитые горожане

В Ларесе родились:

Напишите отзыв о статье "Ларес (Пуэрто-Рико)"

Отрывок, характеризующий Ларес (Пуэрто-Рико)

– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.