Ларионов, Михаил Фёдорович

Ларионов, Михаил Фёдорович
Место рождения:	Тирасполь, Российская империя
Жанр:	Авангард

Михаи́л Фёдорович Ларио́нов (22 мая (3 июня) 1881 года, Тирасполь, Херсонская губерния — 10 мая 1964 года, Фонтене-о-Роз) — русский художник, один из основоположников русского авангарда.

Биография

Родился в Херсонской губернии, в уездном городе Тирасполе. Сын военного фельдшера, детство провёл на юге России в Тирасполе, куда затем часто возвращался на летние этюды.

В 1891 году Ларионовы приехали в Москву, и Михаил поступил в реальное училище Воскресенского.

В 1898—1910 — учился в Московском училище живописи, ваяния и зодчества у Валентина Серова и Исаака Левитана. Там же познакомился с Натальей Гончаровой, ставшей не только его спутницей жизни (официально брак был зарегистрирован только в 1955 году), но и единомышленницей в творчестве.

С начала 1900-х годов Ларионов активно участвовал в художественной жизни, выставляясь не только в России, но и в Европе. Большое влияние на Ларионова оказали французские живописцы, с творчеством которых впервые он познакомился в московском собрании Сергея Щукина.

В 1902—1906 годах работал в стиле позднего импрессионизма («Куст сирени в цвету»).

В 1906 году по приглашению Сергея Дягилева участвовал в русской секции парижского Осеннего салона.

В 1907 году, испытывая воздействие фовизма и наивного искусства, обратился к примитивистской манере, создавая запоминающиеся полотна, отличающиеся сочным цветом, резкими линиями и острыми сценами («Отдыхающий солдат», «Весна»).

К 1912 году создал новую художественную концепцию — лучизм, один из первых примеров абстрактного искусства в разряде так называемого «беспредметного творчества», где формы образовывались в результате пересечения лучей, отражённых от различных предметов.

В 1914 году, после начала Первой мировой войны, был призван на военную службу. Комиссовавшись по ранению, Ларионов поселился в Париже, где в 1915—1929 годах вместе с Гончаровой работал для Дягилева, создавая костюмы и декорации к постановкам его «Русских балетов». В живописи он вернулся к ранней, фигуративной, манере, камерному жанру и натюрморту. Из-за разразившейся Октябрьской революции в Россию больше не вернулся.

В 1955 году официально зарегистрировал свой брак с Натальей Гончаровой. После её смерти в 1962 году, женился на А. К. Томилиной, которая стала официальной наследницей художника.

Умер в парижском пригороде Фонтене-о-Роз в 1964 году.  

Выставки

Вместе с Натальей Гончаровой Ларионов был активным участником «левого направления» в искусстве, он инициировал серию громких выставок:

• 1910 — «Бубновый валет»
• 1912 — «Ослиный Хвост»
• 24 марта (6 апреля) — 7 (20) апреля 1913 — «Мишень»
• 1914 - «№ 4. Футуристы, лучисты и примитив»

В 1980 году в Москве состоялась персональная выставка художника. В 1989 году картины Ларионова были переданы А. К. Томилиной-Ларионовой в дар Третьяковской галерее.         

Иллюстрации и книжная графика

Активно работал с издательствами, в 1910-е годы исполнил иллюстрации к изданиям поэтов-футуристов («Помада» Кручёных, издано в 1912).

Театральные работы

«Русские балеты» Дягилева

• 1915 — «Полуночное солнце» хореограф Л. Мясин, музыка Н. Римского-Корсакова
• 1916 — «Кикимора» хореограф Л. Мясин, музыка А. К. Лядова
• 1917 — «Русские сказки» хореограф Л. Мясин, музыка А. К. Лядова (совместно с Н. Гончаровой)
• 1921 — «Шут», музыка С. С. Прокофьева
• 1922 — «Байка про лису, петуха, кота да барана», хореограф Б. Нижинская, музыка И. Стравинского
• 1929 — «Байка про лису, петуха, кота да барана», хореограф С. Лифарь

В других театрах

• 1931 — «Классическая симфония», хореограф Т. Славинский, музыка С. Прокофьева («Опера-балет Мишеля Бенуа», театр «Пигаль», Париж)
• 1932 — балет Сергея Прокофьева «На Днепре», хореография Сержа Лифаря.

Кинематограф

1913 «Драма в кабаре футуристов № 13». Премьера состоялась в январе 1914 года, уже после распада группы «Ослиный хвост».

Сочинения

• Лучизм, М., 1913.

Библиография

• История русского искусства, т. 10, кн. 2, М., 1969, с. 38, 104, 125—130;
• Сарабьянов Д., Примитивистский период в творчестве Михаила Ларионова, в его кн.: Русская живопись конца 1900-х — начала 1910-х годов, М., 1971;
• George W., Larionov. P., 1966.
• Ковтун Е. Ф. Михаил Ларионов. 1881—1964, Аврора, 1998;
• Н. Гончарова, М. Ларионов: Исследования и публикации. Сборник статей / Комиссия по изучению искусства авангарда 1910—1920­-х гг.. — М.: Наука, 2001. — 252 с. — ISBN 5­-02­-022615-­7.
• Н. С. Гончарова и М. Ф. Ларионов: Исследования и публикации / Государственный институт искусствознания Министерства культуры Российской Федерации. — М.: Наука, 2003. — 252 с. — (Искусство авангарда 1910—1920-х годов). — ISBN 5-02-032673-9.
• Романович С. М. Воспоминания о М. Ларионове. Компакт диск «Художник Сергей Романович в живописи и слове». М. 2003 или сайт в интернете с адресом: maakovets.narod.ru.
• Поспелов Г. Г., Илюхина Е. А. Михаил Ларионов. — М.: РА, Галарт, 2005. — 408 с. — 2000 экз. — ISBN 5-269-01039-9.
• Иньшаков А. Н. Михаил Ларионов: русские годы. — М.: Научно-исследовательский институт теории и истории изобразительных искусств Российской академии художеств, Гнозис, 2010. — 326 с. — 1000 экз. — ISBN 978-5-94244-038-1.
• Иньшаков А. Н. Предмет в лучизме: абстрактная живопись М. Ф. Ларионова // Беспредметность и абстракция: Сборник статей / Российская академия наук, Научный совет «Историко-теоретические проблемы искусствознания», Комиссия по изучению искусства авангарда 1910—1920-х годов, Государственный институт искусствознания; Ответственный редактор Г. Ф. Коваленко. — М.: Наука, 2011. — С. 212—230. — ISBN 978-5-02-037517-8.
• Вакар И. А. О датировке некоторых ранних картин М. Ф. Ларионова // Третьяковские чтения. 2012: Материалы отчетной научной конференции / Научный редактор Л. И. Иовлева; редколлегия: Л. И. Иовлева, Т. В. Юденкова. — М.: СПМ-Индустрия, 2013. — С. 177—186.

Ссылки

• [www.artonline.ru/encyclopedia/336 Ларионов Михаил Фёдорович. Биография и творчество художника на Artonline.ru]

Отрывок, характеризующий Ларионов, Михаил Фёдорович

M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.