Миллер, Лариса Емельяновна
Поделись знанием:
– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
(перенаправлено с «Лариса Миллер»)
Лари́са Емелья́новна Ми́ллер (род. 29 марта 1940, Москва) — советский и российский поэт, прозаик, эссеист и педагог. Член Союза Российских писателей (с 1979) и Русского ПЕН-центра (с 1992).
Содержание
Биография
Лариса Миллер родилась 29 марта 1940 г. в Москве. В 1962 г. окончила Институт иностранных языков. Работала преподавателем английского языка.
В 1999 г. Миллер стала номинантом Государственной премии Российской Федерации в области литературы и искусства по представлению редколлегии журнала «Новый мир».
Книги
- «Безымянный день», «Советский писатель», Москва, 1977. Сборник стихотворений. 128 стр., тираж 10000.
- Дополнение к сборнику «Безымянный день», Москва, 1977 — стихи, вынутые редактором из книги по цензурным соображениям. «Дополнение» было напечатано на машинке тиражом 200 экз. и широко распространялось в самиздате.
- «Земля и дом», «Советский писатель», Москва, 1986. Сборник стихотворений. 176 стр., тираж 9000.
- «Поговорим о странностях любви», Москва, «Весть», 1991. Стихотворения и одноимённая проза — о любимых книгах и стихах. 117 стр., тираж 1000.
- «Стихи и проза», «Терра», Москва, 1992. 240 стр., тираж 10000.
- «В ожидании Эдипа», «Авиатехинформ», Москва, 1993. Стихи и проза, 95 стр., тираж 1000.
- «Стихи и о стихах», «Глас», Москва, 1996. 125 стр., тираж 2000.
- «Заметки, записи, штрихи», «Глас», Москва, 1997. Стихи и проза, 190 стр., тираж 1500.
- «Сплошные праздники», «Глас», Москва, 1998. Стихи и проза, 190 стр., тираж 1800.
- «Между облаком и ямой», «ХГС», Москва, 1999, 184 стр., тираж 2000. Избранные стихотворения.
- «Мотив. К себе, от себя», «Аграф», Серия «Символы времени», Москва, 2002. Стихи и проза, 336 стр., тираж 1500.
- «Где хорошо? Повсюду и нигде», «Время», Серия «Поэтическая библиотека», Москва, 2004, 558 стр., тираж 1500 экз. Практически полное авторское собрание стихотворений за 1963—2002 гг. Приложение «О поэзии Ларисы Миллер» — подборка откликов разных лет на стихи Ларисы Миллер.
- «Упоение заразительно», «Аграф», Москва, 2010. Эссе. Тираж 1000.
На английском языке
12. «Dim and Distant Days», «Glas New Russian Writing», Москва, 2000, 190 стр. Автобиографическая проза.
Напишите отзыв о статье "Миллер, Лариса Емельяновна"
Ссылки
- [www.larisamiller.ru Официальный сайт]
- [magazines.russ.ru/novyi_mi/redkol/miller/miller.html Страница Ларисы Миллер на сайте «Нового мира»]
- [poetry.liter.net/miller.html Страница на сайте «Литературный арьергард»]
- [www.penrussia.org/a-m/la_mil-e.htm Страница на сайте Русского Пен-центра (на английском языке)]
- [www.pereplet.ru/avtori/miller.html Страница в Интернет-журнале
«Русский переплет»]
|
Это заготовка статьи о писателе. Вы можете помочь проекту, дополнив её. |
Отрывок, характеризующий Миллер, Лариса Емельяновна
– Нет, и я молюсь, – сказал Пьер. – Но что ты говорил: Фрола и Лавра?– А как же, – быстро отвечал Платон, – лошадиный праздник. И скота жалеть надо, – сказал Каратаев. – Вишь, шельма, свернулась. Угрелась, сукина дочь, – сказал он, ощупав собаку у своих ног, и, повернувшись опять, тотчас же заснул.
Наружи слышались где то вдалеке плач и крики, и сквозь щели балагана виднелся огонь; но в балагане было тихо и темно. Пьер долго не спал и с открытыми глазами лежал в темноте на своем месте, прислушиваясь к мерному храпенью Платона, лежавшего подле него, и чувствовал, что прежде разрушенный мир теперь с новой красотой, на каких то новых и незыблемых основах, воздвигался в его душе.
В балагане, в который поступил Пьер и в котором он пробыл четыре недели, было двадцать три человека пленных солдат, три офицера и два чиновника.
Все они потом как в тумане представлялись Пьеру, но Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением всего русского, доброго и круглого. Когда на другой день, на рассвете, Пьер увидал своего соседа, первое впечатление чего то круглого подтвердилось вполне: вся фигура Платона в его подпоясанной веревкою французской шинели, в фуражке и лаптях, была круглая, голова была совершенно круглая, спина, грудь, плечи, даже руки, которые он носил, как бы всегда собираясь обнять что то, были круглые; приятная улыбка и большие карие нежные глаза были круглые.
Платону Каратаеву должно было быть за пятьдесят лет, судя по его рассказам о походах, в которых он участвовал давнишним солдатом. Он сам не знал и никак не мог определить, сколько ему было лет; но зубы его, ярко белые и крепкие, которые все выкатывались своими двумя полукругами, когда он смеялся (что он часто делал), были все хороши и целы; ни одного седого волоса не было в его бороде и волосах, и все тело его имело вид гибкости и в особенности твердости и сносливости.
Лицо его, несмотря на мелкие круглые морщинки, имело выражение невинности и юности; голос у него был приятный и певучий. Но главная особенность его речи состояла в непосредственности и спорости. Он, видимо, никогда не думал о том, что он сказал и что он скажет; и от этого в быстроте и верности его интонаций была особенная неотразимая убедительность.
Физические силы его и поворотливость были таковы первое время плена, что, казалось, он не понимал, что такое усталость и болезнь. Каждый день утром а вечером он, ложась, говорил: «Положи, господи, камушком, подними калачиком»; поутру, вставая, всегда одинаково пожимая плечами, говорил: «Лег – свернулся, встал – встряхнулся». И действительно, стоило ему лечь, чтобы тотчас же заснуть камнем, и стоило встряхнуться, чтобы тотчас же, без секунды промедления, взяться за какое нибудь дело, как дети, вставши, берутся за игрушки. Он все умел делать, не очень хорошо, но и не дурно. Он пек, парил, шил, строгал, тачал сапоги. Он всегда был занят и только по ночам позволял себе разговоры, которые он любил, и песни. Он пел песни, не так, как поют песенники, знающие, что их слушают, но пел, как поют птицы, очевидно, потому, что звуки эти ему было так же необходимо издавать, как необходимо бывает потянуться или расходиться; и звуки эти всегда бывали тонкие, нежные, почти женские, заунывные, и лицо его при этом бывало очень серьезно.
