Ларрасабаль Угуэто, Вольфганг

Вольфганг Ларрасабаль Угуэто Wolfang Larrazábal Ugueto
Председатель Правительственной хунты
23 января 1958 — 14 ноября 1958
Предшественник:	Маркос Перес Хименес
Преемник:	Эдгар Санабриа
Вероисповедание:	католик
Рождение:	5 марта 1911(1911-03-05) Карупано, штат Сукре, Венесуэла
Смерть:	27 февраля 2003(2003-02-27) (91 год) Каракас, Венесуэла
Отец:	Фабио Ларрасабаль Бланко
Мать:	Херонима Угуэто Маркес
Супруга:	Мерседес Мария Перес
Дети:	Энид, Эллис, Фернандо
Образование:	Военно-морское училище
Профессия:	военный
Военная служба
Звание:	контр-адмирал
Командовал:	Военно-морские силы Венесуэлы (1947-49, 1958)
Автограф:
Награды:

Вольфганг Энрике Ларрасабаль Угуэто (исп.  Wolfang Enrique Larrazábal Ugueto , 5 марта 1911, Карупано, Сукре, Венесуэла — 27 февраля 2003, Каракас, Венесуэла) — венесуэльский политический и военный деятель. Контр-адмирал, Глава Правительственной хунты в 1958 году. Пришёл к власти после свержения диктатуры генерала Маркоса Переса Хименеса и провёл всеобщие выборы, вернув страну к демократическому гражданскому правлению. С 1958 года несколько раз выставлял свою кандидатуру на президентских выборах, однако не смог одержать победу.

Биография

Родился в семье потомственного моряка Фабио Ларрасабаля Бланко (род.1889) и Херонимы Угуэто Маркес. Получил среднее образование в колледже Института Песталоцци в Маракайбо. В 1928 году, в 17 лет, поступил в Военно-морское училище, в котором обучался четыре года.

Военная карьера

В 1932 году окончил училище, получил первый офицерский чин и начал службу в военно-морских силах Венесуэлы. Служил в Маракайбо, Пуэрто-Кабельо и Ла-Гуайре. В 1942 году получил под своё командование канонёрскую лодку «General Urdaneta». В дальнейшем, до 1945 года также командовал судном береговой охраны «El Leandro» и канонёркой «Soublette». В 1945 году, после падения режима Исайяса Медины Ангариты и прихода к власти Революционной хунты Ромуло Бетанкура, карьера Ларрасабаля пошла вверх — он получил звание капитана фрегата и вскоре был назначен командиром главной базы ВМФ в Пуэрто-Кабельо. В июле 1947 года он стал командующим военно-морскими силами Венесуэлы. Однако в 1949 году, после прихода к власти военной группировки Карлоса Дельгадо Чальбо и Маркоса Переса Хименеса, Вольфганг Ларрасабаль был отправлен военно-морским атташе в США. В 1951 году он был отозван на родину и в 1952 году назначен директором Национального института спорта (исп. Instituto Nacional de Deportes). Ларрасабаль занимал этот пост до 1955 года, а в 1957 году был избран директором Совета вооружённых сил (исп. Círculo de las Fuerzas Armadas).

Январь 1958 года

15 декабря 1957 года диктатор Маркос Перес Хименес провёл плебисцит, на котором, по официальным данным, большинство венесуэльцев проголосовало за продление срока его президентских полномочий. Итоги плебисцита вызвали широкое недовольство в обществе. Когда 20 декабря правительство объявило, что Перес Хименес получил всеобщую поддержку и продолжит оставаться главой государства, это сообщение вызвало волну возмущения не только среди оппозиционных кругов и населения, но и в армии. 31 декабря 1957 года в на военной авиабазе «Бока де Рио» (Boca de Río) близ Маракайя вспыхнуло антиправительственное восстание, а 1 января 1958 года авиация базы нанесла удар по Каракасу. Восстание в Маракайе поддержала дислоцированная в казармах «Урданета» часть столичного гарнизона во главе с подполковником Уго Трехо. На следующий день, 2 января, восставшие капитулировали, а Перес Хименес назначил контр-адмирала Вольфганга Ларрасабаля генеральным инспектором ВМС. Однако 4 января объединившая оппозицию Общественная патриотическая хунта опубликовала манифест «Народ и армия едины против узурпации» (исп. Pueblo y Ejército unidos contra la usurpación). 5 января Перес Хименес провел аресты в армии и заявил об отставках в правительстве, но уже через день студенты вышли на улицы Каракаса и столицу охватили непрекращающиеся антиправительственные выступления. 11 января Перес Хименес назначил контр-адмирала Вольфганга Ларрасабаля новым командующим военно-морскими силами Венесуэлы, после чего три дня увольнял своих наиболее одиозных сторонников из правительства и с разных должностей. Среди прочих лишились своих постов министр внутренних дел Лауреано Вальенилья и начальник политической полиции «Seguridad Nacional» Педро Эстрада, однако это не успокоило венесуэльское общество. 21 января в стране началась всеобщая забастовка.

Ранним утром 23 января 1958 года Перес Хименес принял решение покинуть охваченный волнениями Каракас. Из дворца «Мирафлорес» он отбыл на аэродром «Карлота», откуда президентский авиалайнер «Vaca Sagrada» («Священная корова») доставил его в Сьюдад-Трухильо (Доминиканская Республика), где один из наиболее одиозных диктаторов того времени Рафаэль Трухильо, предоставил ему политическое убежище. Известие о бегстве диктатора, всего месяц назад заявившего о своей всенародной поддержке на плебисците, вызвало шквал ликования в столице. Армия и полиция быстро утратили контроль над ситуацией, и население начало громить дома сторонников Переса Хименеса, редакцию правительственной газеты «El Heraldo» и штаб-квартиру политической полиции «Seguridad Nacional». Массы народа направились со всех сторон к опустевшему президентскому дворцу «Мирафлорес» и заполнили его коридоры. Вскоре лидеры оппозиции и представители армейского командования заявили там о сформировании Временной правительственной хунты трёх родов войск.

Глава временного режима

Временную правительственную хунту (исп. Junta de Gobierno Provisional) возглавил контр-адмирал Вольфганг Ларрасабаль, сложивший с себя командование флотом. В хунту также вошли полковники Роберто Касанова, Абель Ромеро Вильате, Карлос Луис Арагуэ и Педро Хосе Кеведо. Дипломат Эдгар Санабриа стал секретарём хунты. Однако присутствие в составе хунты полковников Касановы и Ромеро Вильате вызвало новые протесты, и днём 24 января они были выведены из её состава. Места военных заняли предприниматели Эухенио Мендоса и Блас Ламберти. Хунта сформировала временное правительство, составленное из гражданских юристов, бизнесменов и чиновников. Полковник Хесус Мариа Кастро Леон, министр обороны, стал единственным военным в его составе. Хунта Ларрасабаля объявила о проведении до конца года всеобщих выборов, освободила политических заключённых, разрешила политическим изгнанникам вернуться в страну, отдала под суд причастных к репрессиям деятелей времён «перехименизма» (perejimenismo) — режима Переса Хименеса.

В период своего короткого правления Вольфганг Ларрасабаль пережил две попытки свержения. Первую предпринял 23 июля 1958 года министр обороны полковник Хесус Мариа Кастро Леон, вторую — 7 сентября — офицеры Хосе Эли Мендоса и Диас Монкада Видаль, стремившиеся не допустить проведения выборов. 31 октября ведущие политические партии Демократическое действие, КОПЕЙ и Демократический республиканский союз (не пригласив при этом коммунистов, вместе с которыми боролись против военной диктатуры) заключили «пакт Пунто-Фихо» (Punto Fijo), в котором обязались защищать конституцию, признавать итоги народного волеизъявления и поддерживать национальное единство. Сам Вольфганг Ларрасабаль передал 14 ноября 1958 года власть гражданскому члену хунты Эдгару Санабриа и выставил свою кандидатуру на президентских выборах от блока партий в составе Демократического республиканского союза, Коммунистической партии Венесуэлы и Независимого национального избирательного движения.

Дипломатия и политика

Однако на выборах 7 декабря 1958 года контр-адмирал Ларрасабаль занял по числу голосов только второе место (903.479 бюллетеней или 34,61 %), уступив завоевавшему президентский пост Ромуло Бетанкуру (Демократическое действие). Он ушёл в отставку из вооружённых сил и в 1959 году согласился занять пост посла Венесуэлы в Чили. В 1962 году Ларрасабаль ушёл с дипломатической службы, возглавил в качестве председателя партию Народная демократическая сила (состоящую из членов Революционного левого движения, не согласных с насильственными методами борьбы) и выставил свою кандидатуру на президентские выборы. Но выборы 1 декабря 1963 года принесли ему только пятое место по числу голосов (9,43 %). В 1968 году он в третий раз пытался выставить свою кандидатуру в президенты, однако вновь потерпел неудачу — в 1960-х годах в стране сформировалась фактически двухпартийная система, при которой у власти чередовались представители КОПЕЙ и Демократического действия. Впрочем, Ларрасабаль успешно избирался в Национальное собрание Венесуэлы несколько раз подряд, а затем стал пожизненным сенатором.

Вольфганг Энрике Ларрасабаль Угуэто скончался 27 февраля 2003 года в Каракасе от остановки дыхания.

Литература

• Вольфганг Ларрасабаль Угуэто // Латинская Америка. Энциклопедический справочник. Т.2/М.1982 — С.119.
• Lambert M. Surhone. Wolfgang Larrazabal. ISBN 978-6-1322-0839-2; 2010 г.
• Blanco Muñoz А. Б1 23 de eneros habla la conspiración. Caracas, 1980

Ссылки

• [freepages.genealogy.rootsweb.ancestry.com/~tantagente/fam/fam01362.html Родословная В.Ларрасабаля]
• [www.venezuela24.net/Personajes-Venezolanos/wolfgang-larrazabal-ugueto/ Биография]
• [www.venezuelatuya.com/biografias/larrazabal.htm Биография]
• [www.biografiasyvidas.com/biografia/l/larrazabal.htm Биография]
• [www.efemeridesvenezolanas.com/html/larrazabal.htm LABOR DE LA JUNTA DE GOBIERNO]

Отрывок, характеризующий Ларрасабаль Угуэто, Вольфганг

– Я за Долохова! – кричал третий. – Разними, Курагин.
– Ну, бросьте Мишку, тут пари.
– Одним духом, иначе проиграно, – кричал четвертый.
– Яков, давай бутылку, Яков! – кричал сам хозяин, высокий красавец, стоявший посреди толпы в одной тонкой рубашке, раскрытой на средине груди. – Стойте, господа. Вот он Петруша, милый друг, – обратился он к Пьеру.
Другой голос невысокого человека, с ясными голубыми глазами, особенно поражавший среди этих всех пьяных голосов своим трезвым выражением, закричал от окна: «Иди сюда – разойми пари!» Это был Долохов, семеновский офицер, известный игрок и бретёр, живший вместе с Анатолем. Пьер улыбался, весело глядя вокруг себя.
– Ничего не понимаю. В чем дело?
– Стойте, он не пьян. Дай бутылку, – сказал Анатоль и, взяв со стола стакан, подошел к Пьеру.
– Прежде всего пей.
Пьер стал пить стакан за стаканом, исподлобья оглядывая пьяных гостей, которые опять столпились у окна, и прислушиваясь к их говору. Анатоль наливал ему вино и рассказывал, что Долохов держит пари с англичанином Стивенсом, моряком, бывшим тут, в том, что он, Долохов, выпьет бутылку рому, сидя на окне третьего этажа с опущенными наружу ногами.
– Ну, пей же всю! – сказал Анатоль, подавая последний стакан Пьеру, – а то не пущу!
– Нет, не хочу, – сказал Пьер, отталкивая Анатоля, и подошел к окну.
Долохов держал за руку англичанина и ясно, отчетливо выговаривал условия пари, обращаясь преимущественно к Анатолю и Пьеру.
Долохов был человек среднего роста, курчавый и с светлыми, голубыми глазами. Ему было лет двадцать пять. Он не носил усов, как и все пехотные офицеры, и рот его, самая поразительная черта его лица, был весь виден. Линии этого рта были замечательно тонко изогнуты. В средине верхняя губа энергически опускалась на крепкую нижнюю острым клином, и в углах образовывалось постоянно что то вроде двух улыбок, по одной с каждой стороны; и всё вместе, а особенно в соединении с твердым, наглым, умным взглядом, составляло впечатление такое, что нельзя было не заметить этого лица. Долохов был небогатый человек, без всяких связей. И несмотря на то, что Анатоль проживал десятки тысяч, Долохов жил с ним и успел себя поставить так, что Анатоль и все знавшие их уважали Долохова больше, чем Анатоля. Долохов играл во все игры и почти всегда выигрывал. Сколько бы он ни пил, он никогда не терял ясности головы. И Курагин, и Долохов в то время были знаменитостями в мире повес и кутил Петербурга.
Бутылка рому была принесена; раму, не пускавшую сесть на наружный откос окна, выламывали два лакея, видимо торопившиеся и робевшие от советов и криков окружавших господ.
Анатоль с своим победительным видом подошел к окну. Ему хотелось сломать что нибудь. Он оттолкнул лакеев и потянул раму, но рама не сдавалась. Он разбил стекло.
– Ну ка ты, силач, – обратился он к Пьеру.
Пьер взялся за перекладины, потянул и с треском выворотип дубовую раму.
– Всю вон, а то подумают, что я держусь, – сказал Долохов.
– Англичанин хвастает… а?… хорошо?… – говорил Анатоль.
– Хорошо, – сказал Пьер, глядя на Долохова, который, взяв в руки бутылку рома, подходил к окну, из которого виднелся свет неба и сливавшихся на нем утренней и вечерней зари.
Долохов с бутылкой рома в руке вскочил на окно. «Слушать!»
крикнул он, стоя на подоконнике и обращаясь в комнату. Все замолчали.
– Я держу пари (он говорил по французски, чтоб его понял англичанин, и говорил не слишком хорошо на этом языке). Держу пари на пятьдесят империалов, хотите на сто? – прибавил он, обращаясь к англичанину.
– Нет, пятьдесят, – сказал англичанин.
– Хорошо, на пятьдесят империалов, – что я выпью бутылку рома всю, не отнимая ото рта, выпью, сидя за окном, вот на этом месте (он нагнулся и показал покатый выступ стены за окном) и не держась ни за что… Так?…
– Очень хорошо, – сказал англичанин.
Анатоль повернулся к англичанину и, взяв его за пуговицу фрака и сверху глядя на него (англичанин был мал ростом), начал по английски повторять ему условия пари.
– Постой! – закричал Долохов, стуча бутылкой по окну, чтоб обратить на себя внимание. – Постой, Курагин; слушайте. Если кто сделает то же, то я плачу сто империалов. Понимаете?
Англичанин кивнул головой, не давая никак разуметь, намерен ли он или нет принять это новое пари. Анатоль не отпускал англичанина и, несмотря на то что тот, кивая, давал знать что он всё понял, Анатоль переводил ему слова Долохова по английски. Молодой худощавый мальчик, лейб гусар, проигравшийся в этот вечер, взлез на окно, высунулся и посмотрел вниз.
– У!… у!… у!… – проговорил он, глядя за окно на камень тротуара.
– Смирно! – закричал Долохов и сдернул с окна офицера, который, запутавшись шпорами, неловко спрыгнул в комнату.
Поставив бутылку на подоконник, чтобы было удобно достать ее, Долохов осторожно и тихо полез в окно. Спустив ноги и расперевшись обеими руками в края окна, он примерился, уселся, опустил руки, подвинулся направо, налево и достал бутылку. Анатоль принес две свечки и поставил их на подоконник, хотя было уже совсем светло. Спина Долохова в белой рубашке и курчавая голова его были освещены с обеих сторон. Все столпились у окна. Англичанин стоял впереди. Пьер улыбался и ничего не говорил. Один из присутствующих, постарше других, с испуганным и сердитым лицом, вдруг продвинулся вперед и хотел схватить Долохова за рубашку.
– Господа, это глупости; он убьется до смерти, – сказал этот более благоразумный человек.
Анатоль остановил его:
– Не трогай, ты его испугаешь, он убьется. А?… Что тогда?… А?…
Долохов обернулся, поправляясь и опять расперевшись руками.
– Ежели кто ко мне еще будет соваться, – сказал он, редко пропуская слова сквозь стиснутые и тонкие губы, – я того сейчас спущу вот сюда. Ну!…
Сказав «ну»!, он повернулся опять, отпустил руки, взял бутылку и поднес ко рту, закинул назад голову и вскинул кверху свободную руку для перевеса. Один из лакеев, начавший подбирать стекла, остановился в согнутом положении, не спуская глаз с окна и спины Долохова. Анатоль стоял прямо, разинув глаза. Англичанин, выпятив вперед губы, смотрел сбоку. Тот, который останавливал, убежал в угол комнаты и лег на диван лицом к стене. Пьер закрыл лицо, и слабая улыбка, забывшись, осталась на его лице, хоть оно теперь выражало ужас и страх. Все молчали. Пьер отнял от глаз руки: Долохов сидел всё в том же положении, только голова загнулась назад, так что курчавые волосы затылка прикасались к воротнику рубахи, и рука с бутылкой поднималась всё выше и выше, содрогаясь и делая усилие. Бутылка видимо опорожнялась и с тем вместе поднималась, загибая голову. «Что же это так долго?» подумал Пьер. Ему казалось, что прошло больше получаса. Вдруг Долохов сделал движение назад спиной, и рука его нервически задрожала; этого содрогания было достаточно, чтобы сдвинуть всё тело, сидевшее на покатом откосе. Он сдвинулся весь, и еще сильнее задрожали, делая усилие, рука и голова его. Одна рука поднялась, чтобы схватиться за подоконник, но опять опустилась. Пьер опять закрыл глаза и сказал себе, что никогда уж не откроет их. Вдруг он почувствовал, что всё вокруг зашевелилось. Он взглянул: Долохов стоял на подоконнике, лицо его было бледно и весело.
– Пуста!
Он кинул бутылку англичанину, который ловко поймал ее. Долохов спрыгнул с окна. От него сильно пахло ромом.
– Отлично! Молодцом! Вот так пари! Чорт вас возьми совсем! – кричали с разных сторон.
Англичанин, достав кошелек, отсчитывал деньги. Долохов хмурился и молчал. Пьер вскочил на окно.
Господа! Кто хочет со мною пари? Я то же сделаю, – вдруг крикнул он. – И пари не нужно, вот что. Вели дать бутылку. Я сделаю… вели дать.
– Пускай, пускай! – сказал Долохов, улыбаясь.
– Что ты? с ума сошел? Кто тебя пустит? У тебя и на лестнице голова кружится, – заговорили с разных сторон.
– Я выпью, давай бутылку рому! – закричал Пьер, решительным и пьяным жестом ударяя по столу, и полез в окно.
Его схватили за руки; но он был так силен, что далеко оттолкнул того, кто приблизился к нему.
– Нет, его так не уломаешь ни за что, – говорил Анатоль, – постойте, я его обману. Послушай, я с тобой держу пари, но завтра, а теперь мы все едем к***.
– Едем, – закричал Пьер, – едем!… И Мишку с собой берем…
И он ухватил медведя, и, обняв и подняв его, стал кружиться с ним по комнате.


Князь Василий исполнил обещание, данное на вечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственном сыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он был переведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящим при Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и происки Анны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась в Москву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла в Москве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька, только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейские прапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10 го августа, и сын, оставшийся для обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.
У Ростовых были именинницы Натальи, мать и меньшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившие поздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой на Поварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшими сменять один другого, сидели в гостиной.
Графиня была женщина с восточным типом худого лица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцать человек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил, придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна Михайловна Друбецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания и занимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужным участвовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех к обеду.
«Очень, очень вам благодарен, ma chere или mon cher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем без исключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) за себя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите, mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковым выражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково крепким пожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключения и изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать, оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда, возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большую мраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя на официантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавших камчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина, занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всё было хорошо. Так, так, – говорил он, с удовольствием оглядывая огромный раздвинутый стол. – Главное – сервировка. То то…» И он уходил, самодовольно вздыхая, опять в гостиную.